ебе  не  верила,  так  получалось
диковинно. Камни -- белый туман -- Англия... Какой дурень поверит?
     Джошуа  слушал,  держась ручищами за  пластмассовое древко щетки,  и,
конечно, не верил даже вот настолько. Выслушав, он проворчал:
     -- О-а, Урал очень далеко отсюда, -- и направился к телефону.
     Наверное,  звонить в полицию.  Кате все равно было --  пускай звонит в
полицию.
     Джошуа сказал в трубку:
     -- Миссис Гарнет,  это говорит Джошуа. Очень вас прошу, миссис Гарнет,
огромная просьба, наведайтесь и маленькую гостиную... Благодарю вас...
     А  Катя,  глядя на  телефон,  внезапно поняла,  что  ей  надо делать:
потребовать, чтобы позвонили в Лондон, в посольство!
     -- Сейчас она  придет,  --  сообщил Джошуа.  --  Откуда русская леди так
хорошо знает английский язык? Это очень удивляет.
     Но Катя уже не боялась его.
     -- Позвоните в посольство! Слышите? Позво...
     Ее будто ударило под ложечку.  Лоснящееся лицо Джошуа задрожало,  и в
светлой темноте раздался низкий гудящий вой и бормочущие,  хриплые голоса:
"Прроходит...    накал   дерржите...    пять,    четыре...    лепессток...
перегррружженнн..."  И  Катя увидела солнце,  речку,  и  она опять была на
Полудыньке,  и  щуренок светился в  тени,  быстро поводя хвостиком.  Белый
туман уходил вверх клочьями, по спирали.
     Катя стояла на  своем портфеле,  журчала вода,  а  во дворе института
бухал волейбольный мяч.
     -- Неправда,  --  сказала Катя  и  крепко  схватилась обеими  руками за
теплый шершавый камень. Сползая с Полудыньки, окунула ботинок в воду и тут
уже, не разбирая дороги, вылетела на берег и помчалась домой без оглядки.


3. ЯВЬ ИЛИ СОН?

     Конечно,  у  нее  поднялась температура.  Бабушка  Таня  засунула ее,
горячую,  в постель, как в холодильник, накормила кислым аспирином и села,
горестно сложив руки на груди.
     Катя лежала,  закрыв глаза, и вспоминала. Бутылочное войско, Джошуа --
негра с  этикетки,  важного скворца и  неизвестную миссис Гарнет.  Кресла,
которые понравились бы  папе.  Вспоминая,  она задремала,  но ей приснился
неприятный сон. Большой черный скворец ругался по-английски.
     "Все время английские сны", -- подумала она и поскорее проснулась. Или
сначала проснулась, а после уже подумала. Ей очень хотелось рассказать обо
всем бабушке Тане или папе.  Наверное,  у  нее и  температура поднялась от
невысказанных слов.  Не поверят!  Катя ненавидела, когда ей не верили. Как
хорошо бы сказать маме:  "Мам,  а мам,  я хочу с тобой поделиться". К маме
приходила соседка со  смешным именем --  Марианна Ивановна --  делиться,  то
есть рассказывать о всякой чепухе, смешно! Амебы делятся, а не люди.
     Из  прихожей послышался папин кашель:  "Кхы-кхы",  басом.  Чем-то  он
доволен,  если так кашляет. Ага, бросил портфель через всю комнату, в угол
дивана. Катя услышала -- шмяк! Бабушка Таня, конечно, кричит из кухни:
     -- На место положите, на место, Яков Иванович!
     А отец рокочет, как бульдозер:
     -- На месте сем он радует мой взор-р-р!
     Катя едва успела сообразить,  что бы  такое спросить,  как он вошел и
стал смотреть --  спит она или не  спит.  Он был очень большой,  но Джошуа,
негр с этикетки, был еще больше.
     Присмотревшись, отец увидел, что она притворяется. Катя здорово умела
притворяться спящей.  И он всегда немного сомневался:  а вдруг она спит на
самом деле?
