слегка улыбнулся.  Почему-то  ему нравился
толстый  трусоватый Митенька,  который  осмелился  прилепить  ему,  вожаку
Зимнего оврага,  довольно обидную кличку.  Возможно,  Игорю нравилось, что
Митя смотрит на  него с  восторгом,  --  кто из людей равнодушен к  славе и
поклонению?
     -- Не  пойдет,  Митяй.  Надо  одному,  дело государственное...  А  ты,
Катерина, подумай. Никому из ребят больше не рассказывай и подумай. Отец у
тебя профессор, начальник. Лучше, чем нам, ты ему бы рассказала...
     Катя энергично замотала головой.
     -- Это не дело,  Катерина!  От атомных подлодок добра не ожидается.  Я
готов депешу дать. Но сначала поговори с отцом.
     Катя еще  раз  помотала косичками и  еще раз уступила.  Третий раз за
день. Страшно ей стало чего-то. Очень сложные сходились загадки: и атомные
подводные лодки,  и лепесток непонятный,  и какой-то батискаф "Бретань"...
Пожалуй,   на  Катю  больше  всего  повлиял  батискаф.  Как  быстро  Игорь
разобрался в непонятном английском слове!
     Такого человека трудно было не слушаться.
     Но тут они едва не поссорились.  Катя сказала, что отец сегодня домой
не придет -- он  днем  еще  предупредил.  Игорь  возразил,  что  ему  можно
позвонить,  и  неожиданно  добавил:  "Если  он  в институте,  а не..." -- и
щелкнул себя по шее,  намекая,  если он не пьет где-нибудь.  Ох,  как Катя
взвилась!
     -- Как ты смеешь... про папу! Он работает!
     Митя обидно хихикнул, а Игорь очень серьезно попросил прощения.
     -- Ты  не  сердись,  Катерина.  Другие-то пьют.  Прости,  если не так.
Митрий вот знает -- пьют... Пошли звонить, здесь будка рядом.
     -- Все равно не смей! -- сказала Катя. -- А две копейки у тебя есть?
     И они пошли звонить.  Выбрались на улицу мимо рыжего сторожа.  Теперь
он  знал,  что Катя своя,  и  дружелюбно хрипел и  гремел цепью,  пока они
закрывали калитку.  Потом они обогнули двор.  И  Катя,  волнуясь,  зашла в
будку и назвала в телефон номер института.
     Дозвониться папе в институт было совершенно невозможно даже днем:  то
он совещается,  то заперся в лаборатории и велел себя не беспокоить,  то в
машинном зале,  а  то  и  вообще телефон не отвечает.  Так было и  сейчас.
Сонная телефонистка отозвалась:
     -- Гранит слушает!
     Потом долго гудели гудочки. И телефонистка злорадно доложила:
     -- Не отвечает два-три-три!
     Только  две  копейки пропали,  сколько ни  пытались их  выколотить из
автомата.
     Митя еще возился в будке, пыхтел и колотил по рычагу, а Катя с Игорем
советовались,   что  делать.   Неизвестно,  удастся  ли  найти  профессора
Гайдученко и завтра -- когда он принимается считать свою физику, то не ест,
не спит,  только считает.  Правда,  бабушка тогда понесет обед в институт:
"Бо цей отравой только собак травить, что в столовой подают". Пойти завтра
с бабушкой? За проходную института посторонних не пускают.
     А еще, честно говоря, Кате не хотелось раскрывать секрет.
     -- Добро!  --  сказал Игорь.  --  Отобью депешу. По телеграфу. С Москвой
сегодня не проходит связь...
     И они распрощались.  Киевляне пошли по домам,  а квадратный уральский
мальчик --  на  телеграф.  Деньги он вынул из жестяной коробочки "монпансье
Ландринъ", которую держал за иконой в углу.


12. ТЕМНО И СТРАШНО

     Катя Гайдученко и Митя Садов бежали домой по пустынному шоссе. Резкие
синие тени вытягивались на  асфальте под  их  ногами.  Гулко шумели сосны.
Далеко позади урчал одинокий автомобиль.
     Было темно и страшно. Катя ежилась в легком пальтишке.
     Длинные тени легли на шоссе.  Бесшумно, выключив двигатель на длинном
уклоне,  ребят  обогнала черная  машина.  Унеслись вперед красные огоньки.
Исчезли.  Катя  смотрела на  пустую  длинную  дорогу,  и  сами  собой,  от
усталости и боязни, пришли на память пугающие строчки:

                    ...И мчится там скачками резкими
                    Корабль Летучего Голландца.
