ала к двери.
   - Сядьте! - сказал он негромко,  но  так,  что  моей  спине  сразу  стало
холодно. Я обернулась, он стоял, опираясь на стол ладонями, и это  было  еще
одно его  преображение:  глаза  были  как  сверла,  стиснутое  и  искаженное
гримасой прорвавшейся боли лицо - как мел, и кажется, все маски, которые  он
примерял до этого, были просто шелухой, которую он наконец сбросил, перестав
валять дурака.
   - Еще чего! - пробормотала я  машинально.  Я  не  понимала,  как  он  это
сделал, но не успела моргнуть, как он уже оказался не за столом,  а  впритык
ко мне, руки мои стиснула его мертвая хватка, и он отшвырнул меня к  креслу,
в которое я и плюхнулась, бессильно дрыгнув ногами.
   - Вы! Вы! Посмели поднять руку на женщину?!
   - Я могу поднять и ногу! И раздавить тебя, как блоху... - хрипло и  глухо
сказал он. - Здесь делают то, что  нужно  мне,  или  вообще  ничего  уже  не
делают! У тебя слишком длинный язык, но чересчур короткие извилины...
   - Мы уже на "ты"? Какая радость, - съязвила я, но он не  обратил  на  мою
попытку  сохранить  хотя  бы  видимость  некоторого   достоинства   никакого
внимания.
   - Ты или действительно непроходимая дура, пли  просто  делаешь  вид,  что
ничего не понимаешь... - Он говорил как-то безжизненно, почти равнодушно,  и
от этой безжизненности мне впервые стало по-настоящему не по себе. - Думаю -
последнее. Я вышиб эту актрисенку только потому, что увидел - она не  сможет
молчать. Она из тех женщин, у  которых  хроническое  недержание  всего,  что
становится ей известно. Мне не нужен еще кто-то, кто может  знать!  Ты  меня
устраиваешь просто потому, что уже знаешь!  Единственная  из  посторонних...
Тебя искали не для того, чтобы ты мне демонстрировала здесь свои тощие ножки
и драные коленки,  изображала  из  себя  недоделанного  графа  Монте-Кристо,
который вздумал наехать на тех, кто обеспечил его приличным сроком! Я просто
потрясен, что даже в зоне из тебя так и не вышибли то, чем тебя нафаршировал
твой безупречный дед, как говорится, семья и школа.  Тебе  кажется,  что  ты
волчица, а ты шавка, которую не примет ни  одна  приличная  стая.  Одиночка.
Дворняга, без конуры и хозяина, которую просто порвут в куски, если  она  не
угомонится... И это просто случайность, что до тебя еще  не  добрались!  Так
что для тебя единственное спасение - это я! Это до тебя доходит?
   Лучше бы он орал, ругался,  что  ли,  а  не  журчал  почти  шепотом.  Его
стеклышки плавали надо мной, как льдинки, он нависал над креслом глыбиной, и
мне почему-то стало пусто, холодно и почти безразлично. Я опять вляпалась по
уши: благородный герой превратился  в  обычного  крокодила  и  если  еще  не
хрустел моими мослами, то только потому, что не использовал меня в  каких-то
своих целях, и было очень  похоже,  что  то,  что  я  на  свободе  -  только
видимость, и я просто перешла из камеры с решетками в камеру без решеток.  И
опять меня заставят делать то, что нужно кому-то, а не мне самой.
   Он продолжал говорить, напористо и злобно,  все  громче  и  громче,  а  я
заплакала без слез, его искаженную харю заволокло как будто серым туманом, и
я куда-то поплыла, падая в ласковое и бездумное  беспамятство,  и  мне  было
горько и печально оттого, что этого типа я почти  полюбила,  а  он  даже  не
понимает, что я могла бы сделать все, что ему нужно, даже без этой идиотской
торговли насчет дедушкиного дома, а просто так. Если бы он сказал: "Помогите
мне, госпожа Басаргина!" Но как раз до самого простого он  и  не  додумался.
Самого простого и обычного. Что делает любая  нормальная  баба  для  мужика,
который в беде и который ей ой как небезразличен.
   А вместо этого он  пугает  меня  и  грозится  и  уж  совершенно  напрасно
поминает мои усохшие в зоне прелести, о состоянии которых я и сама прекрасно
знаю...
   Я пришла в себя от того, что  он  перепуганно  трясет  меня  за  плечи  и
бормочет:
   - Что с вами? Вы меня слышите?  Слышите?  Оказывается,  мы  с  ним  снова
перешли на "вы"? Я сняла его лапы с моих плеч и сказала:
   - Ребеночка только не трогайте... Ребеночек ни в чем не виноват!
