тей,  к
которым приучила Нина Викентьевна. Но если всерьез, мы просто не  знаем,
кому мы нужны. Все катится неизвестно куда. Мы жуем, как коровы, жвачку,
мелочевку, которую нам подкидывают. Тоже, в общем, по инерции.
   - Что именно из мелочевки?
   - Да вот... - Он полистал блокнотик. - Будут ли пользоваться  будущей
зимой спросом в регионах масляные радиаторы типа "Де Лонги"  и  в  каких
объемах? Тут, помимо прочего, нужен долговременный метеопрогноз,  точная
информация о запасах топлива и прочее. Вот  еще:  стоит  ли,  исходя  из
грузо - и  пассажиропотоков,  влезать  нашим  фирмачам  в  реконструкцию
аэропорта в Анапе...
   - Стоит?
   - Я считаю - нет. Там в основном детский  курорт.  Мамаши  с  детьми,
семейные авиацию не очень  жалуют,  летать  боятся.  Наземный  транспорт
вернее и привычнее. К тому же бум там только  летом,  зимами  -  спячка.
Плюс все эти мелкие, как тараканы, авиакомпашки. Гоняют  старые  сундуки
недосписанные... С городскими и краевыми властями морока... Словом,  все
это - ерунда.
   - А  что  не  ерунда?  То  дерьмо,  которое  вы  мне  подсунули?  Для
изучения?
   Он смотрел на  меня  с  каким-то  изумленным  интересом.  Потом-то  я
узнала, что его изумило: он в  грош  не  ставил  умственные  способности
любой девицы или леди, в общем,  любой  юбки.  У  него  была  даже  своя
теория, по которой самке, нацеленной по своей сути на продолжение  рода,
детородная программа мешает мыслить  математически  точно,  ограничивает
способности к  системному  анализу  и  проникновению  в  глубинную  суть
фактов, процессов и явлений. Особенно протяженных во времени. Он как  бы
теоретически обосновывал известное выражение "волос долог - ум короток".
Исключением была первая  Туманская.  Ее  он  обожал.  Но,  как  я  позже
догадалась, к ее интеллекту это  имело  частичное  отношение.  Все  было
гораздо сложнее и в то же время примитивно просто. В  смысле  той  самой
юбки...
   Втюренный он был в  свою  обожаемую  Нину  Викентьевну,  молчаливо  и
безропотно, с тем самым отчаянием и безнадежностью, с которой влюбляется
школяр в учительницу гораздо старше и опытнее его.
   Впрочем,  и  ее,  как  оказалось,  он  ставил  всего  лишь  на   один
интеллектуальный уровень с собой. Но не выше и не во всем.
   Все это мне еще предстояло открыть, а в тот  вечер  Нострика  удивило
лишь то, что я просекла, и довольно быстро, что он пытается мне лапшу на
уши вешать.
   - С чего это вы меня туфтой кормить задумали, милый? -  продолжала  я
почти ласково. - Полагаете, я из лохов?  Все  слопаю?  Мне  кажется,  вы
чего-то недопонимаете... Впрочем, не думаю, что вы мне  по  собственному
разумению очки втираете. Кто-то вами рулит. На кого пашете?
   - Ну... пашете... это слишком, - усмехнулся  он.  -  Мы,  знаете  ли,
коты,  которые  ходят  сами  по  себе...  Но  вы  проницательны  -  была
рекомендация держать вас от базовой информации подальше.
   - Кен?
   Он пососал сигарку, долго разглядывал столбик пепла на ее  кончике  и
нехотя кивнул:
   - Было дело...
   - Телитесь, чего уж там!
   -  Ну,  он  вас  представил  как  нечто  полууголовное,  а   главное,
шизоидное... У вас правда вывихи? Ладно, про это не буду... Но, в общем,
вы нечто опасное для дела, малопредсказуемое и примитивное...  Советовал
- поосторожнее.
   Что-то подобное я подозревала. Иначе эти типчики не выставили бы рога
так бесцеремонно.
   - Погнали по новой. А?
   Он  отъехал  к  сейфу,  погремел  ключами,  пощелкал  набором,  вынул
дискету, вернулся, сменил прежнюю.
   Это было то, что нужно. Он притиснул кресло к моему табурету, кое-что
растолковывал, когда я  спрашивала.  Я  поняла,  что  главное  -  не  на
дискетке, а в этой черепушке. Он складировал и носил  в  ней  все,  этот
самый Нострик.