                    Ни риф, ни мель ему не встретятся,
                    Но -- знак печали и несчастья --
                    Огни Святого Эльма светятся,
                    Усеяв борт его и снасти.

     Она живо представила себе,  как бесшумными длинными скачками летит по
волнам черный корабль.  Возникает из тумана и уходит в туман, принося беду
всем,  кто его увидит...  Ей было стыдно трусить и думать всякие глупости.
Но  здесь,  на  темном ночном шоссе,  ей  казалось --  нет,  она была не на
подводной  лодке!   На  корабле-призраке,  страшном  "Летучем  Голландце",
который  вечно  бродит  по  морям  и  колдовской силой  заманивает честных
моряков на свои мертвые палубы. Заманивает и губит...
     А впереди уже засветились витрины магазинов и неоновая реклама Дворца
культуры.  Вот и  булочная.  В  сквере Марианна Ивановна гуляет с собакой.
Катя вздохнула и подумала,  что завтра все покажется простым и нестрашным.
Поскорей бы уж наступило утро!


13. КАК ШЛА ДЕПЕША

     Телеграмма,  посланная Игорем Ергиным,  вызвала много беспокойства, и
ее  прочло  множество разных  людей.  Дежурный по  Центральному радиоклубу
прочел ее  очень внимательно и  убедился,  что  депеша составлена по  всем
правилам.  Был  указан условный адрес клуба,  известный зарегистрированным
любителям.  Вместо  подписи стояли  позывные,  и  дежурный проверил их  по
регистрационной  книге,   где   записаны   позывные  всех   радиолюбителей
Советского   Союза.    Правильно   --    под    этими   позывными   работал
любитель-коротковолновик из Дровни,  Свердловской области, Ергин Ростислав
Евгеньевич, беспартийный, год рождения такой-то.
     Двадцать лет  --  возраст вполне  сознательный.  Дежурный стал  заново
вчитываться в текст телеграммы:
     "25 апреля 14 -- 15 на такой-то частоте принято открытым текстом Морзе
язык английский двоеточие всем всем район океана координатами 40  градусов
северной 70 западной опасен для плавания".
     Текст  был  составлен толково.  Сообщение было  важное  --  ничего  не
скажешь.  Привлекала внимание  лишь  одна  подробность.  Каждый  грамотный
радист  знает,  что  сигналы  бедствия  и  приравненные  к  ним  сообщения
передаются  на  определенных волнах,  специально  выделенных международным
договором. Эти волны разрешается занимать только сигналами бедствия. Таким
сигналом как бы  зеленую улицу в  эфире устраивают.  Почему же неизвестный
радист работал не на этих волнах, а в любительском диапазоне?
     Но  дежурный знал,  что  обстоятельства бывают  самые  разнообразные.
Радиолюбители довольно часто принимают сигналы бедствия. Любители всегда в
эфире. Их много. И профессиональные радисты охотно прибегают к их помощи.
     Дежурный посмотрел на часы --  девятый час. Начальство давно разошлось
по домам,  а  случай неожиданный...  Когда получаешь просьбу о медицинской
помощи --  дело  другое.  Есть Министерство здравоохранения,  есть Институт
скорой  помощи  --  звони  хоть  утром,  хоть  в  полночь,  медицина всегда
наготове! А тут неизвестно, кому передать сообщение.
     Поразмыслив, он  соединился  с  Министерством  торгового  флота.  Там
знают,  где находится  к а ж д ы й  корабль торгового флота,  где бы он ни
плавал,  как  бы  далеко ни забрался от родных берегов.  Там сообразят,  о
какой опасности идет речь.
     Дежурный оператор Министерства торгового флота записал телефонограмму
на бланк и отнес ее старшему диспетчеру со словами:
     -- Вот,  Николай Михайлович, опять радиолюбители чудят. Полюбуйтесь! --
и отошел к своему столу.
     Старший  диспетчер Сполуденный,  отставной капитан дальнего плавания,
выключил микрофон и  взял  голубой бланк телефонограммы,  отставив его  на
вытянутой руке -- носить очки капитан не соглашался.
     Прочитав сообщение Центрального радиоклуба,  он долго вертел бланк  в
татуированной ручище и фыркал.  Что-то почудилось ему неясное и неприятное
в самой возможности такого  сообщения.  Неизвестно  кто,  непонятно  каким
путем  сообщает неизвестно о какой опасности,  а гигантские корабли должны
сворачивать со своих маршрутов.  Стальные,  тысячетонные громадины,  такие
могучие  и  такие  хрупкие  --  старик  знал  лучше любого другого,  какими
хрупкими бывают океанские суда.  Он стоял на мостиках многих судов и видел
в зеленой волне пузыристые следы торпед, и это  о н  терял винты во льдах,
это  е г о  пускали ко дну черные бомбы с "юнкерсов". А потом он последним
скатывался по накренившейся палубе в последнюю шлюпку, или прямо в ледяное
море, или, налегая грудью на рукоятки машинного телеграфа, выбрасывался на
берег...