     Он засмеялся, но позвал шепотом, на всякий случай:
     -- Эй!
     Катя, подпрыгнув на матрасе, перевернулась на спину и сказала:
     -- Эй!
     -- Как вы поживаете? -- спросил отец по-английски.
     -- Очень хорошо. Пап, а пап, давай сегодня поговорим по-русски?
     -- Так уж и быть. Бабушка говорит, ты по воде бегаешь?
     -- Бр-р-р... Несчастный случай, -- сказала Катя. -- Я не цапля.
     -- Предположим, не цапля. Тогда зачем ты лезешь в воду?
     -- Это все случайно, пап. Оступилась в лужу, -- соврала Катя. -- Знаешь,
это хорошо, что вы научили меня английскому.
     -- Ты мне зубы не заговаривай.  Английский-французский,  а  бегаешь по
лужам, как дошколенок, -- сказал Яков Иванович.
     "Взрослых легко обмануть,  -- думала его дочь. -- Рассказать или нет? А
если он скажет -- тебе показалось, больное воображение, и надо лечиться?"
     -- Нелепое поведение...  Подожди лета и  бегай по  лужам босиком...  --
выговаривал отец.
     "А может, рассказать? Опять получится -- зубы заговариваю..."
     -- ...Босиком.  А язык -- это хорошо! Я бы на работе пропал, если бы не
знал английского.
     -- М-м.
     -- Вызывали тебя сегодня?
     -- Сегодня я отвечала закон Кирхгофа и галогены, пап.
     -- Пятерки?
     -- М-м.
     Яков Иванович кивнул.  Он  всегда остерегался ее  хвалить и  старался
взвешивать каждый кивок.  Очень легко зазнаться круглой отличнице,  ведь в
школе  ее  хвалят для  примера остальным ученикам.  Допустим,  через  день
учитель нет-нет  да  скажет:  "Молодец Катя  Гайдученко!"  Проходит месяц,
потом год, и уже кончается седьмой класс -- значит, семь лет Катьку хвалят.
Он  посчитал в  уме,  сколько раз  ей  говорили "молодец".  Наверное,  раз
семьсот, если через день.
     Тем   временем  Катя  смотрела  на   его  желтые  табачные  пальцы  и
придумывала заход. Чтобы выспросить побольше, а самой не проболтаться. Она
уже твердо решила -- не рассказывать.
     По части разных выдумок они с отцом друг друга стоили вполне.
     -- Пап, а пап, ты сегодня довольный?
     -- Доволен и ублажен, дочь!
     -- "Ублажен?"
     -- Ублажен, то есть доведен до блаженного состояния. Поняла?
     -- Поняла, корень -- "блажь".
     -- Э,   нет...   Корень,   по-видимому,   "благ".   Благо,  благодарю,
блаженство.
     -- Митька говорит "блажь". А про мать говорит "она блажная".
     -- Митька Садов?  По-видимому, он прав. Скверная баба, -- сказал папа и
покосился на дверь. Услышит такие слова мама... Ой!
     Но мама была в клубе, на репетиции.
     -- Пап,  а пап,  люди могут перемещаться?  --  не удержавшись, спросила
Катя.
     Отец поднял брови.
     -- Ну,  пап,  ну как ты не понимаешь! Вот сидит-сидит человек на своем
месте и вдруг перемещается. Совсем в другое место.
     -- Где ты об этом слышала? -- спросил отец как бы безразлично.
     -- Нигде не слышала, я сама подумала... Вот хорошо бы сидеть-сидеть, а
потом -- хлоп! Гуляешь по Киеву или по Гавайским островам.
     -- Пожалуйста! -- сказал папа неискренним голосом. -- Садись в самолет и
валяй в Киев или на Гавайские острова. Х-м... перемещайся.
