нулся он минут через пять-шесть,  подошел к скамье, на которой сидел
хмурый голубоглазый мальчуган, и развел руками...
     "Начальник спасательной станции имени Антарктиды",  сжимая в руке ружье
для подводной охоты,  спал, облокотившись на рюкзак. Хмурые брови его во сне
разгладились, и теперь он перестал казаться старше своих лет. Майор поднял с
пола выпавший из руки мальчугана синий берет и положил его на скамью.
     - Товарищ майор! - громко сказал дежурный милиционер, входя в комнату.
     - Тише ты! - зашикал на него майор, делая свирепые глаза. - Не видишь -
человек спит...
     - Как  освободитесь,  -  уже  тихим  голосом  дорапортовал дежурный,  -
обязательно зайдите к начальнику паспортного стола.
     Майор кивнул головой,  стараясь не шуметь,  подошел к телефону,  набрал
номер и не очень громко сказал в трубку:
     - Валентина Николаевна,  говорит майор Еремеев...  Да,  нашли!  Да, да,
здесь, у меня в комнате. Что делает?.. Да как вам сказать... Отдыхает, спит!
Сейчас отправим...  Где нашли?  В районе Антарктиды, как я вам и говорил. Да
нет,  на этот раз недалеко...  Совсем рядом -  на берегу Москвы-реки. Открыл
там  в  единоличном порядке  спасательную станцию  имени  Антарктиды...  Вот
так...  А закрывать,  значит,  никак не хотел... Пришлось закрывать силой...
Вот так... Одним словом, ждите!
     Майор положил трубку как раз в  то время,  когда за его спиной раздался
громкий стук.
     Он оглянулся. Выпавшее из рук мальчугана ружье ударилось об пол.
     Мальчишка  вздрогнул,   проснулся,  посмотрел  вокруг  себя  ничего  не
соображающими глазами и... нахмурился.


"ВОТ ТЕ РАЗ - ДВА РАЗА!"