     Так  и  говорили:  "Слышал?  Сполуденного  торпедировал  немец",  или
"Сполуденный в  сорочке  родился,  на  остатках  плавучести  выбросился  у
Новороссийска".
     Капитан поправил усы и выбрался из-за диспетчерского пульта,  все еще
надеясь,  что  неприятность минует.  Юнец мог ошибиться.  Его просто могли
"взять на пушку".
     Он подошел к оперативной карте,  раздернул занавес и установил указку
на  пересечении сороковой параллели с  семидесятым меридианом.  Надежда на
благополучный конец исчезла,
     К  северу от  конца  указки проходила линия  главного хода,  то  есть
морского пути из Европы в Соединенные Штаты. Хотя советских кораблей здесь
не  было  и  в  ближайшие двое суток не  предвиделось,  успокаиваться было
нельзя. Морская этика предписывала капитану дальнейшие действия...
     -- О  всех  дальнейших  сообщениях  из  Центрального Радиоклуба срочно
докладывайте мне, -- распорядился капитан.
     Дежурный оператор вместо  обычного:  "Хорошо,  Николай  Михайлович" --
подтянулся и четко ответил по-уставному: "Есть!"
     Связь с Министерством иностранных дел капитан оставил до утра.
     Он  решил  даже  задержаться после смены,  чтобы доложить заместителю
министра о происшествии...
     Над  Москвой пылало,  как  фейерверк,  ослепительное апрельское утро.
Исчезли с улиц медлительные машины-поливальщики. Далеко на шоссе грохотали
танки,  возвращавшиеся с  репетиции первомайского парада.  Ровно в  девять
часов старший диспетчер вошел в  кабинет заместителя министра и зажмурился
-- солнце било в глаза через большое окно.
     Пока   начальник  просматривал  телефонограмму  и   короткий   доклад
диспетчера (бисерным почерком на полях), старый капитан удобно устроился в
кресле. Закурил, вытянул гудящие ноги. И подумал, что в западной Атлантике
сейчас ночь.  Глубокая ночь --  два часа по местному времени... Он привычно
проконтролировал себя:  три  часа  разницы  между  Москвой  и  Гринвичем --
нулевым меридианом.  И  пять  часов разницы между Гринвичем и  Нью-Йорком,
итого восемь.
     -- Добро!  --  начальник взялся за перо. -- Я пишу: "Старшему диспетчеру
Сполуденному Н.  М.  Срочно связаться с Министерством иностранных дел". Не
затруднит вас -- задержаться еще на часок, Николай Михайлович?
     -- Само собой,  Иван Егорович, -- ответил капитан, очень довольный, что
начальник без  дальних разговоров поручил ему  выполнять то,  что  он  сам
наметил.
     -- Добро!  --  повторил заместитель министра и  уже  в  частном порядке
спросил: -- Как здоровье, Николай Михайлович?
     Он  спрашивал несколько рассеянно.  Не  дожидаясь ответа,  поднялся и
подошел  к  большой  карте  на  стене.  Посмотрел и  вдруг  свистнул,  как
мальчишка.
     -- Э-ге!  Сорок и семьдесят западной --  здесь же французы работают! Не
знали? Адмирал Перрен. Это же место гибели "Леонардо да Винчи".
     -- Точно так!  --  подтвердил капитан. -- Место гибели "Леонардо". А что
затевает Клод Перрен? Поднять его хочет?
     -- Кто его знает!  Флаг он  держит...  Погодите...  Вот их информация.
Флаг   вице-адмирала  на   легком   крейсере  "Жанна   д'Арк",   при   нем
океанографическое судно-база,  новый  батискаф  "Бретань",  ну  и  корабли
охранения,  разумеется.  Наших  там  трое,  по  именным  приглашениям.  От
Академии наук...  Николай Михайлович,  все это в корне меняет дело.  Я сам
займусь контактами с военными и с Мининделом. Благодарю вас за оперативный
доклад. Спасибо.
     Так депеша Игоря-Квадратика продвигалась все дальше,  затрагивала все
больше разных людей. Уже стучали телеграфные аппараты в Париже, отозвалась
база  военного флота  Франции  в  Тулоне.  Радисты вызывали крейсер "Жанна
д'Арк".
