ироваться?
     - А  потому,   что  настоящий  спортсмен  не  должен  своими  секретами
распыляться налево и направо! Иначе будет куча одинаковых спортсменов вместо
одного чемпиона!
     Ларионов,   прижав  ладонь  к  раструбу  душа,   послал  струю  воды  в
Филимонова. Антон нанес ответный "удар".
     - Скорей, а то опоздаем!
     Они вбежали в кабинет, когда директор стадиона, стоя над чьим-то призом
в виде золотой чаши, рубил рукой воздух над нею и прямо в чашу говорил:
     - И не просите!  Стадион я вам не дам! Олимпийские - надо же! Если бы я
потакал всяким фантазиям,  я давно бы...  - Он не смог найти слово и поэтому
многозначительно повторил: - Я давно бы!
     - Ну,  на один же день! - умоляюще сказала Надя. - Вон Ларионов пришел,
вы же сами говорили, что он ваша надежда!.. Ларионов, скажи!
     - На один день...  -  сказал Ларионов.  -  Ведь у вас же бывает,  когда
ничего такого на стадионе не бывает!
     - Тогда уборка бывает, - сердито сказал директор. - Понятно?
     - Ну, что вам стоит? - проникновенно сказала Лена.
     - Мне -  ничего!  А  вот стадиону -  стоит!  Знаете,  сколько один день
стадиону стоит! Сто-и-ит!
     - Мы соберем,  - деловито сказал Леня Толкалин - лентописец. - Говорите
цену!
     - Мы не на базаре.  -  Директор "гостеприимно" распахнул дверь.  - Не в
деньгах дело. Всего хорошего!
     - Но ведь общее дело! - не сдавалась Надя.
     - Скажите  спасибо,  что  я  вам  тренироваться разрешаю!  Ты  что  там
записываешь? - возмущенно спросил директор лентописца Толкалина.
     Леня невозмутимо щелкнул клавишей своего магнитофончика.
     - Я  не  записываю...  я  уже  записал!  Это  для  радио.  Передача про
бюрократов.
     - Шантаж?! - злым шепотом проговорил директор. - Во-о-н!
     Под акациями ребята едва отдышались.
     - Не будет игр, - сказал Ларионов.
     - Не бойся... - ответила Надя. - Будут!


3

     В субботу, на следующее утро, все проспавший Иван Иванович раскрыл окно
и    замер.    На   каменистом   пустыре   под   руководством   дяди   Миши,
столяра-краснодеревщика, сооружались трибуны. Мотоциклисты, те, кто не уехал
куда-нибудь на отдых или экскурсию по побережью,  ютились в углу двора. Стол
доминошников стоял  теперь возле  самого забора.  Среди  тех,  кто  привычно
стучал домино уже по утрам,  нашлись и сварщики,  и каменщики,  и один почти
художник,   который  чертил  на   листах  фанеры  какие-то   фигуры.   Одна,
изображающая дискобола,  уже стояла, сверкая белой краской, прислоненная для
просушки к дереву.
     Ребята строили свой стадион.