     - Ну, Ерохин! - сказал майор. - С добрым утром, Женя Ерохин!..
     - А вы меня откуда знаете? - спросил удивленно мальчуган, соображая, уж
не снится ли ему все это.
     - А   я  не  только  тебя  знаю!   -   сказал  многозначительно  майор,
разворачивая газету "Правда". - Я и отца твоего знаю.
     Теперь Женька рассмотрел,  что в руках у майора была вчерашняя "Правда"
с  фотографией Женькиного папы.  Женька встал со скамейки и впился глазами в
фотографию.  И майор смотрел то на фотографию Женькиного отца, то на Женьку;
то на Женьку,  то на фотографию, словно сравнивал, похож ли Женька на своего
отца или нет.  Потом началось что-то  совсем уж  непонятное:  майор полез во
внутренний карман и достал из него Женькину карточку.
     "Так вот откуда майор меня знает!  -  подумал Женька.  -  Но как у него
могла появиться эта фотография?"
     - И  маму твою знаю!  -  сказал майор.  -  Хорошая у тебя мама!  И отец
хороший. Он от тебя сейчас в Мирном ответа на радиограмму ждет, а ты...
     Мальчуган отвернулся от майора,  облизал пересохшие губы и посмотрел на
графин.
     - Ты пить хочешь?  - Майор налил в стакан воды и протянул его пареньку.
- А ты...  чем занимаешься?  -  продолжал майор,  глядя, как мальчишка жадно
глотает воду.  -  Стрелочники мне звонят,  пожарные звонят... Одни сообщают:
Ерохин на путях трещины ищет, другие - что он в огонь лезет, третьи - что он
спасательную станцию имени Антарктиды открывает...
     - Какие трещины? Зачем трещины? - переспросил Ерохин.
     - Какие и зачем - это уж ты мне расскажи, - сказал майор.
     - Я никакие трещины нигде не искал.
     Майор пристально посмотрел Женьке в глаза.
     Было не похоже, чтобы мальчуган говорил неправду.
     - Как это не искал? - спросил он удивленно.
     - Так, не искал!
     - Да тебя же стрелочница у Ховрина видела! И разговаривала с тобой.
     - Не был я у Ховрина... И со стрелочницей не разговаривал.
     - Подожди,  подожди, как это не был? Что же это получается? Получается,
значит, не ты трещины искал?
     - Не я, товарищ майор!
     В это время где-то вдалеке раздался глухой гром.  Мальчишка внимательно
прислушался к нему и, глядя в недоверчивые глаза майора, еще раз повторил:
     - Ну честное антарктическое, не я!
     Шум приближался.
     - Ну,  если честное антарктическое,  тогда конечно...  -  Майор покачал
головой и сказал: - А зачем ты в Химках в пожарную машину прятался?
     Шум приближался.  Он становился все слышней и  отчетливей.  Теперь было
ясно, что это бил в барабаны проходивший по улице пионерский отряд.
     - Не был я в Химках, - сказал Женька. - И вообще нигде не прятался!
     "Точка! Точка! Точка-тире-точка!" - говорили барабаны.
     - Я все время на Москве-реке был...
     "Точка-тире-точка! Точка! Точка!" - били барабаны.
     - Сначала я  был у пионерского лагеря,  потом у детского сада,  а потом
возле пансионата... А если я ночью под лодкой лежал, так я тоже не прятался,
я под нее от града залез...
     Тире-тире-точечный марш гремел на далекой улице,  рассыпая во все концы
города тысячи ребячьих радиограмм!
     Майор с Женькой прислушались к барабанному бою.
     - Значит, в пожарном депо тоже не ты был? - сказал майор. - На путях не
ты, и в депо не ты... Вот те раз - два раза!
     В отделении милиции даже стекла дрожали от барабанных радиограмм.
     - Товарищ майор!  - крикнул дежурный милиционер, входя в комнату. - Там
еще двух мальчишек привезли!
     - Каких мальчишек?
     - Да, говорят, вроде бы еще двух Ерохиных.
     Барабаны замолчали.
     Майор и  Женька посмотрели на  открытую дверь,  за  которой были слышны
приближающиеся шаги.


ВТОРОЙ ЕРОХИН... И ТРЕТИЙ ЕРОХИН

     Пожарный был в полной форме.  Брезентовая роба и штаны были перепачканы
сажей и пахли дымом.
     - Я  вам о  нем звонил,  товарищ майор,  -  сказал пожарный,  показывая
глазами  на  стоящего  рядом  паренька  с  измазанным  лицом,  в  прожженной
ковбойке.  - Сначала в машину прятался, а утром на пожаре встретились. Я его
со второго этажа из горящего дома за шиворот вытаскиваю,  а он кричит: "Меня
не надо спасать,  я сам спасаю!" Мы бы его, конечно, и сами домой отправили,
так он ни имени, ни фамилии, ни адреса - ничего не говорит...
     - Так, - сказал майор, переводя взгляд на стоящего рядом парня. - А это
кто?
     - Задержан при переходе железнодорожного моста! - отрапортовал сержант.
     - Можно, я еще попью? - спросил тихо майора Женя Ерохин.
     - Давай пей -  и в машину,  - сказал майор, не отрывая глаз от третьего
Ерохина. - Значит, это ты трещины на рельсах ищешь?
     - Какие трещины?
     - От которых крушения бывают...
     - Что я, маленький - трещины искать.
     - Значит, опять не ты?
     - Что значит "опять"? Я трещины никогда не искал.
     - А что же ты искал на мосту?
     - Что искал, то искал...
     Стакан выскользнул из Женькиных рук и разбился.
     Закрыв глаза, Женька прислонился к стене. Майор обернулся.
     - Э, - сказал он, прикладывая руку к Женькиному лбу, - да у тебя, брат,
температура...  А ну,  скорей в машину и домой!  Федоров,  - крикнул майор в
открытую дверь, - давай его в машину!
     - А можно мне на мотоцикле? - спросил Женя.
     - С  температурой-то?  Нет,  брат,  давай в  машину,  а  на мотоцикле в
следующий раз... Ну, герои, будете сообщать свои адреса?
     Это  была  последняя фраза,  которую успел  услышать Женька,  выходя из
комнаты майора.