   Кое от чего я просто обалдела. Взлет Туманских,  вернее,  самой  Нины
Викентьевны начался в девяносто  втором,  по  сути,  с  ерунды,  которая
обернулась  солидным  стартовым  капиталом.  Наверное,  до  этого  могла
додуматься, просчитать все безошибочно только она. Я  хорошо  помню  тот
год.  Когда  все  "торезовки"  задымили  невиданными  ранее  "Мальборо",
"Салемом" и "Честером", когда то, что ранее можно было достать только  в
"Березке", стало общедоступным: колготки в ярких пакетах, пиво в  банках
и даже элементарная жвачка, на которой  наживалась  фарца,  кока-кола  и
фанта... В общем, в девяносто втором, как на Волге  в  комариное  время,
начался самый настоящий жор, когда рыбеха выпрыгивает из воды и  хватает
все, что попадается. На яркую этикетку, иноземное название,  на  бутылку
из пластика люди клевали, как безумные...
   Туманскую каким-то боком занесло  в  еще  недавно  соцдемократическую
Венгрию, где торгаши и дельцы жили всегда вольготнее, чем в  Союзе.  Там
она вынюхала какой-то захудалый деревенский  заводик,  который  выпускал
компоты, но - и это  главное!  -  некое  коричневое  пойло,  в  названии
которого было то самое слово "кола" и которое разливали на  единственной
линии в полуторалитровые  бутылки  из  прозрачного  пластика.  Она  дала
Сим-Симу телеграмму, и  он  отправил  в  Венгрию  пару  арендованных  на
автокомбинате номер 16 КамАЗов с прицепом. Это  был  пробный  рейс.  Она
кредитнулась у венгров и закупила  это  самое  пойло  по  двадцать  пять
центов за сосуд. Загруженные под завязку фуры ушли на Москву. На границе
их встретил Сим-Сим и сопровождал на своей тачке,  чтобы  по  дороге  не
грабанули. Но до  Москвы  он  товар  не  довез.  В  Хохляндии  обе  фуры
перекупили местные дельцы. По доллару шестьдесят пять за бутыль. Сим-Сим
понял, что они наткнулись на  золотую  россыпь,  каждая  фура  отдоилась
прибылью чуть ли не в десяток тыщ баксов.
   С этого  началась  корпорация.  Большую  часть  того  года  Туманская
торчала в Венгрии, оперировала кредитами, умудрилась поставить  еще  две
разливочные линии, наняла около четырехсот рабочих, зарегистрировала эту
шарашку как советское предприятие, тогда это  было  модно.  Если  верить
дискете, за тот год они наварили больше миллиона  зеленых.  Которые  она
умело прокручивала. Из этой комбинации, как  из  зерна,  проклюнулось  и
пошло почковаться их дело. Из пары автофур выросла транспортная фирма  в
Перове, занимавшаяся нынче  в  основном  международными  перевозками,  с
мощным парком грузовых "вольво" и  "мерсов".  Понадобилась  система  для
операций с наличкой, кредитами, расчетами по векселям и прочей трухой  -
Туманские  без  шума  основали  домашний  невеликий  коммерческий   банк
"Славянка "Т", который поначалу и  занимал  этот  самый  подвал,  где  я
сидела. Дальше - больше..
   Нина  Викентьевна  очень  вовремя  слиняла  из  российско-мадьярского
альянса, поняв его малоперспективность в  битве  с  очнувшимися  наконец
пепси - и кокакольными  гигантами,  удачно  толкнула  венграм  завод  на
полном ходу и, обтряся эту сверхприбыльную грушу, начала присматриваться
к другим плодоносным садам.
   У нее был потрясающий нюх на Большую  Монету,  и  она  не  брезговала
ничем, от торговли обувью с тевтонами до организации паромных рейсов для
челноков из  Туапсе  в  турецкий  Трабзон  или  сборки  электроники  "на
коленке" в цехах полузаброшенной оборонки.
   Она всегда вовремя выходила  из  дела,  едва  почувствовав,  что  оно
начинает дымиться.
   Больше всего меня заинтересовала комбинация с металлоломом. Когда шла
дележка флотов на Черноморье, она умудрилась купить  какую-то  списанную
транспортную лохань на двенадцать тыщ тонн водоизмещением, загрузить  ее
под завязку тоже утильными авиадвигателями и перегнать все это в Грецию.
   Только теперь я узнала, каким  образом  Туманские  оказались  в  моих
краях, на  Большой  Волге,  и  как  обзавелись  загородной  резиденцией.
Оказывается, они приехали в затон, где отстаивались брошенные  суда,  на
предмет того же металлолома. Но переговоры с местными судоремонтниками и
властями не заладились.  Место  Туманской  понравилось,  она  прониклась
красотой вод, полей и лесов и быстренько подгребла под  себя,  в  общем,
тогда никому не нужную почти заброшенную территорию.