   - Какой, к чертям, ребеночек?.. Ах, этот... При  чем  тут  ребеночек?  Вы
меня поняли?
   - Конечно, - равнодушно ответила я. - Ваши бобики замели все  следы  там,
возле церкви. И даже ментура не догадывается,  что  там  было.  И  никто  не
должен знать, что  этой  женщины  больше  нету.  Но  вам  для  чего-то  надо
показать, что она живая. Кто-то должен помаячить  где-то  вместо  нее.  Так,
чтобы все, кто в этом заинтересован, не догадались, что ее нету. И не  будет
никогда.
   - Что значит - "где-то"? Я же вам внятно объясняю!  Это  буквально  через
несколько часов!
   - Слушайте, отстаньте от меня... - слабо сказала я. - Я сделаю  все  так,
как вам нужно. Единственное, что меня интересует, останусь ли живой  я...  Я
думала, вы нормальный, а вы тоже жулик! Как все... Мне-то на все плевать, но
у меня - Гришунька...
   - Спасибо!
   Он вдруг взял мою руку и поцеловал в ладонь. Губы у  него  были  сухие  и
горячие.
   Я с интересом повертела рукой и осведомилась:
   - Поцелуй Иуды, а?
   - Бросьте...
   Ну-ну, кажется, он умеет смущаться? Смехотура, да и только. А в общем,  и
впрямь - все по фигу, до лампады и поминальной свечечки. И  что  там  будет,
действительно наплевать!
 
Я ДЕЛАЮ ДЕНЬГИ... 
 
   - Вши есть?
   Элга держала кончиками пальцев мою кофточку и брезгливо изучала ее.
   - А как же! - радостно откликнулась я. - Вошь  тюремная,  обыкновенная  -
платяная и головная! Плюс плоскушечки... Штучные! Все по песенке: "Я  привез
тебе,  родная,  мандавошек  из  Китая..."  Мочу  брать  будете?  Говнецо  на
глист-яйцо? Учтите, возможна ВИЧ-инфекция, вероятна чума бубонная...  Но  уж
проказа - наверняка!
   Я стреляла в нее в упор, пытаясь пробить броню совершенной невозмутимости
и явно сдерживаемого презрения. Она со мной не разговаривала,  бесшумно  шла
за спиной, командовала: "В лифт!", "Налево!", "Прямо!", а теперь  приказала:
"Снять все!"
   В громадных ванных хоромах с полом на двух уровнях, зеркальными стенами и
потолком было тепло,  воздух  пронизывали  все  ароматы  Аравии,  в  джакузи
бурлила и пенилась розовая пена шампуня, но  черный  мраморный  пол  холодил
босые ноги, и я топталась, как цапля, обхватив плечи руками.
   Голый человек всегда беспомощен, у нас на острове  самые  крутые  мамочки
ломались, когда их засаживали голыми в карцер за особенно злостные нарушения
режима и разборки. Я стояла перед этой особой совершенно  голая.  И  злилась
еще и оттого, что мне жутко хотелось плюхнуться  в  нежную  пену  и  впервые
после моего исхода с северов по-настоящему отмыться.
   - Слишком много лишних слов. Это непродуктивно, - сказала она равнодушно,
словно и не понимала моих попыток завести ее. Перевернула на  подзеркальнике
старинные песочные часы, постучала ногтем, стронув струйку белого  песка,  и
заявила:
   - Вы имеете двадцать минут... На все процедуры.
   - А если я... - начала было, но она вдруг звенящим голосом оборвала меня:
   - Молчать!
   - Ого! - с уважением заметила я. - В войсках СС не служили, мадам? Есть в
вас что-то гестаповское... В каком  чине  изволите  пребывать?  Как  минимум
"гоп-стоп-унтер-штурмбаннфюрер"! Верно?
   - Исполнять!
   Показалось мне или нет, но, кажется, все-таки в  ее  янтарях  первый  раз
шевельнулось смешливое любопытство.
   - А вы меня - по шее... - проворчала я и плюхнулась в  ванну  так,  чтобы
забрызгать ее.
   Она этого как бы и не заметила, вынула из стенного шкафа в  дальнем  углу
веревочную швабру с пластмассовым черенком, подцепила черенком  мои  одежды,
частично  сложенные  на  пуфике,  а  частично  валявшиеся  на   полу,   явно
демонстрируя мне, что даже прикасаться к ним  ей  противно,  и  понесла  мои
трусики, лифчик, юбку, кофту прочь.