4

     На стадионе было пусто.  Один Ларионов беспощадно гонял себя по гаревой
дорожке, приседал, прыгал.
     - Ген, а Ген! - Гусь позвал его еще издали.
     Ларионов остановился.
     - Ну? - нахмурился он.
     Гусь вышел на гаревую дорожку, по которой Гена собирался бежать, приняв
позу спортсмена на старте.
     - Научи меня прыгать...  -  Гусь умоляюще сложил ладони. - Ты видишь, у
меня ноги перспективные, мне все так говорят. Возьми меня в ученики...
     - Все дурачишься? Уйди с дороги...
     Гусь встал на колени:
     - Гена, возьми меня в ученики...
     - Ты что, за дурака меня считаешь?
     - Таков закон.  -  Гусь поднялся и отряхнул брюки.  - У каждого мастера
должны быть ученики!
     Ларионов,  закусив губу,  помчался на него с шестом наперевес.  Гусь не
сдвинулся с места, глядя на Гену, как на приближающийся поезд.
     Ларионов легко перемахнул через него, промчался дальше и взял высоту...
Юра подбежал к стойкам...
     - Три  метра семьдесят один сантиметр...  -  почти шепотом сказал он  и
завопил: - Гениально!
     Ларионов,  недовольно оглянувшись,  увидел в  глазах Гуся  неподдельное
восхищение и смягчился.
     - Да  что там!  -  сказал он.  -  Олимпийский рекорд Кука и  Джильберта
восьмого года.
     - Восьмого?  -  удивился Гусь.  - Так недавно? Гена, поучи меня, я тебя
прошу,  честное слово!  Я  могу с  двумя чемоданами забор перепрыгнуть...  Я
раньше недопонимал, а теперь... научи...
     - С двумя чемоданами? - недоверчиво спросил Гена. - Ты серьезно?
     - Честное слово! Я у бабушки в деревне всегда с чемоданами прыгал!
     - А почему с чемоданами?
     - А  потому что у  нее собака злая.  Я  как приеду,  так с чемоданами -
через забор.  А  знаешь,  какие чемоданы!  Там даже тушенка в банках -  мама
посылала.
     - И как ты бежал?
     - А  вот так я  бежал...  -  Гусь поставил планку на высоту бабушкиного
забора, разбежался и - прыгнул. - Так-то что! Вот с чемоданами...
     - А ну-ка, покажи еще раз...
     Гусь показал и спросил:
     - А когда тренироваться-то будем?
     - А мы уже тренируемся!