ТИРЕ-ТИРЕ-ТОЧКА

     Женька стоял рядом с  мамой и прижимался к ней изо всех сил молча и так
сильно,  что ему было слышно,  как громко бьется ее сердце.  Наверное,  мама
была очень взволнована, потому что ее сердце билось, словно по азбуке Морзе.
Точка!  Тире!  Точка!  И была она такая теплая, и от нее так хорошо пахло ее
любимыми духами...  А  потом Женьке показалось,  что  это  бьется не  мамино
сердце,  а это стучит дятел.  Тире!  Тире! Точка! Точка! Тире! А может быть,
это стучит не дятел, а вода из крана или это тает лед ледника Шеклтона, тает
и падает в пропасть радиограммой. Точка! Точка! Точка! И лед пахнет мамиными
духами.  И  откуда-то издалека доносится гром барабанов,  тире-тире-точечный
громовой марш,  рассылая во  все  концы земли ребячьи радиограммы.  А  потом
совсем издалека,  может быть, с ледового барьера Росса, донесся папин голос:
"Да он же весь в  огне!  Весь в  огне!  Весь в  огне!"  И сразу же почему-то
запахло лекарством...


СЧАСТЛИВОГО ВОЗДУХА, ПАПА!

     Очнулся  Женька  в  постели через  несколько часов.  На  тумбочке лежал
термометр и стояло несколько пузырьков с приклеенными к ним рецептами.
     Женька  поднялся с  постели  и  увидел  на  стуле  две  записки.  Одну,
написанную маминой рукой: "Женька! Я ушла в аптеку!" На другой была выведена
цифра "73!". И подпись: "Лешка Пингвин".
     Чувствуя незнакомую слабость,  Женька  спустил  ноги  на  пол,  посидел
немного, потом встал и медленно подошел к письменному столу. На столе лежала
недописанная радиограмма со словами: "Здравствуй, дорогой папочка!!"
     Женька медленно опустился на стул и взял ручку.
     Перо плохо слушалось его,  оно спотыкалось на каждой букве. Женьке было
жарко, так жарко, будто он писал не письмо, а пил горячий чай с малиной...
     - А ну-ка марш в постель! - услышал Женька мамин голос.
     - Я  только  последнее слово...  -  сказал  Женька  и  медленно  вывел:
"Папочка! Счастливого воздуха! 73!"
     Потом он вытер рукавом пижамы выступивший на лбу пот и  лег в  постель.
Когда Женькина мама вернулась из кухни,  Женька уже крепко спал. Она подошла
к столу, взяла в руки письмо сына и стала его читать.


ОТВЕТ ОТЦУ

     Письмо  было  как  письмо.  Женька сообщал в  нем  папе  о  том,  какую
замечательную картину он смотрел на днях. Что "Динамо" обыграло "Спартака" в
Лужниках и как они с приятелем Мишкой видели это собственными глазами. Потом
он перечислил новые марки,  описал подарок,  который подарил маме в  день ее
рождения.  Написал,  что  скучает и  что  нового у  него  в  жизни ничего не
произошло...
     Держа в  руках радиограмму,  Женькина мама  подошла к  постели и  долго
смотрела на  своего сына.  Она смотрела на него так,  словно они встретились
после большой разлуки.  Потом она поправила одеяло и  тихо вышла из комнаты.
Уложив Женькино письмо в посылку,  она оделась, закрыла квартиру на ключ. На
улице Горького она остановила такси.
     - В аэропорт Шереметьево!  -  сказала она водителю.  -  Очень прошу вас
поскорее! Самолет улетает через час...