   - Эй, оставьте в покое мое барахло!
   - Оно вам больше не понадобится.
   В общем, лишила эта коротышка меня моей  лягушачьей  шкурки,  и  хотя  до
царевны-лягушечки мне было очень далеко, но именно с этого акта  и  началось
преображение Л. Басаргиной во что-то совершенно непонятное, но, конечно, это
дошло до меня гораздо позже.
   Я разобралась с десятком кранов, педалей и  кнопок,  венчавших  изголовье
этого сверхмощного агрегата из абрикосового цвета фаянса,  усилила  напор  и
вознеслась на упругих струях, в пене, почти до вершин блаженства.
   Почти...
   Потому что уже здесь я  впервые  ощутила  незримое  присутствие  Хозяйки,
Настоящей Женщины, которая, конечно же, если и  не  проектировала  сама,  то
приспосабливала этот водяной рай под себя: от матовых бестеневых плафонов  и
бра, вделанных  в  стены,  облицованные  кремовой  итальянской  плиткой,  по
которой порхали темно-коричневые и желтые бабочки и стрекозы,  до  множества
удобных  шкафчиков,  полок  и  полочек,  заставленных  сосудами  с   пенами,
шампунями и ароматными солями, удобными пуфами из не  боящейся  влаги  кожи,
чайным столиком поодаль, на котором еще стоял чайник марки "Мулинекс",  были
видны неубранная массивная чашка,  а  в  пепельнице  -  бугристой  громадной
океанской раковине с перламутровым чревом  -  еще  лежал  изжеванный  окурок
коричневой сигарки со следами губной помады.
   Низкое удобное кресло из такой же кожи, как и пуфики, было  сдвинуто  под
большой колпак для сушки волос, возле кресла  валялись  домашние  туфли  без
задников, в опушке из рыжего меха, и мне вдруг показалось, что хозяйка всего
этого только вышла на миг, сейчас вернется  и  скажет:  "А  с  чего  это  ты
забралась в мою ванну, девка?"
   Я как-то сразу погасла и, хотя в песочных часах еще струилось,  выдернула
пробку, чтобы спустить воду, ополоснулась из душевой головки  и  вылезла  из
джакузи.  На  сушилке  висело  мохнатое  банное   полотенце,   но   им   уже
пользовались, я сдвинула створку зеркального стенного шкафа, взяла из стопки
свежее полотенце, накинула на плечи и уселась под колпак сушиться.
   Поглядела на валявшиеся меховушки, но надевать туфли не стала,  хотя  они
могли бы и подойти.
   По Элге Карловне можно было проверять хронометры - она появилась точно  в
тот миг, когда в часах упала последняя песчинка. Она  успела  переодеться  в
рабочий комбинезон из ношеной джинсы, с лямками и карманом на груди,  голову
по брови повязала  тугой  синей  косынкой  и  была  похожа  на  мастерового,
которому предстоит работа. На плече она несла махровый халат, а  в  руках  -
поднос, на котором лежала сдобная булка и стояла  большая  кружка  с  чем-то
черным и дымящимся.
   Она бросила мне на колени халат, я надела его, даже  мне  он  был  велик,
явно с плеча Туманского.
   - Это необходимо кушать, - сказала Элга. - А это глотать...
   Она выложила розовую капсулку.
   - Зачем?
   - Это не наркотик. Просто дает большой стимул. Чтобы не спать. Я полагаю,
что нам предстоит ночь без сна... День тоже.
   - А это  что  такое?  -  пригубила  я  из  кружки  ароматную  жидкость  с
непонятным привкусом, что-то горько-сладкое,  пряное,  с  запахом  корицы  и
мускуса.
   - Это для энергичности, - усмехнулась она, заметив мои колебания.  -  Мой
рецепт... Проверено на моем организме.  Если  этим  зарядить  ракету,  можно
лететь на Луну...
   - На Луне мне, кажется, делать нечего, - вздохнула я. - А вот во что я  у
вас запряглась?
   - Не надо  печали...  Это  просто  полезно  и  вкусно.  Она  одобрительно
покивала, когда я начала есть, сдоба была свежая, запивочка  тоже  годилась,
но больше всего мне понравилось, что она не стала смотреть,  как  я  жую,  а
деловито занялась приборкой, подтирая  мокрые  пятна  на  полу,  переставляя
флаконы, а попутно вынула откуда-то большие вьетнамки и положила у моих ног.
   Потом  она  уселась  на  пуфик  поодаль  и  закурила,   щелкнув   золотым
портсигарчиком.
