ханную глупость, потому что она уже ничего не
может сообразить, даже самой простой вещи.

- А Мопся? - выкрикнула Мария Петровна с раздражением. - А мой Мопся? Ему
очень полезен "Артек", особенно при его лишаях. Он каждый день за обедом
съедает две тарелки и просит добавки!

- Он потому и запаршивел у вас, - сказал я, - что он у вас пережирает.

- Не смей вмешиваться в разговор старших, - со злостью сказала Мария
Петровна. - Еще чего не хватало! Ступай спать!

- Нет уж, - сказал я, - ни о каком "спать" не может быть и речи. Еще рано!

- Вот, - сказала Мария Петровна и обернулась всем телом к маме, - вот!
Полюбуйтесь-ка, что значит дети! Он еще спорит! А должен беспрекословно
подчиняться! Сказано "спать" - значит "спать". Я как только скажу моему
Мопсе: "Спать!" - он сейчас же лезет под стул и через секунду хррр...
хррр... готово! А ребенок! Он, видите ли, смеет еще спорить!

Мама вдруг стала вся ярко-красная: она, видно, очень рассердилась на Марию
Петровну, но не хотела ссориться с гостьей. Мама из вежливости может разную
чепуху слушать, а я не могу. Я страшно разозлился на Марию Петровну, что
она меня все со своим Мопсей равняет. Я хотел ей сказать, что она глупая
женщина, но я сдержался, чтоб потом не влетело. Я схватил в охапку пальто и
кепку и побежал во двор. Там никого не было. Только дул ветер. Тогда я
побежал в котельную. У нас там живет и работает дядя Павел, он веселый у
него зубы белые и кудри. Я его люблю. Я люблю как он наклоняется ко мне, к
самому лицу и берет мою руку в свою, большую и теплую, и улыбается, и
хрипло и ласково говорит:

- Здравствуй, Человек!

ФАНТОМАС

Вот это картина так картина! Это да! От этой картины можно совсем с ума
сойти, точно вам говорю. Ведь если простую картину смотришь, так никакого
впечатления.

А "Фантомас" - другое дело! Во-первых, тайна! Во-вторых, маска! В-третьих,
приключения и драки! И в четвертых, просто интересно, и все!

И конечно, все мальчишки, как эту картину посмотрели, все стали играть в
Фантомасов. Тут главное - остроумные записки писать и подсовывать в самые
неожиданные места. Получается очень здорово. Все, кто такую фантомасовскую
записку получает, сразу начинают бояться и дрожать. И даже старухи, которые
раньше у подъезда просиживали всю свою сознательную жизнь, сидят все больше
дома. Спать ложатся просто с курами. Да оно и понятно. Сами подумайте:
разве у такой старушки будет хорошее настроение, если она утром прочла у
своего почтового ящика такую веселую записочку:

Бириги сваю плету! Она ща как подзарвется!

Тут уж у самой храброй старушки всякое настроение пропадет, и она сидит
целый день на кухне, стережет свою плиту и пять раз в день Мосгаз по
телефону вызывает. Это очень смешно. Тут прямо животики надорвешь, когда
девчонка из Мосгаза целый день туда-сюда по двору шныряет и все кричит:

- Опять Фантомас разбушевался! У, чтоб вам пропасть!...

И тут все ребята пересмеиваются и подмигивают Друг другу, и неизвестно
откуда с молниеносной быстротой появляются новые фантомасочные записочки, у
каждого жильца своя. Например:

Ни выходи ночю на двор. Убю!

Или:

Все про тебя знаим. Боись сваей жены!

А то просто так:

Закажи свой партрет! В белых тапочках.

И хотя это все часто было не смешно и даже просто глупо, все равно у нас во
дворе стало как-то потише. Все стали пораньше ложиться спать, а участковый
милиционер товарищ Пархомов стал почаще показываться у нас. Он объяснял
нам, что наша игра - это игра без всякой цели, без смысла, просто чепуха
какая-то, что, наоборот, та игра хороша, где есть людям польза - например,
волейбол или городки, потому что "они развивают глазомер и силу удара", а
наши записки ничего не развивают, и никому не нужны, и показывают нашу
непроходимую дурость.

- Лучше бы за одеждой своей последили, - говорил товарищ Пархомов. - Вот.
Ботинки! - И он показал на Мишкины пыльные ботинки. - Школьник с вечера
должен хорошо вычистить их!