     ...Домой они шли,  дружно разговаривая,  настолько дружно,  что бабушка
Антона Филимонова высунулась из окна и сказала:
     - Это что такое творится? Гусь-то ваш с Геной сдружился?..
     - Понимаешь,  -  говорил  Гена,  -  до  девяностого года  прошлого века
прыгуны не  передвигали левую руку к  правой по  шесту.  -  Ларионов на ходу
показывал,  как они держали руки. - Они вот так их держали, и при разбеге, и
при  установке шеста.  У  первых прыгунов был шест с  грузом свинца,  больше
пятнадцати килограммов,  на  переднем конце...  Это  для  того,  чтобы  шест
занимал вертикальное положение, как ванька-встанька...
     Под  спокойный голос  Ларионова,  в  приподнятом настроении от  строгой
похвалы Гены, Гусь размечтался... Он представил себе шест, прозрачный такой,
с ртутью внутри.  Он нарисовал себе такую картину,  как он бежит - упор! - в
прозрачном шесте  ртуть  резко  устремляется вперед к  опорному концу!  Гусь
взмывает над планкой...  и  падает на кучу опилок прямо перед транспарантом:
"Ура лучшим дворовым командам нашего квартала!" Тут же вскочив,  Гусь мчится
дальше со своим шестом,  снова взмывает над планкой, установленной уже более
высоко,   и   опять  падает  на   кучу  опилок  перед  новым  транспарантом:
"Физкультпривет прыгунам нашего района!"  Гусь,  продолжая свой  бег,  берет
новую высоту. Новый транспарант: "К новым вершинам!" И нарядная Лена Гуляева
машет ему платком из рядов восхищенных зрителей.
     - Вот так наши спортсмены находят свой стиль...  - говорил Гена. - И ты
имей все это в виду...
     "Батюшки мои, - подумал Гусь, возвращаясь на землю с небес своей мечты.
- Все прослушал. Придется завтра сделать вид, что не понял".
     А чтоб Гена что-нибудь такое не спросил, Гусь сказал:
     - Слушай, Гена, пойдем завтра на море?
     - Какое море? Завтра тренировка, тренировка и тренировка! И послезавтра
то же самое,  и всегда будет то же самое...  Если не нравится -  отказывайся
сразу...
     - Тогда сейчас пойдем на море... мы же уже тренировались.
     - А кто за нас на спортплощадке будет работать?
     ...Двор  преображался.  Капитончик красил  зеленой краской скамейки для
зрителей.  Ванюша вместе с сухоньким дворником дядей Петей мастерил чашу для
олимпийского  огня  -   оказывается,   до   пенсии  дворник  был  сварщиком.
Металлическая круглая  чаша  цвела  фиолетовыми огнями.  Фейерверки в  честь
будущих  побед  летели  из-под  электрода.   Дядя  Петя  разогнулся,  поднял
"забрало" и сказал Ванюше:
     - После  чоновского  отряда  я   пошел  по  призыву  в   ЧК.   Бандитов
вылавливали... Так что, парень, всякие разные приемчики я хорошо знаю до сих
пор. Ты не смотри на мой рост и комплекцию, и даже на возраст...
     - Что вы, - сказал Ванюша, - разве это имеет значение?
     "Забрала" опустились,  и  олимпийская чаша  снова  вспыхнула цветами  и
фейерверками...  Филимонов и  Надя таскали песок из большой кучи на дорожку.
Лена  красила  сетку,   отгораживающую  спортплощадку  от  двора.  Несколько
пенсионеров срезали лопатами кочки на пустыре,  а малыши носили охапки травы
к мусорным ящикам.
     Гена засучил рукава.
     - Где моя лопата? - громко спросил он.
     - И моя? - спросил Гусь.
     - Твоя вон там,  возле песка,  -  сказала Надя Гусю.  - А ты, Гена, иди
домой!  Ты работать не будешь. Нас много, а ты один. Отдыхай, набирайся сил!
Тренируйся...
     - Ты что? - воскликнул Гена. - Что я, хуже других?
     - Мне не нравится твое дыхание...  -  озабоченно сказала Надя.  -  Тебе
нравится, а мне нет. Мы решили тебя беречь!
     Ларионов некоторое время метался по  площадке.  Он  готов был  свернуть
горы.  Но  горы оказались неприступными.  Он постоял несколько минут рядом с
дискоболом,  фанерные мышцы которого были так напряжены,  точно он собирался
метнуть диск туда,  где  синий морской горизонт сливался с  синим горизонтом
неба.
     Гена постоял,  постоял и  поплелся домой,  сопровождаемый сочувственным
взглядом Гуся.


5

     Филимонов сидел на диване, мрачно глядя в бабушкину спину. Интервидение
передавало репортаж  о  международном чемпионате по  боксу.  Бабушкина спина
отражала все удачи и неудачи на ринге. Бабушка то посмеивалась, то пугалась,
то восторгалась,  довольно умело делая при этом выпад правой, как будто сама
посылала  в  нокаут  всех  побежденных,  кроме,  конечно,  своих,  советских
боксеров. Когда они проигрывали, бабушка обыкновенно охала, комкала фартук и
прижимала его к лицу.
     - Ах, Антошенька! - говорила бабушка. - Когда в двадцать седьмом году у
нас  при  клубе организовали женские команды в  кружке бокса,  я  записалась
первая...
     Потом бабушка принялась рассказывать, как она стала мотогонщицей.
     Все это Антон уже знал.
     - Я  устал...   -  сказал  Антон.  -  Вон  сколько  песку  перелопатили
сегодня...
     - А почему не работал Гена? Он заболел?
     - Нет,  -  сказал Антон. - Он у нас знаменитость и наша надежда. Мы его
бережем.
     - Молодцы!  -  похвалила бабушка. - Хотя мы в наше время ни для кого не
делали исключения...
     И  она  пошла на  кухню заварить чайку -  она очень любила перед сном с
внуком  попить  чайку  и  повспоминать что-нибудь героическое из  дедушкиной
жизни или что-нибудь забавное из своей.
     "Ну,  и что из этого,  что я прыгаю на один сантиметр ниже?  - сумрачно
думал Антон.  -  В конце концов,  на пьедестале почета, кроме первого места,
есть  и  второе!  Что,  они  хотят,  чтоб  когда-нибудь  второе место  занял
какой-нибудь американец?"
     Сегодняшний чай  не  доставил Антону  почти  никакого удовольствия.  Он
отставил чашку и  подошел к  окну.  На  своем балконе Вита  Левская устроила
скрипичный концерт. Молдавские мелодии услаждали слух всех, кто еще не спал.
И, возможно, слух Ларионова, который, возможно, тоже еще не спал.