     Так  телеграмма Игоря  нашла,  наконец,  адресата.  Эскадра  кораблей
французского  военного  флота  была  как  раз  на   перекрестии  сороковой
параллели и  семидесятого меридиана.  И  телеграмма пришла вовремя,  когда
оставалось несколько часов до начала подводных работ.
     ...Вице-адмирал Перрен в эту ночь не ложился спать. Завтра предстояло
погружение, и адмирала мучила бессонница. Он ходил, пристукивая каблуками,
с одного крыла мостика на другое.
     Легкий  крейсер  "Жанна  д'Арк"  лежал  в  дрейфе,  находясь мористее
остальных судов эскадры.  Их  силуэты чернели на  фоне  светлого западного
неба.  Горели опознавательные огни,  редкими звездами мигая по  горизонту.
Совсем   уже    поздней   ночью   вспыхнули   яркие   лампы   на    палубе
океанографического судна "Марианна". Началась перекачка бензина в поплавок
батискафа.  Над морем поднялся столб голубого света -- "Марианна" скрестила
свои  прожектора на  палубе "Бретани".  В  этот  момент вестовой пригласил
адмирала в радиорубку.


14. НЕ ПОНИМАЮТ!

     На следующий день,  в субботу,  Катя неохотно шла на занятия.  Раньше
она думала, что плохое настроение бывает лишь тогда, когда живот болит или
грипп  начинается.  Но  теперь  со  всей этой кутерьмой убедилась -- плохое
настроение    бывает,     оказывается,     из-за     переживаний.     Нет,
с о г л а с и т е с ь! Столько переживаний сразу -- кто бы мог это вынести?
     Об этом она размышляла по дороге в школу.
     В школе ожидались новые переживания. Предстояло неприятное свидание с
Дорой  Абрамовной:  у  нее  ведь  такой обычай --  она  приносит результаты
контрольной на  следующий день.  Все  равно есть  у  нее  урок или  нет  --
приходит на переменке и отдает листки дежурному,  чтобы роздал,  а к уроку
чтобы все  могли разобрать свои ошибки.  Ночью она  контрольные проверяет,
что ли?
     Катя тяжело,  со  вкусом,  вздохнула.  Еще  она  обманула вчера Ленку
Пирогову. Четыре месяца не виделись, и вот пошла к ней и не дошла...
     ...Катя миновала толпу первоклашек-второклашек,  мелюзги. Обошла двух
крошечных девочек  в  белых  фартучках --  утренник у  мелюзги  намечается.
Девочки  держались  друг   за   дружку  пухлыми,   младенческими  ручками,
подпрыгивали и пели: "Какие мы ха-аро-ошии!"
     -- Хорошие-хорошие! -- неожиданно для себя сказала Катя.
     Младенцы оторопело посмотрели на нее -- такая большая, а разговаривает
ласково! Нет ли подвоха?
     Катя выдала им  по  конфете "Барбарис".  Это  была ее  вторая мечта --
когда она  вырастет и  будет сама зарабатывать,  у  нее в  карманах всегда
будут конфеты.  Угощать она  любила.  Она  себе так  представляла,  что  в
карманы летного кителя конфеты можно укладывать незаметно.
     Ладно!  Стоит ли  будущей летчице огорчаться из-за житейских мелочей?
Подумаешь, двойка...
     Лена  Пирогова  как  раз  подходила  к  химическому  кабинету.   Катя
решительно догнала ее.
     -- Ленка,  я взаправдашняя свинья!  Честное слово,  я вчера уж из дому
вышла... И вот... Понимаешь? Не дошла. Ты не сердись, Ленка!
     -- Вообще-то я сержусь, Катька. Ждала-ждала, шоколад берегла...
     -- "Так ждала, так ждала"! -- передразнила Катя.
     В  прошлом году  они  с  Ленкой  много  смеялись над  Мариан-Иванной,
которая приходила жаловаться,  что  "она его так ждала,  так ждала,  а  он
пошел в кинотеатр с этой толстухой, заведующей почтой".
     Посмеялись. Они с Ленкой друг на дружку не сердились подолгу.
     -- Как она, Мариан-Иванна? Все страдает?
     -- Страда-ает,  ох,  страдает!  --  сказала Катя.  -- Никто не поймет ее
превосходных качеств.
     -- Вот и моих тоже! -- сказала Лена.
     Шутили они немного натянуто, как бы по обязанности.  И Катя сознавала
свою вину.  Сегодня уже нельзя рассказать Ленке о перемещениях.  Вчера она
еще  не  понимала,  что "дело государственное".  Игорь так вчера глянул на
Садова, что Митька съежился весь, будто воздушный шар на третий день после
праздников. Нет, он болтать не станет, побоится Квадратика.