И так продолжалось очень долго, и мы стали понемногу отдыхать от своего
Фантомаса и подумали, что теперь уже все. Наигрались! Но не тут-то было!
Вдруг у нас разбушевался еще один Фантомас, да как! Просто ужас! А дело в
том, что у нас в подъезде живет один старый учитель, он давно на пенсии, он
длинный и худущий, все равно как кол из школьного журнала, и палку носит
такую же - видно, себе под рост подобрал, к лицу. И мы, конечно, сейчас же
его прозвали Кол Единицыч, но потом для скорости стали величать просто
Колом.

И вот однажды спускаюсь я с лестницы и вижу на его почтовом ящике
рваненькую, кривую записку. Читаю:

Кол, а Кол! фкалю ф тибя укол!

В этом листке были красным карандашом исправлены все ошибки, и в конце
стиха стояла большая красная единица. И аккуратная, четкая приписка:

Кому бы ты ни писал, нельзя писать на таком грязном, облезлом обрывке
бумаги. И еще: советую повнимательней заняться грамматикой.

Через два дня на двери нашего Кола висел чистый тетрадный листок. На листе
коротко и энергично было написано:

Плевал я на громатику!

Ну, Фантомас проклятый, вот это разбушевался! Хоть еще одну серию начинай
снимать. Просто стыд. Одно было приятно: Фантомасова записка была сплошь
исчеркана красным карандашом и внизу стояла двойка. Тем же, что и в первый
раз, ясным почерком было приписано:

Бумага значительно чище. Хвалю. Совет: кроме заучивания грамматических
правил, развивай в себе еще и зрительную память, память глаза, тогда не
будешь писать "громатика". Ведь в прошлом письме я уже употребил это слово.
"Грам-мати-ка", Надо запомнить.

И так началась у них длинная переписка. Долгое время Фантомас писал нашему
Колу чуть не каждый день, но Кол был к нему беспощаден. Кол ставил
Фантомасу за самые пустяковые ошибочки свою вечную железную двойку, и конца
этому не предвиделось.

Но однажды в классе Раиса Ивановна задала нам проверочный диктант. Трудная
была штука. Мы все кряхтели и пыхтели, когда писали диктант. Там были
подобраны самые трудные слова со всего света. Например, там под конец было
такое выраженьице: "Мы добрались до счастливого конца". Этим выражением все
ребята были совсем ошарашены. Я написал: "Мы добрались до щасливого конца",
а Петька Горбушкин написал "до щесливого конца", а Соколова Нюра
исхитрилась и выдала в свет свежее написание. Она написала: "Мы добрались
до щисливыва конца". И Раиса Ивановна сказала:

- Эх вы, горе-писаки, один Миша Слонов написал что-то приличное, а вас всех
и видеть не хочу! Идите! Гуляйте! А завтра начнем все сначала.

И мы разошлись по домам. И я чуть не треснул от зависти, когда на следующий
день увидел на дверях Кола большой белоснежный лист бумаги и на нем
красивую надпись:

Спасибо тебе, Кол! У меня по русскому тройка! Первый раз в жизни. Ура!

Уважающий тебя Фантомас!

ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Прошлую субботу и воскресенье я был в гостях у Димки. Это такой симпатяга,
сын моего дяди Миши и тети Гали. Они живут в Ленинграде. Если у меня будет
время, я еще расскажу, как мы с Димкой гуляли и что видели в этом
прекрасном городе. Это очень интересная и веселая история.

А сейчас будет простая история, как я должен был прилететь к маме в Москву.
Это тоже занятно, потому что было приключение.

В общем-то, я на самолете летал, а один, самостоятельно, ни разу! Меня
должен был посадить на самолет дядя Миша. Я благополучно прилечу, а в
Москве, в аэропорту, меня должны будут встречать папа и мама. Вот как
интересно и просто у нас все было задумано.

А к вечеру, когда мы с дядей Мишей приехали в ленинградский аэропорт,
оказалось, что где-то произошла какая-то задержка с транспортом, и из-за
этого много людей, не попавших на московские рейсы, скопились в аэропорту,
и высокий, складный дядька толково разъяснил нам всем, что дело обстоит
так: нас много, а самолет один, и поэтому тот, кто сумеет попасть в этот
самолет, тот и полетит в Москву. И я дал клятву попасть именно в этот
самолет: ведь меня папа будет обязательно встречать в Москве.

И дядя Миша, услышав эти "приятные" новости, сказал мне:

- Как только сядешь в самолет, помаши мне рукой, тогда я тотчас побегу к
телефону, позвоню твоему папе, что ты, мол, вылетел, он проснется, оденется
и поедет в аэропорт тебя встречать. Понял?

Я сказал:

- Все понял!