6

     Ветер  дул  с  моря,   уже  с  утра  горячий,  пахло  мокрыми  лодками,
просмоленными канатами,  пахло портом и кораблями. Гена стряхнул с себя свое
раздумчивое, непонятное настроение, сказал:
     - Ну, Гусь, давай! Давай, Гусь! Смотри, Гусь!
     Гена побежал, Гена оттолкнулся, Гена взлетел!
     - Гениально! - завопил Гусь.
     Гена взял еще одну высоту. Гена летел на крыльях.
     - Да здравствует белая зависть! - завопил Гусь. - Я тебе белой завистью
завидую!
     Ларионов отошел:
     - Беги теперь ты!
     Гусь долго и  забавно примерялся,  с некоторым страхом глядя на планку,
которая была значительно выше бабушкиного забора.
     - Три тридцать... - сказал Гена. - Не подкачай!
     Гусь прыгнул - сбил планку. Прыгнул еще, опять сбил.
     - Давай, давай! - крикнул Гена. - Не раскисать!
     Гусь отчаянно ринулся на  третью попытку.  Фонтаном взлетели под ногами
опилки.
     - Взял! - заорал Гусь, валясь на спину и дрыгая ногами.
     - Еще не совсем чисто, не совсем! - сказал Гена. - Смотри!
     Гусь смотрел,  стоя почти на четвереньках возле дорожки.  Смотрел...  И
увидел -  на заборе Леня Толкалин и  еще какие-то личности с  киноаппаратами
снимали этот великолепный Генин прыжок.
     - Не мешайте! - завопил Гусь. - Вот проныры.
     Гена приземлился -  он был в воздухе,  как в воде дельфин. Не техника -
ювелирная работа!
     - Чего вам опять? - спросил он Леню.
     - Делаем кинограмму твоих прыжков...  - невозмутимо ответил Толкалин. -
На сегодня довольно. - И команда кинооператоров исчезла за забором.
     - Ну,  народец!  -  сказал Гена.  - Знаешь, старик, из тысяча восемьсот
девяносто шестого года ты, пожалуй, вырос, подумай теперь о тысяча девятьсот
четвертом... об олимпийском рекорде Дворака в Сент-Луисе.
     - А сколько это? - перетрусил сразу же Гусь.
     - Три пятьдесят пять...
     - С трех тридцати сразу три пятьдесят пять? - ужаснулся Юрка.
     - Не  сразу,   а  постепенно...  -  сказал  Гена.  -  У  тебя,  старик,
действительно перспективные ноги... Ну, начинай... Разомнись еще немножко...
     Они расстались с Гусем за стадионом.  У магазина "Хозяйственные товары"
Гена столкнулся с Леной.
     - Привет! - сказал Ларионов.
     - Здравствуй...  -  ответила Лена,  замедляя шаг.  -  Чего это ты такой
сегодня скучный?
     - Ни капельки... - скучно улыбнулся Ларионов.
     - А-а-а... - протянула Лена.
     Они с полквартала прошли молча. Генин шест постукивал как-то невесело.
     - А через неделю отборочные соревнования... - сказала Лена.
     - Отборочные? Уже? - встрепенулся Гена.
     - Тебе-то чего волноваться?  Кворум тебя от наших отборочных освободил.
Вне конкурса...
     - Вот еще! - возмутился Гена. - Я как все... Как все!
     - Хорошо...  -  Лена пожала плечами.  - Сам знаешь - твое слово для нас
закон... Мы знаем уже, что победа будет за нами... Ты же Ларионов!
     - Ну, вот - заладили...