     -- Фантастика-романтика,  -- сказала Катя. -- Хоть бы на каникулы в Киев
попасть.  Тебе хорошо так говорить:  "Садись в  самолет!"  Ты и  в  Англии
побывал, и в Бельгии...
     -- Терпение, мой друг, терпение, -- сказал Яков Иванович.
     -- Терпение! Еще миллион лет надо терпеть! Нет, я бы просто так, чтобы
зажмуриться, и все... Гавайские острова.
     -- Пока это  невозможно,  дочь.  Пока невозможно.  Скажи,  почему тебе
всякая фантастика лезет в голову?
     Катя  посмотрела на  своего грозного родителя кругленькими глазками --
карась-карасем.  Между прочим, она его побаивалась, хотя никто бы этого не
заподозрил. Даже бабушка Таня.
     -- Почему-у?  В  Киев очень хочется.  Пап,  давай поедем на каникулы в
Киев?
     -- Все возможно. Удастся -- поедем.
     Отец  рассеянно полез за  папиросами,  позабыв,  что  в  этой комнате
курить  не  полагалось.  Дунул  в  мундштук.  Прошелся по  коврику особой,
"профессорской" походкой -- сутулясь и наклоняя голову.
     Несомненно, он что-то заподозрил.
     -- Странные фантазии...  Х-м.  Чьи это выдумки,  твои?  Или слышала от
кого-нибудь? -- Он быстро, прямо посмотрел на Катю.
     "Ого!   --  подумала  Катя.  --  Сейчас  начнется...  Услышит  бабушка,
взовьется,  поведут к  невропатологу".  То  есть  к  врачу,  который лечит
нервных.
     -- Плохо быть единственной дочерью! -- дерзко сказала Катя.
     Яков Иванович усмехнулся и щелкнул ее по животу.
     -- Пап,  неужели тебе  никогда не  хотелось путешествовать просто так,
без всяких самолетов, пароходов? Пап, ну серьезно -- не хочется?
     -- Эх,  как еще хочется!  -- ответил отец с полной искренностью. -- Ты и
представить себе не можешь, как мне этого хочется!
     Он  прошелся по комнате с  ясной,  веселой улыбкой.  Хотел еще что-то
сказать,  но в  прихожей хлопнула дверь.  Вернулась из клуба мама.  И отец
заторопился -- помочь ей снять пальто.
     Разговор сам собой кончился.  Катя еще немного повертелась,  не зная,
довольна она своей хитростью или недовольна. Отец, по-видимому, успокоился
насчет ее "выдумок",  а  с  другой стороны,  она о  перемещениях ничего не
узнала. Так она и заснула. А утром ей и вовсе вчерашние события показались
ненастоящими. Будто она их вправду выдумала.


4. ВТОРОЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЕ

     День в школе прошел спокойно. Насчет завтрашней контрольной по физике
разговора не  было,  лишь Тося бросала на  Катю многозначительные взгляды.
После уроков они  вдвоем занимались с  беднягой Садовым,  объясняя ему все
тот же закон Кирхгофа.  Тося сказала: "Уф, как горох об стенку", но Митька
не  обиделся.   Он  действительно  не  мог  взять  в  толк,  зачем,  кроме
сопротивления, выдумали еще какую-то проводимость. Уходя, Тося назвала его
"удивительной тупицей".  Похоже,  она  была  права,  хотя  папа  недавно и
объяснял Кате,  что мозг у  всех людей одинаковый,  только не все умеют им
пользоваться.
     С  такими мыслями Катя незаметно пришла на  скельки и  уже на  берегу
вспомнила:  "Ой,  а  вчера-то..." Так же висело вчера солнце над откосом и
вокруг не было ни души. Полудынька под солнцем желтела, как огромная дыня,
заброшенная в  речку.  Водоворот у  острого ее  конца  был  виден  прямо с
берега.  Как узнать теперь, приснилось Кате вчерашнее перемещение или нет?