   ...Время летело незаметно, я увлеклась, Нострик начал  растолковывать
самое тайное - схемы липовых контрактов, по которым якобы  в  оплату  за
поставки товаров перегонялась валюта, которая частично оседала на счетах
Туманских, частично вкладывалась в недвижимость.  Показал  "пузыри",  то
есть фирмы и фирмочки, которые лопались и исчезали без  следа,  цепочки,
по которым перетекала Деньга. Толковал что-то об офшорах... Но тут я его
тормознула:
   - Скажи, а Кен все это знает?
   - Не все. Но многое.
   - Он это изучал? Как я?
   - Нет. Это только для Туманских. Ну  и  для  меня...  Я  же  все  это
расфасовал. Теперь вот вы... Тимур Хакимович знает только то, в чем есть
его личный интерес. - А этого, в общем, не так уж много.
   Нострик отодвинул меня, сел к клавиатуре и отыскал  файл  Кена.  Я  в
этих шифрах и цифири не разобралась, но Нострик растолмачил:
   - Он хотя и числится в директорах-распорядителях и  совладельцах,  но
фактически никогда ничего не решал. Даже когда Туманские подключали  его
как учредителя. Видите, у него нигде нет пакета акций решающего веса! Он
от всего отщипывал по чуть-чуть... От  одного  до  трех  процентов.  Это
можно рассматривать как разновидность зарплаты.
   - Ни фига себе разновидность!  Куда  ни  глянь,  все  им  надклевано.
Пометил, значит... Просто чума какая-то!
   - Кажется, он тоже к вам особой любви не испытывает?
   - Слушай,  а  почему  ты  -  Нострик?  -  У  меня  голова  гудела  от
перегрузки,   и   я   решила   расслабиться.   -   Провидишь   грядущее?
Предсказываешь? Астрологически? Или экстрасенсорно? Или просто -  гений?
Как этот самый Нострадамус.
   Он пожал плечами:
   - Это все Викентьевна... Я как-то  курс  немецкой  марки  на  полгода
просчитал. Все совпало. До десятых. Так и прилипло - Нострик.
   Тут пришел сонный и злой Чичерюкин:
   - Вы что тут, ночевать собрались? Сколько мне еще торчать,  Лизавета?
На часы глянь...
   Нострик вынул дискетку. Я попросила:
   - Дай мне ее с собой. Тут разбираться - мозги вывихнешь!
   - Не имею права, - сухо сказал он. - Это хранится здесь. Без  выноса.
Приходите, посидим...
   - Это тоже ваша Викентьевна приказала? - не сдержалась я.
   - Это я приказал, - сказал Михайлыч. - Все правильно, Нострик. Службу
понимаете.
   Я промолчала. Нострик проехал к сейфу, долго  возился  там.  С  улицы
вошли два охранника, сняли пальто, оставшись в серых форменках. Выходит,
тут еще и живая охрана.
   Чич подал мне шубу. Нострик подкатил коляску к  вешалке  у  лестницы,
приподнялся из нее, вынул из рукава полупальто  в  яркую  клетку  лыжную
шапочку и нахлобучил на голову. Потом, так же сидя, надел  полупальто  и
взялся за костыль.
   - Помочь? - спросил один из охранников.
   - Не надо.
   Это было просто невыносимо - смотреть, как он мучается,  опираясь  на
костыли, запрокинув голову, перебирает ногами в бахилах, уродливых,  как
черные жабы. Ноги у него почти совсем  не  работали.  Он  с  неимоверным
трудом поднимался со ступеньки на ступеньку. Теперь  ясно,  для  чего  у
него на джинсы на коленках нашиты кожаные заплаты: время от  времени  он
отдыхал, опускаясь на колено.
   Я сунулась было поддержать, но Михайлыч поймал меня за плечо, шепнул:
   - Не унижай. Он мужик!
   Когда  мы  поднялись  наверх,  Нострик  проковылял  к  своей   "Оке",
оказывается, она была с ручным  управлением.  Помахал  нам  прощально  и
укатил.
   - Тачку человеку купить не можете? - возмутилась я. - Ездит  на  этой
блохе!
   - Он отказывается. Привык.
   - Ну тогда лифт тут надо встроить! Или подъемник. Что  он  у  вас  на
коленях ползает?
   - А вот это толково, - кивнул он.
   - Что это с ним? С чего? Когда?
   - С детства, - вздохнул Михайлыч.
   - От полиомиелита прививки же есть.