     Гена засыпал,  расслабляясь по системе Селянина, не зная, что Юрка Гусь
подглядывает через  реденькую штору.  Надя  поручила ему  нарисовать спящего
Ларионова, но не ночью же было подглядывать, как Гена спит. Кроме того, Гусь
не очень был доволен таким поручением -  все-таки учит его Гена, а он тут...
Но тема была такая,  что Юрка решил это поручение выполнить. Гусь должен был
нарисовать Гену во сне и назвать эту картину "Олимпийское спокойствие".
     За  спиной Юры Филимонов и  Гуляева терпеливо ждали,  когда уснет Гена.
Занавески шевелил ветер.
     - Спит... - сказал Гусь, доставая из кармана бумагу и карандаш.
     Ларионов,  который до этого лежал тихо, вдруг дрыгнул ногой и сказал во
сне:
     - Левая нога...  должна быть...  как стрелки... на часах... в положении
без пяти шесть...
     - Тренируется! - восхитился шепотом Гусь. - И во сне тренируется!
     - Вот именно, - мрачно сказала Лена. - Надо разбудить. Это не сон - так
спать.
     - Нехорошо срывать тренировку, - сказал Гусь.
     Ларионов дернул ногой еще раз и пробормотал:
     - Сейчас возьму... рекордную...
     - Надо будить, - повторила Лена.
     - Погоди, - попросил Гусь. - А вдруг возьмет рекордную?!
     Ларионов сдвинулся всем телом на  кровати,  так  что  ноги протиснулись
сквозь прутья спинки. Затем резко надвинулся на подушку и замер.
     Все переглянулись.
     - Интересно,  взял  или  нет?  -  забеспокоился Гусь.  -  Взял или  нет
рекордную?
     - А ты спроси, - посоветовала Лена. - Вдруг ответит?
     - Ларионов, - тихо окликнул Гусь, - взял рекордную или нет?
     - Не взял... - спокойно ответил сам себе спящий Ларионов.
     - Честный человек и во сне честный, - с уважением сказал Гусь.


7

     Настроение у  Гены было совсем неважное,  когда он пришел во двор,  уже
гудевший  приготовлениями.   Сегодня  должны   были   состояться  отборочные
соревнования.
     Для  вдохновения на  спортивный успех  на  судейском столе уже  сегодня
стоял  главный приз  "олимпийских игр"  -  дюралевая ваза  под  серебро,  на
которой был выцарапан гордый профиль Ларионова.
     - Скорее, Гена! - крикнула Надя. - Из-за тебя все задерживается.
     Возле судейского стола выстроились шестовики:  Филимонов, Гусь, мальчик
из  соседнего двора,  которого все называли Мишей,  какие-то  еще мальчишки.
Гена пристроился к ним.
     Ребята поочередно штурмовали высоту.  Первым разбежался Гусь.  Прыжок -
планка сбита.  Еще прыжок -  сбита опять.  В третий раз Гусь взял высоту! По
просьбе Филимонова планку установили выше. Разбег - высота взята. Болельщики
загудели.  Миша пошел на ту же высоту,  что и Филимонов.  И взял!  Раздались
вопли:  "Мы говорили!", "А они говорили - чемпион у них живет!", "Миша, бери
выше!", "Ура!" - вопили соседи.
     - Гена!  -  орали свои.  - Бери выше Миши! Гена, не подкачай! Дай фору,
Гена!
     Усмехнувшись - тоже мне, Миша! - Гена разбежался... И - не взял.
     - Поднимите планку! - крикнул он в отчаянной тишине.
     Планку подняли. Гена закусил губу и помчался.
     И снова - неудача.
     - Гена! Генка! Геночка-а-а!..
     Глаза Гены как будто туманом закрыло. Третья попытка!
     - Не взял! - завопил Миша.
     Растерянно переглянулись судьи.
     Обидно засвистели зрители.
     И тут произошло неожиданное.
     - Случайность! - крикнул Ларионов. - Я требую четвертой попытки!
     - Это  почему  же  четвертой?  -  спросил  пренебрежительно  герой  дня
Филимонов. - Ты кто такой, чтобы четвертую?
     - Я Ларионов! - вызывающе ответил Гена. - Ларионов!!
     Стало совсем тихо. Пошептавшись о чем-то с судьями, Надя поднялась.
     - За  требование четвертой  попытки,  за  зазнайство и...  -  Голос  ее
потонул в криках, топоте и свисте. Надя взяла рупор, сделанный из ватмана, и
крикнула: - Ларионова дисквалифицировать!
     - Ну и не надо!  -  закричал Ларионов всему стадиону.  -  Не надо! И не
буду прыгать, никогда не буду! Станете просить - все равно не буду!
     Под улюлюканье соседей Гена, спотыкаясь, уходил со спортивной площадки.