   - Я полагаю, вы имеете любопытство, - сказала она неожиданно мягко.  -  У
нас  есть  еще  десять  минут.  Спрашивайте!  Симон  приказал  мне  на   все
отвечать...
   - Вы кто?
   - Если не  нарушать  формальной  логичности,  официально  я  -  никто,  -
подумав, сказала она. - Если исходить из  того,  что  я  умею,  то  в  вашем
возрасте я считала себя художником, у меня  хорошо  шла  керамика,  я  имела
сильную муфельную печку и увлекалась эмалью с перегородками. Да, именно так,
перегородчатая эмаль. По старинным рецептам. Я умею хорошо  фотографировать,
немножко конструирую одежду для  дам  большой  полноты,  немного  визажирую,
немножко перевожу с немецкого, немножко музицирую, играю в бридж  на  уровне
чемпионов и люблю лошадей... Достаточно?
   - Не очень, - честно призналась я. - Вы немка?
   - Нет. Я латышка. Из Курляндии. Но я училась в Дрездене. Меня посылали  в
художественный техникум, когда Дрезден был народно-демократическим, а Латвия
считалась советской... Наверное, это не очень существенно, а?
   - Ладно, - согласилась я. - Давайте посущественней... За что вам платят?
   - Это довольно трудно объяснить. - Фарфоровое личико  ее  оживилось,  она
забавно дернула носишком и зафыркала, и я не без изумления поняла,  что  она
умеет не только  орать,  как  капрал,  но  и  хихикать.  -  Я  имею  большую
известность как специалист по "нюшкам"...
   - По чему?!
   - О, это очень просто! Я работаю как  папа  Карло!  Я  беру  обыкновенное
дикое деревянное бревно, определяю  срок  исполнения  заказа,  назначаю  мою
цену... И работаю! Иногда это занимает три-четыре месяца, иногда  не  меньше
года, но часто бывают случаи, когда я расторгаю контракт очень  спешно...  У
меня уже есть опыт, и мне хватает нескольких дней,  чтобы  понять,  что  мои
усилия не приведут к реальному результату,  что  полено  останется  поленом,
даже если я научу его говорить по-человечески, не ковырять в зубах вилкой за
столом, не увешивать себя драгоценностями,  как  рождественская  елка,  если
выходишь на прогулку с  модной  собакой,  ну,  и  как  высшее  достижение  -
отличать скрипку от виолончели, Первый концерт Чайковского от  "Что  же  ты,
зараза, бровь свою подбрила...", а кредитную карточку - от географической...
   - Это вы так шутите?
   - О, если бы! - Янтарные глаза ее потемнели. - У меня есть опыт! Они  все
обезумели от неожиданных громадных денег..  Им  кажется,  что  стоит  только
немного заплатить, и они превратятся в настоящих дам,  истинных  женщин,  не
просто смазливых, но таинственных, влекущих, недосягаемых. Никто из  них  не
может понять, что быть женщиной - это не только сумма  уловок,  пластические
операции, гормональные впрыскивания и десятки тысяч на косметику или  платье
от Юдашкина!  Нужен  мозг,  нужен  характер,  нужно  желание,  доходящее  до
отчаяния! Конечно,  можно  понять  их  мужей...  Они  хотят  демонстрировать
публике что-то представляющее настоящую ценность,  а  не  просто  детородную
машину для производства наследников! Но  что  они  понимают,  эти  выскочки?
Вчера он еще командовал своей братвой, носил на шее "голду" весом в три кило
и носился на краденом в Европе "пятисотом" "мерседесе"...  Сегодня  до  него
дошло - он занимается легальными делами,  его  научили  завязывать  галстук,
ходить  в  начищенной  обуви,  носить  скромные,  но  по-настоящему  дорогие
костюмы, и ему объяснили, что отечественная "Волга" -  это  тоже  становится
модным и даже патриотичным. Но даже самые умные и способные из этих новых, а
среди них я встречала действительно очень талантливых в бизнесе  мужчин,  не
могут представить, что только моих усилий мало! Что я могу  поделать  с  его
даже горячо  любимой  супругой,  если  ее  по-настоящему  интересуют  только
тряпки, она лопает, как поросенок, и пьет, как матрос с  рыбацкого  сейнера,
спит до полудня, отвергает всякую дисциплину, не понимает, что такое  режим,
совершенно убеждена, что если у нее вилла в Испании или особняк  во  Фриско,
то она может орать и топать ногами на  любого,  у  кого  всего  лишь  жалкая
сберкнижка в сберкассе! Я таких называю "нюшками"  и  сбегаю  от  них  почти
немедленно! Нет, у меня, конечно, есть настоящие удачи... Иначе у меня бы не
было имени! Но я их могу пересчитать по пальцам... И  это  почти  за  десять
лет!