Спокойнее было думать, что приснилось. Почему? Потому что так не бывает.
     -- Не бывает! -- сказала Катя, стоя на берегу.
     И вспомнила про щипок.
     Портфель чуть  не  скатился в  речку --  Катя  поспешно задрала рукав.
Есть! Остался синяк. Значит, бывает.
     Если только она себя не  ущипнула во  сне...  В  прошлом году она так
расчесывала комариные укусы,  что  бабушка повела ее  к  доктору.  Во  сне
расчесывала!
     Она стояла и смотрела на камни, будто видела их первый раз в жизни.
     Если один раз могло случиться перемещение,  то и в другой раз тоже? А
почему тогда в понедельник ничего не случилось?
     Теперь даже страшно было забираться на камни.
     Она вздохнула и,  сама не зная,  что делает, запрыгала на Полудыньку.
Как вчера,  приладила портфель на  верхушку камня.  И  как раз,  когда она
положила  портфель,  по  речке  прокатилось:  "Смиррна-а!"  Это  сменялась
охрана.  И,  как вчера,  когда шаги караула застучали за  забором,  воздух
побелел и сгустился вокруг Кати. Начиналось оно!
     Пятнадцатью минутами раньше, в тот самый момент, когда Катя прощалась
с  Тосей,  из кормового отсека подводной лодки "Голубой кит" вышел офицер.
Он перешагнул через комингс --  высокий корабельный порог --  я  неторопливо
двинулся по  центральному коридору.  На нем были мягкие тапочки с  толстой
пористой подметкой,  и  он  шел неслышно,  заглядывая по дороге в  отсеки.
Длинный коридор тянулся туннелем по всей лодке.  Он членился переборками с
овальными  отверстиями --  проходами и  высокими  комингсами.  Каждый  раз,
перешагивая через  комингс,  офицер  заглядывал в  темную  щель  справа от
прохода.  Там прятались тяжелые листы водонепроницаемых дверей. Если лодке
угрожает  опасность,  эти  двери  захлопываются.  Отсекают одно  помещение
корабля  от  другого.  Поэтому  пространство от  переборки до  переборки и
называется отсеком.  На  "Голубом ките" было семь таких переборок,  восемь
отсеков,  а на больших надводных кораблях устанавливают еще больше.  Пусть
вода зальет один отсек, остальные уцелеют.
     Над второй дверью от кормы была надпись:  "Проходи,  не задерживаясь.
Радиация".  Но  Бен Ферри,  старший офицер субмарины,  задержался именно в
этой части коридора. Старший офицер -- правая рука капитана. Он отвечает за
все механизмы,  за  все приборы,  большие и  маленькие.  Сейчас он шел над
самым главным отделением в лодке --  над отсеком,  в котором стоял реактор.
Атомный реактор.  Он занимал отдельное большое помещение. Под пластиковыми
ковриками были окошки, чтобы смотреть на атомное хозяйство.
     Бен Ферри нагнулся,  приподнял коврик.  За  толстым свинцовым стеклом
блеснули поручни  реактора.  Отсек  был  освещен ярким  мертвенным светом.
Когда  яркий  свет  заливает  пустое  помещение,  он  обязательно  кажется
белесоватым,  мертвенным.  Возможно, Бену так казалось -- он знал, что даже
сейчас, когда реактор работает на холостом ходу, в отсеке живет смерть.
     -- Будь здоров, сосед! -- проворчал Бен, переходя к следующему окошку.
     Внизу все было в порядке, через какой иллюминатор ни смотри.
     Выходя  из  отсека,  Бен  Ферри  повстречался  со  старшиной  рулевых
Бигнапалли, индийцем. Остановил его и шепотом приказал:
     -- Побриться! Ходите как дикобраз.
     -- Есть!  --  ответил Бигнапалли.  --  Разрешите доложить,  я никогда не
бреюсь, я мусульманин. К счастью, у меня борода не растет.