8

     Дворник дядя Петя встал рано.  Он вышел во двор и  в смущении кашлянул.
Весь  асфальт был  расписан мелом.  Только  теперь вместо фамилии "Ларионов"
было  написано  "Филимонов".  Он  поднял  глаза  на  окна  Филимоновых.  Вся
балконная дверь была расписана лозунгами, только не так, как тогда у Гены. У
того все слова кричали внутрь,  в квартиру, а у Филимоновых во двор! Дворник
развел руками, изумляясь такой перемене привязанностей и восторгов. "Ах, как
нехорошо!"  -  сказал про  себя  дядя Петя и  стал подметать асфальт.  Антон
поглядывал из-за шторы,  какое впечатление на ребят и  на всех жителей двора
произведет такая его популярность - он так старался почти до рассвета!
     Антон вышел во двор.  Малышня собиралась понемножку,  те, кто постарше,
устраивали на спортплощадке свои "соревнования",  Филимонов подошел и  вынул
из   кармана  пачку   своих  хрустящих  фотографий  с   уже   заготовленными
автографами.
     - Налетай! - крикнул он. - Цып, цып, цып!..
     Надя и  Гена,  точно сговорившись,  разом захлопнули окна.  Филимонов и
бровью не повел.
     Он подошел к стенду,  где висела газета с заметкой о Ларионове. Оторвал
ее и приклеил другую, которая называлась "Взлет Филимонова".


9

     Толпы мальчишек и девчонок,  взрослых и даже стариков из всех переулков
шли  в  этот день во  двор,  где через час должны были начаться "олимпийские
игры". Раздавался праздничный грохот джаз-оркестра.
     В  углу  двора  стояли озадаченные и  расстроенные Надя  и  Лена.  Надя
листала папку и жутким голосом говорила:
     - Все  продумали.  А  где возьмем олимпийский огонь?  Чем зажжем факел?
Ведь мы не в Греции!
     - Ах, Надя, Надя... - сказала Лена. - Как где? Он везде! Он светит нам,
как и древним грекам! Огонь Олимпа - Солнце! Дайте лупу!
     Надя  мучительно ждала,  пока луч  солнца ударит в  одну точку.  Ждала,
ждала - и вот факел вспыхнул.
     А одинокий Ларионов стоял недалеко от них и смотрел - на Лену.
     Лена медленно подняла голову и сказала:
     - А где ты был?  Мы же тебя обыскались!  Прыгун тут, а тренера нету! Ты
понимаешь, какое у него сейчас состояние?
     - Так разве мне разрешили?..
     - Разрешили! - закричала Надя не знакомым никому, веселым, человеческим
голосом. - И во-о-о-бще!..
     Загремела труба.
     Лена  подняла факел,  рванулась,  помчалась мимо дискобола,  мимо Зевса
Громовержца