     В класс они вошли самыми последними. Кое-кто зашумел:
     -- У-у!  Пирогова явилась!  Ленка,  привет! Пирожок, привет! Как там в
Свердловске?..
     Анечка  Масленникова присела бочком  на  задней  парте  --  смотрела в
сторону.  С задней парты плохо видно ее обожаемого вэ-эф.  Нечего смотреть
тоскливо!.. Предупреждали тебя -- место свободно, пока Пирожок не вернется.
А  вон Шведов тоже смотрит грустными глазами,  думает,  что Катя не видит.
Спохватился,  сделал  Ленке  ручкой...  Неужели он  раскаивается,  красиво
подумала Катя и сейчас же запрезирала себя за эту красивость...
     В общем,  голова у нее шла кругом, вроде бы она два часа крутилась на
"гигантских шагах" -- не голова, конечно, а ее хозяйка.
     И тут  вошла  химичка,  классный  руководитель  седьмого  "Б",   Анна
Серафимовна.  К ней в общем относились неплохо. Звали Ванной Керосиновной,
без злости,  но с некоторым  сожалением.  Она  не   п о н и м а л а.  Дора
Абрамовна  понимала все,  Владимир Федорович -- кое-что.  Завуч Шахназаров,
историк,  тоже понимал все, но притворялся, что не понимает. Катя не могла
бы объяснить взрослому человеку,  что значит "понимать".  Например,  выпал
снег в конце сентября или,  наоборот,  весной,  а дверь на  улицу  закрыть
забыли.  И вали,  ребята!  Кто хлипкий -- берегись!  Снежки идут разные:  и
рыхлые,  и льдистые -- и летят отовсюду, заполняют воздух, как будто дышишь
снежками.  Дежурные  бросают  классы  и  коридоры,  в общем,  праздник,  а
звонок-то не ждет...  Уже учитель в классе,  а мы  еще  вбегаем,  влетаем,
гремим партами,  и тут начинается понимание.  Дора в таком случае сидит за
своим столиком и поглядывает,  пока все не соберутся. Потом скажет: "Каков
снег  выпал!",  и все заорут,  заорут,  а она чуток нажмет:  "Прекрасно...
Яковлева,  Гайдученко,  Титов,  --  рекомендую  вытереть  руки...  грязь  в
тетрадях...   лишние  неприятности".  И  все.  В  классе  тихо.  Ванна  же
Керосиновна  в  таком  случае  стучит  по  столу,  старается  перекричать:
"Ти-ихо, тихо! Мол-чать! Садов, сядь немедленно" и так далее. Не понимает!
Каждому ясно,  что человек не может остановиться сразу,  то  есть  каждому
невзрослому.
     Вот и сейчас. Анна Серафимовна поздоровалась:
     -- Здравствуйте,  дети!..  --  и  увидела  Лену.  --  О,  Лена  Пирогова
вернулась в класс?  Поздравляю,  Леночка! -- Это все как человек, но сейчас
же портит свои хорошие слова,  добавив неизвестно зачем:  --  Между прочим,
Пирогова,  прежде  чем  являться  в  класс,  надо  было  зайти  ко  мне  в
учительскую. Ты пропустила почти две четверти!
     Ленка сидит изжелта-бледная,  всем неловко и стыдно. Может, Ленка все
глаза  изревела,  что  отстала  и  придется быть  второгодницей...  Шведов
говорит вполголоса:
     -- Ничего, Анн Фимовна, подтянем Пирогову!
     Химичка смутно чувствует, что-то не так, и переводит разговор:
     -- Титов, иди отвечать, что было задано из повторения пройденного.
     Титов  идет  "париться".  Они  с  Садовым  действительно кандидаты во
второгодники. Пока он вытирает доску, Катя показывает Пирожку в учебнике --
повторять было задано соли азотной и соляной кислот.
     -- Ты в больнице занималась, Ленка?
     Ленка кивает.
     -- Кислоты помнишь? Вызовись отвечать, покажи ей керосин-бензин!
     -- Гайдученко,  не  разговаривай!  --  реагирует Ванна  Керосиновна,  и
возмездие обрушивается на  Катину бедную голову:  --  Садись,  Титов.  Два!
Опять придется вызывать родителей... Гайдученко, к доске!
     Катя начинает бойко:
     -- Главная соль азотной кислоты --  селитра,  она  встречается только в
одном месте на земном шаре, в Чили.
     Ванна  Ке