     И  верно,  на  коричневом  подбородке индийца  торчал  десяток-другой
волосков, не более.
     -- Ладно, Биг. Отставить бритье!..
     Конечно, Бен Ферри видел старшину уже раз сто иди двести и ни разу не
обратил внимание на  его  подбородок.  Теперь  было  другое дело.  Старший
офицер  придирался  к  каждой  неисправности  в  одежде,   к  невычищенным
пуговицам,  к небритым щекам.  "Голубой кит" лежал на дне. Шестые сутки на
океанском дне,  на глубине пятисот метров,  в полной тишине.  Слабо гудели
насосы,  охлаждающие атомный  реактор --  других  звуков  не  было.  Молчал
телевизор в столовой экипажа.  Коки не гремели кастрюлями в камбузе.  Все,
от  капитана до  младшего матроса из боцманской команды,  ходили в  мягких
туфлях и говорили шепотом, и всеми овладевало уныние.
     Бен  Ферри считал,  что  бритый человек меньше поддается унынию,  чем
небритый. Возможно, он был прав.
     Корабельный  врач   больше  полагался  на   успокоительные  таблетки.
По-своему, он тоже был прав.
     Команда считала всю затею вполне идиотской. Зачем невоенной подводной
лодке  военные  учения?  Какого  противника они  поджидают,  соблюдая  все
правила звуковой маскировки?
     Команда была права несомненно.
     Что  думает  обо  всем  капитан,  никто  не  знал.  Пожалуй,  он  был
единственным в мире капитаном невоенной атомной подводной лодки.  А лодка,
пожалуй,  единственная в  мире могла пролежать неделю на  полукилометровой
глубине. Все это пахло пиратством. В двадцатом веке тоже пиратствуют, хоть
и реже, чем в семнадцатом.
     Бен Ферри вошел в  отсек инерциальных навигаторов,  отослал дежурного
техника "промяться" и  уселся  на  его  место.  Отсек  был  велик,  а  его
оборудование весило тонн тридцать.  И Ферри задумался:  зачем любой лодке,
кроме подводного ракетоносца,  тридцать тонн ламп,  транзисторов и прочего
электронного  барахла?  Инерциальные навигаторы  стоят  теперь  на  многих
кораблях,   но   два   навигатора  одновременно  нужны   только  подводным
ракетоносцам.  Они очень точно показывают место,  где находится корабль, --
точно,  и без всяких измерений высоты звезд. Зачем их поставили на частной
субмарине... О господи!
     Прямо на белоснежной панели навигатора стояла девочка. Вода стекала с
ее платья и туфель на драгоценный аппарат.
     Бен действовал быстро.  Еще не успев удивиться, он сдернул девчонку с
панели и опустил на палубу.  Машинально стряхнул воду с ладоней.  Холодная
струйка затекла в левую манжету.
     Катю подхватил на руки приземистый человек в  синем берете с  большой
золотой кокардой.  Поставил на  пол  и  попятился.  Низко над  головой был
полукруглый потолок,  а  кругом жужжали белые  ящики,  мигали разноцветные
огни.  Почему-то  Катя  была вся  мокрая --  с  бантов и  из  кармана текли
ручейки.  Человек смотрел на нее с грозным выражением --  сердился.  Бежать
было некуда,  и она шагнула к человеку с кокардой. Он проворно отскочил за
ящик, бормоча с подвыванием:
     -- Бу-у-бу-бу-буб-в-в!
     -- Я  очень  сожалею!  --  пробормотала Катя  по-английски,  на  всякий
случай. Вода затекала в рот и мешала извиняться.
     Бен Ферри лизнул свою руку -- пресная вода! О господи!
     На палубе натекла целая лужа.
     -- Кто вы? -- бессмысленно спросил Бен.
     -- Я девочка.  Меня зовут Кэтрин,  --  с трусливой любезностью ответила
Катя.
     -- Англичанка?
     -- Да, англичанка, -- соврала Катя для простоты отношений.