А сам подумал про дядю Мишу: "Вот какой добрый и вежливый. Другой бы довез
и все, а этот еще и позвонит моим родным. И вот я буду как эстафета. Он
позвонит, а папа приедет встречать, и я без них один только часок в
самолете посижу, да и там, в самолете, тоже все свои. Ничего, не страшно!"

Я опять сказал вслух:

- Вы не сердитесь, что со мной одни беспокойства, я скоро научусь один
летать, самостоятельно, и не буду вас столько утруждать...

Дядя Миша сказал:

- Что вы, милостивый государь! Я очень рад! А Димка как рад был тебя
повидать! А тетя Галя! Ну, держи! - Он протянул мне билет и замолчал. И я
тоже замолчал.

И тут неожиданно началась посадка на самолет. Это было столпотворение. Все
кинулись к самолету, а впереди всех бежал я, за мной все остальные.

Я добежал до лестнички, там наверху стояли две девушки. Просто красавицы. Я
бегом взбежал к ним и протянул билет. Они меня спросили:

- Ты один?

Я им все рассказал и прошел в самолет. Я уселся у окна и стал глядеть на
толпу провожающих. Дядя Миша был неподалеку, тут я стал ему махать и
улыбаться. Он эту улыбку поймал, сделал мне под козырек и тотчас повернулся
и зашагал к телефону, чтобы позвонить моему папе. Я перевел дух и стал
оглядываться. Народу было много, и все торопились скорее сесть и улететь.
Время было уже позднее. Наконец все устроились, разложили свои вещи, и я
услышал, что запустили мотор. Он долго гудел и рычал. Мне даже надоело.

Я откинулся на сиденье и тихонько закрыл глаза, чтобы подремать. Потом я
услышал, как самолет двинулся, и я широко открыл рот, чтобы уши не болели.
Потом ко мне подошла стюардесса, я открыл глаза - у нее на подносе было сто
или тысяча маленьких кисловатых, да и мятных тоже, конфет. Моя соседка
взяла одну, потом вторую, а я взял сразу пяток и еще штучки три-четыре или
пять. Все-таки конфеты вкусные, угощу ребят из класса. Они возьмут с
охотой, потому что эти конфеты воздушные, из самолета. Тут уж не захочешь,
а возьмешь. Стюардесса стояла и улыбалась: мол, берите сколько вашей душе
угодно, нам не жалко! Я стал сосать конфету и вдруг почувствовал, что
самолет пошел на снижение. Я припал к окну.

Моя соседка сказала:

- Смотри, как быстро прилетели!

Но тут я заметил, что впереди под нами появилось множество огней. Я сказал
соседке:

- Вот поглядите - Москва!

Она стала смотреть и вдруг запела басом:

- "Москва моя, красавица..."

Но тут из-за занавески вышла стюардесса, та самая, которая разносила
конфеты. Я обрадовался, что сейчас она будет раздавать еще. Но она сказала:

- Товарищи пассажиры, ввиду плохой погоды московский аэропорт закрыт. Мы
прилетели обратно в Ленинград. Следующий рейс будет в семь часов утра. На
ночь устраивайтесь по мере возможности.

Тут моя соседка перестала петь. Все вокруг сердито зашумели.

Люди сходили с лестницы и шли себе спокойненько домой, чтобы утром прийти
обратно. Я не мог идти спокойненько домой. Я не помнил, где живет дядя
Миша. Я не знал, как к нему проехать. Пришлось мне придерживаться компании
тех, кому негде ночевать. Их тоже было много, и они все пошли в ресторан
ужинать. И я пошел за ними. Все сели за столики. Я тоже сел. Занял место.
Тут недалеко стоял телефон-автомат, междугородный. Я позвонил в Москву. Кто
бы, вы думали, снял трубку? Моя собственная мама. Она сказала:

- Алло!

Я сказал:

- Алло!

Она сказала:

- Плохо слышно. Кого вам нужно?

Я сказал:

- Анастасию Васильевну.

Она сказала:

- Плохо слышно! Марию Петровну?

Я сказал:

- Тебя! Тебя! Тебя! Мама, это ты?

Она сказала:

- Плохо слышно. Говорите раздельно, по буквам.

Я сказал:

- Эм-а, эм-а. Мама, это я. Она сказала:

- Дениска, это ты?

Я сказал:

- Я вылечу завтра в семь часов утра. Наш московский аэродром закрыт, так
что все благополучно. Пусть пэ-а-пэ-а вэ-эс-тре-тит эм-е-ня-меня!