    Валерий Владимирович Медведев.
    Гусенок-Заплаткин



     ---------------------------------------------------------------------
     Медведев В.В. Звонок на перемену: Рассказы, повести, стихи, сказки
     М.: Дет. лит., 1985.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 23 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


С ЧЕГО ВСП НАЧАЛОСЬ

     Я помню себя с той самой минуты,  когда меня выкроили из прекраснейшего
куска резины на две одинаковые половинки,  склеили,  и я получил возможность
слышать все, что творилось вокруг меня.
     Мастера, который занимался мною, звали Кузьма Кузьмич. Вероятно, он был
замечательным игрушечником,  - я слышал, к нему часто обращались за советом.
Все операции,  которые Кузьмич производил со мной, он делал быстро, ловко, и
главное -  весело.  У  него  были  сильные руки,  вкусно пахнувшие табаком и
резиновым клеем.
     Поговорки так и  сыпались с  его языка.  Некоторые из  них я  запомнил,
например,  вот эти: "Семка украл поросенка, а сказал на гусенка", "И гуся на
свадьбу тащат",  "Спросил бы гуся,  не зябнут ли ноги", "Одним гусем поля не
вытопчешь", "Гусь пролетел и крылом не задел"...
     Судя  по  количеству пословиц,  я  понял,  что  мы,  гуси,  определенно
немаловажные птицы.  Тем  более,  что  про нас,  гусей,  даже песня сложена:
"Летят утки и  два  гуся".  Я  быстро выучил мотив и  слова и  хотел подпеть
Кузьмичу, но обнаружил, что во мне нет воздуха. Не успел я подумать об этом,
как  Кузьмич подставил меня  к  какой-то  шипящей машине и  стал  через лапу
надувать.
     Так исполнилось мое первое желание. Я наполнился воздухом, округлился и
зазвенел, как футбольный мяч.
     - Хорош гусь! - сказал Кузьмич, шлепнув меня по упругому боку.
     Действительно, я был хорош.
     - Звенит!  -  добавил Кузьмич,  щелкая меня пальцем и поднося к уху.  -
Звенит, - подтвердил он еще раз и запел весело: - "Летят утки и два гуся..."
     Я  стал тихонько подпевать Кузьмичу,  но  в  это время раздался звонок,
известивший о том, что наступил час обеденного перерыва.


ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ОБЕДЕННЫЙ ПЕРЕРЫВ

     Кузьмич  ушел,  а  я  остался лежать  на  столе.  Обеденный перерыв мне
пришелся по душе.  Еще бы!  Никто тебя не трогает, не клеет, не растягивает,
не  надувает,  не  выпускает из  тебя воздух,  ты спокойно лежишь на столе и
ничего не делаешь.
     Все было бы  хорошо,  если бы  не  жар,  который я  почувствовал спустя
некоторое время.
     Мой левый бок жгло все сильнее и сильнее, а я лежал и терпел.
     Я терпел до тех пор,  пока не кончился обеденный перерыв.  Когда Кузьма
Кузьмич, напевая хрипловатым голосом свою любимую песню, вернулся, в комнате
уже начало попахивать жженой резиной.
     Перестав петь,  Кузьмич потянул носом,  охнул,  схватил меня за  лапы и
опустил в воду, бормоча:
     - Ах ты,  оказия какая! Забыл выключить... - Он сказал что-то еще, но я
не расслышал.
     Высушив меня,  Кузьма  Кузьмич первым делом  закрасил опаленный бок,  в
котором я все еще продолжал чувствовать легкое жжение и боль.
     - Все гусь, были бы перья... - сказал Кузьмич мрачно.
     Это была последняя поговорка,  которую я услышал от него.  Очевидно, он
сильно расстроился,  потому что перестал напевать, и раскрашивал меня молча,
то и дело вздыхая.