     Коротышка говорил по-английски хуже,  чем она,  и  потому не  смог бы
уличить ее во лжи.
     -- Англичанка!   --   шепотом   воззвал  Бен.   --   Как   попала   сюда
девочка-англичанка?   Нет-нет...   Бу-бу-бу!..  --  Челюсть  у  него  опять
запрыгала, как на резинке.
     "Положительно,  он боится",  --  сообразила Катя и начала действовать,
как  бабушка Таня.  "Отвлекать и  развлекать" --  так  называлась бабушкина
система.  Прекрасная система.  И  Катя  принялась  отвлекать  Коротышку от
неприятных мыслей, связанных с ее собственным появлением.
     Если он ее боится, то чего бояться ей?
     -- Скажите мне, пожалуйста, не могу ли я быстро высушить одежду?
     -- Тсс, -- прошипел Бен, верный своему долгу.
     На корабле должна быть тишина, что бы ни случилось.
     Катя продолжала гнуть свое:
     -- Не будет ли нескромным спросить, почему вы говорите шепотом?
     -- Вот,  так  лучше,  --  прошипел Бен.  --  На  судне запрещены громкие
разговоры... мисс...
     -- ...Кэтрин.  Странный обычай,  корабль не библиотека...  А  платье я
могу высушить?  Вы -- моряк? Никогда бы не подумала. Можно, я вылью воду из
туфель?
     Бен Ферри,  укрывшись за инерциальным навигатором номер два,  пытался
вспомнить какую-нибудь молитву,  но  безуспешно.  Молитва не вспоминалась,
девочка не  исчезала.  Она выкручивала подол платья,  стоя посреди отсека.
Палуба стала мокрой и  грязной,  как  после аварии.  Пожалуй,  этот вполне
реальный и  неслыханный факт  --  грязь в  навигационном отсеке --  успокоил
Бена. Старший офицер принялся быстро соображать, каким путем девочка могла
проникнуть  на  корабль.  Немедленно выяснилось,  что  в  голове  у  него,
старшего офицера,  каша.  Нелепые предположения лезли  в  голову.  Девочка
поднырнула к субмарине?  Бред!  На пятисотметровую глубину нырнуть нельзя,
тем более в платье и туфлях.
     Бен громко застонал.  Катя сочувственно посмотрела на него, поправляя
бант.
     Платье,  туфли!  Какая разница -- платье или купальный костюм? Ведь на
полкилометра нырнуть нельзя!
     Бен попытался лизнуть свою ладонь еще раз и  смущенно спрятал руку за
спину. Он едва удержался от идиотского поступка: его тянуло попробовать на
язык  воду  из  лужи  на  палубе.  Пресная  вода...  пресная...  Субмарина
оказалась на мелководье, в устье реки, и девчонка нырнула в пресную речную
воду?
     Бред,   бред!   Люки  закрыты  изнутри.  "Голубой  кит"  находится  в
Атлантическом океане.  Над  лодкой --  соленая вода,  пятьсот метров.  Люки
закрыты. Дверь в помещение навигаторов тоже закрыта... Вот оно что!
     Бен Ферри понял все и с облегчением выкатил грудь.
     -- Где вы прятались, плутовка? Отвечайте, и живо! Кто вас кормил?
     -- Простите, сэр!
     -- Кто вас кормил?!  --  бушевал старший офицер. -- Кто облил вас водой,
чтобы замести следы? Кто он?!
     "Начинается,  --  подумала Катя. -- Вчера был большой и черный, сегодня
бледнолицый коротышка, и оба про то же. Подавай им шайку!"
     -- Я одна, сэр, -- кротко ответила она. -- Пять минут назад я была дома.
Уверяю вас, я сама не знаю, как это вышло. Только что я была дома.
     Коротышка обмер  и  открыл  рот.  Девчонку  невозможно укрывать целый
месяц на атомной подводной лодке