   Она говорила это небрежно, весело, рассекая пальцем дымок от сигареты, и,
казалось, распахнулась как теплая дружеская ладошка. Но настоящего веселья в
ее голосе не было; я понимала, что она пытается оценить и определить меня по
ответной реакции, как бы дает понять, что я разделю ее  иронию,  потому  что
она поднимает меня на уровень выше "нюшек", смогу по достоинству оценить  ее
как некоего Пигмалиона в  юбке,  который  ваяет  и  пытается  оживить  тупых
Галатей российского разлива, но мне все время казалось, что меня то  и  дело
касается, почти ласково, пушистая невесомая кошачья лапа, готовая  мгновенно
выпустить острые и опасные когти.
   Она ловко ушла от  ответа  на  мой  вопрос,  когда  я  спросила,  во  что
впрягаюсь,  я  сделала  вид,  что  не  заметила   этого,   с   удовольствием
приканчивала сдобу и пила из  кружки  -  смесь  была  действительно  мощная,
допинговая, я буквально чувствовала, как к  щекам  приливает  кровь,  сонная
одурь  и  размеренность  после  купания  исчезают,  и,  в  общем,  я  начала
задумываться над тем, есть ли возможность хоть  как-то  улепетнуть  от  этой
милой онемеченной латышки и унести ноги за пределы  столь  мощно  охраняемой
территории. С Гришунькой, конечно.
   Но  голышом  это  делать  я  не  собиралась.  К  тому  же  кое-что   меня
действительно интересовало, и я как можно наивнее сказала:
   - Элга Карловна, миленькая, раз вы здесь в курсах всех  дел,  так,  может
быть, хотя бы вы наконец скажете, что я должна буду сделать?
   - О, как раз это  не  в  моей  компетенции!  -  сообщила  она,  не  теряя
веселости. - Вам объяснят... Она взглянула на свои часики.
   - Вы насыщены? У нас истекает время...
   - Еще чуточек... Дососу! Очень вкусно! Я вытряхнула из  кружки  последние
густые капли, почмокала и спросила:
   - Я правильно понимаю? Вы при супруге этого  самого  Туманского  тоже  по
контракту вкалывали? Делали из нее даму?
   И кто меня тянул за язык? Кажется, я невольно ударила по самому больному.
Личико ее странно исказилось, словно стянулось  в  тугой  кулак,  подбородок
бессильно задрожал, глаза  начали  заплывать  мокрым,  и  она  закрыла  лицо
ладошками, сразу сжавшись, сгорбившись, став еще меньше, чем была  на  самом
деле. Она кричала, выла беззвучно  -  это  было  страшно.  Она  отвернулась,
ткнулась лбом в стенку, царапала зеркало ногтями бессмысленно и отчаянно.
   - О нет... Нет... - хрипло и клокочуще выдавливала она из горла.
   Я рванула к крану и налила в кружку холодной воды.
   - Выпейте...
   Я тронула ее за острое  плечо,  она  оглянулась,  но,  кажется,  меня  не
видела. Глаза были совершенно пусты, без дна, ледяная желтая прозрачность.
   Я втиснула ей кружку в ладонь. Она долго и бессмысленно рассматривала  ее
и потом с размаху разбила о мраморный  подзеркальник,  осколки  брызнули  по
полу.
   - Я приношу извинения, - четко и  спокойно  сказала  она.  -  Есть  вещи,
которые вас совершенно не касаются. Мы не имеем  больше  времени.  Идите  за
мной!
 
*** 
 
   Охранник сидел у двери, широко расставив ноги, и дремал, прикрыв глаза. У
него было широкое, копченое, как окорок, лицо,  в  распахе  серой  форменной
куртки была видна белая сбруя из кожзаменителя с кобурой,  а  к  поясу  были
прицеплены наручники. Это был тот самый "старшой" с джипа, которого я видела
возле церквушки.
   Я поднялась из кресла-вертушки офисной модели с  подзатыльником,  ресницы
его дрогнули, и он привстал.
   - Не боись, служивый... Не смоюсь!
   Я пошла к окну в эркере, нависавшем над территорией  на  высоте  третьего
этажа. Он нервно засопел и отвел глаза - если верха у меня уже были прикрыты
тонкой водолазкой, то низы, пониже пупка, были обнажены -  черные  трусишки,
темный пояс с подвязками, на которых были вышиты красные розочки, все новое,
я т