Я ВИЖУ

     В  самую последнюю очередь Кузьмич приклеил мне глаза,  сначала правый,
потом левый, и я стал видеть.
     Кузьма Кузьмич оказался таким,  каким я его себе и представлял. Брови у
него большие и мохнатые, как усы, а усы еще больше и еще пушистей.
     - Ах ты, гусиная поджарка! - вздохнул мастер и поставил меня сушиться.
     "И чего он так сокрушается, этот Кузьма Кузьмич?.."
     Я оглядел себя с ног до головы и убедился, что я прекрасен. Правда, мой
вид портил левый бок, покрытый небольшими пупырышками от ожога, но это место
Кузьма Кузьмич так ловко закрасил, что оно совсем не бросалось в глаза. Зато
какие голенастые у  меня ножки и  какая нежно-желтая шейка!  А глаза!  Глаза
янтарные, с карим ядрышком.
     "Я единственный и неповторимый",  -  решил я и оглянулся. Рядом со мной
стоял точно такой же гусенок. Мой двойник!
     "Мы единственные!" - подумал я и обратился к двойнику:
     - Здравствуй, братец!
     Вместо ответа братец подозрительно посмотрел на  мой  закрашенный бок и
отвернулся.
     В это время подошел Кузьма Кузьмич. Он выпустил из нас воздух, разложил
по  коробкам,  взял их  под мышку и,  бормоча что-то себе под нос,  вышел из
мастерской.


МЕНЯ НАЗВАЛИ ЗАПЛАТКИНЫМ

     Комната, в которую нас с братцем принес Кузьма Кузьмич, была небольшая,
вся в полках, уставленных всевозможными игрушками.
     За  длинным  столом,  тоже  заваленным  игрушками,  сидела  симпатичная
девушка в  синем халате.  Она  взяла из  рук  Кузьмича моего братца гусенка,
внимательно осмотрела, надула его с помощью какой-то машины, потом выпустила
воздух. И так несколько раз.
     - Замечательный гусенок, Лапчатый! - сказала она Кузьмичу. Взяв печать,
она оттиснула на лапке братца "1-й сорт". - Так и назовем, Лапчатый.
     Кузьмич улыбнулся,  распушил усы.  Лапчатый от  важности задрал нос,  а
девушка принялась за меня.
     Первым делом она  обратила внимание на  мой  неровный бок  и  принялась
придирчиво его рассматривать.
     - Брак!  -  сказала  девушка  строго.  -  Придется  переклеивать  левую
половину.
     - Как это брак? - сказал Кузьма Кузьмич. - Никакого брака нет!
     - Брак! - повторила девушка.
     Тогда Кузьма Кузьмич начал доказывать,  что я вовсе не брак,  а девушка
утверждала, что я самый настоящий брак.
     Потом Кузьмич сказал,  что я вообще,  конечно, не очень качественный: в
худшем случае третий сорт,  а  в  лучшем -  второй,  но что я  очень нужен в
процентном отношении.
     Так как я еще не понимал, что такое "брак", "третий сорт" и "процентное
отношение", то не обращал на спор никакого внимания.
     "Как назовут, так и ладно", - подумал я.
     Кончилось дело тем,  что мне все-таки поставили на лапу штемпель:  "3-й
сорт".
     - Заплаткин! - сказала девушка и покачала головой.
     Кузьмич что-то буркнул и, не попрощавшись, вышел из комнаты.