Она сказала:

- Хэ-а-рэ-а-шэ-о!

Я сказал:

- Ну, будь зэ-дэ-о-ро-вэ-а!

Она сказала:

- Жэ-дэ-у! Папа выйдет встречать ровно в семь!

Я положил трубку, и у меня сразу стало легко на сердце. И я пошел ужинать.
Я попросил принести себе котлеты с макаронами и стакан чая. Пока я ел
котлеты, я подумал, увидев, какие здесь широкие, удобные стулья: "Э-э, да
здесь прекрасно можно будет поспать на этих стульях".

Но покуда я ел, случилось чудо: ровно через полминуты я увидел, что все
стулья, совершенно все, заняты. И подумал: "Ничего, не фон-барон, высплюсь
и на полу! Вон сколько места!"

Просто чудеса в решете! Через полсекунды смотрю - весь пол занят:
пассажиры, авоськи, чемоданы, мешки, даже дети, просто ступить некуда. Вот
тут я даже обозлился!

Потом я пошел, осторожно ступая меж сидящих, лежащих и полулежащих людей.
Просто пошел погулять по аэровокзалу.

Гулять среди спящего царства было неловко. Я посмотрел на часы. Уже
половина двенадцатого.

И вдруг я дошел еще до одной двери, на которой было написано:
"Междугородный телефон". И меня сразу осенило! Вот где можно прекрасно
поспать. Я тихонько открыл обитую войлоком дверь.

Стоп! Пришлось сразу отпрыгнуть: там уже устроились двое. Дядек. Офицеров.
Они смотрели на меня, а я на них.

Потом я сказал:

- Вы кто такие?

Тогда один из них, усатый, сказал:

- Мы подкидыши!

Мне стало их жалко, и я спросил по глупости:

- А где же ваши родители?

Усатый скорчил жалобную рожу и как будто заплакал:

- Пожалуйста, прошу вас, найдите мне мою папу!

А второй, который был помоложе, захохотал, как тигр. И тогда я понял, что
этот усатый шутит, потому что он тоже засмеялся, а за ним засмеялся уже и
я. И мы хохотали теперь уже втроем. И они поманили меня к себе и
потеснились. Мне было тепло, но тесно и неудобно, потому что все время
звонил телефон и ярко горела лампочка.

Тогда мы написали на газете крупными буквами: "Автомат не работает", и
молодой вывернул лампочку. Звонки затихли, света нет. Через минуту мои
взрослые друзья задали такого храпака, что просто чудо. Похоже было, будто
они пилят огромные бревна огромными пилами. Спать было невозможно.

А я лежал и все время думал о своем приключении. Получалось очень смешно, и
я все время улыбался в темноте.

Вдруг раздался громкий, совершенно незаспанный голос:

- Вниманию пассажиров, летящих рейсом Ленинград - Москва! Самолет "Ту-104"
номер 52-48, летящий вне расписания, вылетает через пятнадцать минут, в
четыре часа пятьдесят пять минут. Посадка пассажиров по предъявлению
билетов с выхода номер два!

Я мгновенно вскочил, как встрепанный, и принялся будить моих соседей. Я
говорил им тихо, но отчетливо:

- Тревога! Тревога! Подъем, вам говорят!

Они сейчас же вскочили, и усатый нащупал и ввернул лампочку.

Я объяснил им, в чем дело. Усатый военный тут же сказал:

- Молодцом, парень!

Я с тобой теперь в любую разведку пойду.

- Не бросил, значит, своих подкидышей?

Я сказал:

- Что вы, как можно!

Мы побежали к выходу номер два и погрузились в самолет.

Красивых девушек-стюардесс уже не было, но нам было все равно. И когда мы
поднялись в воздух, военный, который был помоложе, вдруг расхохотался.

- Ты что? - спросил его усатый.

- "Автомат не работает", - ответил тот. - Ха-ха-ха! "Автомат не
работает"!...

- Надпись забыли снять, - ответил усатый.

Минут через сорок примерно мы благополучно сели в Москве, и когда вышли, то
оказалось, нас совершенно никто не встречает.

Я поискал своего папу. Его не было... Не было нигде.

Я не знал, как мне добраться до дому. Мне было просто тоскливо. Хоть плачь.
И я, наверное, поплакал бы, но ко мне вдруг подошли мои ночные друзья,
усатый и который помоложе.

Усатый сказал:

- Что, не встретил папа?

Я сказал:

- Не встретил. Молодой спросил:

- А ты на когда с ним договорился?

Я сказал:

- Я велел ему приехать к самолету, который вылетает в семь утра.

Молодой сказал:

- Все ясно! Тут недоразумение. Ведь вылетели-то мы в пять!

Усатый вмешался в нашу беседу:

- Встретятся, никуда не денутся! А ты на "козлике" ездил когда-нибудь?

Я сказал:

- Первый раз слышу! Что это еще за "козлик"?

Он ответил:

- Сейчас увидишь.

И они с молодым замахали руками.

К подъезду аэропорта подъехал маленький кургузый автомобиль, заляпанный и
грязный. У солдата-шофера было веселое лицо.

Мои знакомые военные сели в машину.

Когда они там уселись, у меня началась тоска. Я стоял и не знал, что
делать. Была тоска. Я стоял, и все. Усатый высунулся в окошко и сказал:

- А где ты живешь?

Я ответил.

Он сказал:

- Алиев! Долг платежом красен?

Тот откликнулся из машины:

- Точно!

Усатый улыбнулся мне:

- Садись, Дениска, рядом с шофером. Будешь знать, что такое солдатская
выручка.

Шофер дружелюбно улыбался. По-моему, он был похож на дядю Мишу.

- Садись, садись. Прокачу с ветерком! - сказал он с хрипотцой.

Я сейчас же уселся с ним рядом. Весело было у меня на душе. Вот что значит
военные! С ними не пропадешь.

Я громко сказал:

- Каретный ряд!

Шофер включил газ. Мы понеслись.

Я крикнул:

- Ура!

"ТИХА УКРАИНСКАЯ НОЧЬ..."

Наша преподавательница литературы Раиса Ивановна заболела. И вместо нее к
нам пришла Елизавета Николаевна. Вообще-то Елизавета Николаевна занимается
с нами географией и естествознанием, но сегодня был исключительный случай,
и наш директор упросил ее заменить захворавшую Раису Ивановну.

Вот Елизавета Николаевна пришла. Мы поздоровались с нею, и она уселась за
учительский столик. Она, значит, уселась, а мы с Мишкой стали продолжать
наше сражение - у нас теперь в моде военно-морская игра. К самому приходу
Елизаветы Николаевны перевес в этом матче определился в мою пользу: я уже
протаранил Мишкиного эсминца и вывел из строя три его подводные лодки.
Теперь мне осталось только разведать, куда задевался его линкор. Я
пошевелил мозгами и уже открыл было рот, чтобы сообщить Мишке свой ход, но
Елизавета Николаевна в это время заглянула в журнал и произнесла:

- Кораблев!

Мишка тотчас прошептал:

- Прямое попадание!

Я встал.

Елизавета Николаевна сказала:

- Иди к доске!

Мишка снова прошептал:

- Прощай, дорогой товарищ!

И сделал "надгробное" лицо.

А я пошел к доске. Елизавета Николаевна сказала:

- Дениска, стой ровнее! И расскажи-ка мне, что вы сейчас проходите по
литературе.

- Мы "Полтаву" проходим, Елизавета Николаевна, - сказал я.

- Назови автора, - сказала она; видно было, что она тревожится, знаю ли я.

- Пушкин, Пушкин, - сказал я успокоительно.

- Так, - сказала она, - великий Пушкин, Александр Сергеевич, автор
замечательной поэмы "Полтава". Верно. Ну, скажи-ка, а ты какой-нибудь
отрывок из этой поэмы выучил?

- Конечно, - сказал я,

- Какой же ты выучил? - спросила Елизавета Николаевна.

- "Тиха украинская ночь..."

- Прекрасно, - сказала Елизавета Николаевна и прямо расцвела от
удовольствия. - "Тиха украинская ночь..." - это как раз одно из моих
любимых мест! Читай, Кораблев.

Одно из ее любимых мест! Вот это здорово! Да ведь это и мое любимое место!
Я его, еще когда маленький был, выучил. И с тех пор, когда я читаю эти
стихи, все равно вслух или про себя, мне всякий раз почему-то кажется, что
хотя я сейчас и читаю их, но это кто-то другой читает, не я, а настоящий-то
я стою на теплом, нагретом за день деревянном крылечке, в одной рубашке и
босиком, и почти сплю, и клюю носом, и шатаюсь, но все-таки вижу всю эту
удивительную красоту: и спящий маленький городок с его серебряными
тополями; и вижу белую церковку, как она тоже спит и плывет на кудрявом
облачке передо мною, а наверху звезды, они стрекочут и насвистывают, как
кузнечики; а где-то у моих ног спит и перебирает лапками во сне толстый,
налитой молоком щенок, которого