В МАГАЗИНЕ

     Не могу вам в точности рассказать, каким образом я очутился в магазине,
потому  что  после  осмотра  нас  с  братцем снова  разложили по  коробкам и
запаковали.  Когда открыли крышку,  мы уже были в магазине.  Привязав к лапе
ярлычки с ценой,  нас с Лапчатым поместили на полку. Продавцы навели порядок
и ушли, повесив на дверях магазина табличку: "Закрыто на обед".
     "Обеденный перерыв... Гм... Гм... - подумал я, посматривая на свой бок.
- Как бы со мной опять не случилось какого-нибудь несчастья".
     Хотя после дороги мне очень хотелось спать, я все же осмотрелся. Справа
стояли игрушечные Мальчик и Девочка,  слева покачивались два Воздушных Шара,
насвистывая какую-то веселую песенку.
     - Друзья,  -  сказал игрушечный Мальчик,  - я предлагаю воспользоваться
обеденным перерывом и погулять немного по городу.
     - Чудесная мысль!  -  подхватил Красный Шар.  - Больше всего на свете я
люблю,  так с-с-сказать,  свежий воздух! Недаром меня все называют Воздушным
Шаром. С-с-скорее в путь!
     Красный Шар надул щеки и засвистел марш.
     - На воздух! Ура! - закричал Зеленый Шар. - Скорее! Здесь просто можно,
так с-с-сказать, задохнуться!
     Больше никто  из  игрушек не  отозвался.  Все  спали после утомительной
дороги.
     - А как же мы?  -  шепнул я. - Мы тоже хотим на воздух... Мы ведь тоже,
так сказать, воздушные...
     - Вы,  так с-с-сказать,  надувные,  - поправил меня Красный Шар, - а не
воздушные.
     - Все равно. Возьмите нас с собой. Пожалуйста! Мы вас очень просим!
     - Еще на руках вас нести, - возразил Мальчик.
     - А вы нас надуйте, и мы пойдем сами, - прошептал Лапчатый.
     - Надуть?! С удовольствием!!! - в один голос засвистели Воздушные Шары.
- Эта наша прямая обязанность! Сейчас-с-с-с!
     Набрав побольше воздуха,  Шары раздули щеки и,  схватив нас  за  лапки,
принялись за дело.
     - Колпачки!..  -  Не успел я пискнуть,  как раздался страшный треск,  и
Шаров не стало.
     - Что случилось? - спросила с ужасом Девочка, открывая голубые глаза.
     - Они забыли отвинтить колпачки,  -  пояснил Лапчатый.  - Перед тем как
нас надуть,  полагается снять с  лапок колпачки,  а они не сняли...  и,  так
сказать, лопнули.
     - Какая жалость! - прошептала Девочка, закрывая голубые глаза.
     После этого игрушечный Мальчик надул нас по  всем правилам,  и  мы  все
вчетвером двинулись в путь.


Я УБЕЖДАЮСЬ, ЧТО МЕЖДУ МНОЙ И ЛАПЧАТЫМ
                         СУЩЕСТВУЕТ БОЛЬШАЯ РАЗНИЦА

     Мы вышли на улицу.  Был чудесный солнечный день.  Всем захотелось петь,
плясать, прыгать.
     Жизнь  казалась  прекрасной.   Мой  брат  Лапчатый  шел  впереди  всех,
подскакивая,  словно мяч.  За ним стал подпрыгивать я,  а  за мной Мальчик и
Девочка.  Каждый старался подпрыгнуть выше другого.  Нам с братцем, конечно,
это удавалось лучше. Вполне понятно, ведь мы же были резиновые.
     - А ну, кто выше? - кричал я, взлетая к небу.
     - Осторожней! - предупредил меня мой брат. - Ты, кажется, забыл, что ты
Заплаткин.
     - Подумаешь! - звенел я, взлетая выше Лапчатого.
     Я  ловко перевернулся в  воздухе,  но,  немного не  рассчитав,  упал на
асфальт, прямо на левый бок.
     Мне показалось,  что внутри у  меня что-то лопнуло.  Из глаз посыпались
разноцветные звездочки.  Встав на ноги,  я бросился догонять приятелей.  Что
такое?  С  каждым шагом бежать становилось все труднее и  труднее.  Бока мои
впали.  Я  худел на глазах и вообще чувствовал себя прескверно.  В обеденны