   - Это не то, Лизанька, - мягко сказал он.  -  Родили  его  как-то  не
правильно. Не хотел он рождаться! Шел как-то не по правилам. Чуть ли  не
по частям его вынимали. Повредили там что-то в мозгу  или  позвоночнике.
Медицина, мать их! Хотя чего там  Бога  гневить?  Живой  человек,  и  то
ладно!
   - А... мать?
   - А нету ее, как я понимаю... Его-то с того света выволокли, а вот ее
не смогли. В Москве, может,  и  смогли  бы.  А  так,  станция  какая-то,
разъезд, что ли, где-то под Волгой. Я  точно  не  знаю,  да  и  узнавать
неловко.
   - А как он Туманскую нашел?
   - Это не он ее, это она его нашла. Как особо одаренного.  В  каком-то
интернате с математическим уклоном. Пасла, конечно... Он  в  шестнадцать
лет в университет прошел,  диплом  расценили  как  кандидатскую.  Вот  и
затащила его к себе, он и пашет. Как бы  в  знак  благодарности.  Я  так
понимаю, что ему бы симфоническим оркестром дирижировать, в  смысле  его
алгоритмов и  анализов,  или  как  минимум  сольные  концерты  студентам
давать, как на  скрипочке...  А  он  тут  на  нашем  барабане  стучит  -
просчитывает, как, кого, когда и на сколько облапошить! И думаю, ему это
не просто скучно, но и противно... Из  него,  может  быть,  какой-нибудь
Эйнштейн вылупился бы или Ландау! А его носом в одно тычут - что  завтра
будет дороже, что дешевле, куда курс иены скакнет или  какой  из  банков
первым лопнет...
   Наш Кузьма Михайлыч  не  переставал  меня  удивлять.  О  Нострике  он
говорил, как о девушке, почти любовно, с нежностью.
   Впрочем, в меня тоже уже вошло это странное ощущение непонятной вины,
которое испытывает каждый здоровый человек, когда сталкивается с  таким.
И это бессилие помочь... Я тогда еще и не подозревала,  что  этот  самый
Нострик когда-то станет моим проклятием,  болью  и  -  радостью,  чем-то
таким, что незаметно сливается с тобой, и когда,  спохватившись,  хочешь
от этого избавиться, вдруг понимаешь: сделать это невозможно.
   Михайлыч довез меня до дома.
   Выходя из машины, я сказала:
   -  Оказывается,  Кен  предупредил,  чтобы  меня  тут  насчет  делишек
Туманских особенно не просвещали.
   - Я знаю, - не удивился он.
   Ехидничать мне не хотелось, но все же на прощание я его ужалила:
   - Большой привет Элге Карловне! Берегите ее, дорогой мой человек! Она
этого стоит! Ну и жене, конечно, привет. И детишкам!
   - Отстань! - буркнул он с досадой.
   Было уже поздно, и Гришуня  спал,  но  нянька  Арина  меня  буквально
оглоушила.
   Мебель в гостиной,  испанская,  цвета  липового  меда,  с  коричневой
обивкой из натуральной телячьей кожи, была еще толком не расставлена, но
она уже восседала в моем халате в кресле посередине гостиной. Вокруг нее
священнодействовали три какие-то неизвестные особы в одинаковых  красных
косынках и шелковых  халатиках  Щекастая  мордень  Аришки  была  закрыта
пузырчатой маской из какого-то косметического  снадобья  цвета  детского
поноса Одна из особ бережно высушивала феном прядки ее волос,  держа  их
на весу,  как  драгоценность,  вторая,  подкатив  переносной  столик  на
колесиках, заканчивала наклеивать на ее  лапы  искусственные  удлиненные
ногти цвета мухомора с крапинками, третья обихаживала  ее  копыто  сорок
первого размера, чистила пятку и делала  педикюр.  Нижние  конечности  в
отличие от верхних девушка пожелала  видеть  зелеными.  Я  имею  в  виду
ногти.
   Повсюду   валялись   парикмахерские   каталоги,   стояла    никелевая
аппаратура, ими привезенная,  чемоданчики  куаферш.  В  зубах  у  няньки
дымилась сигарета. Между прочим, моя.
   Я остолбенела,  не  зная,  что  и  сказать,  а  Арина  снисходительно
объяснила:
   - Это же Москва, Юрьевна... Только  свистни,  все  -  на  дому!  Даже
кредитки принимают.
   Куаферши вежливо объяснили, что они из суперсалона на Тверской,  дева
их вызвала по  срочной  надобности,  каковая  срочность  оплачивается  с
соответствующей наценкой.
   Кажется, они немного озадачились, поскольку ранее Арина вела себя как
хозяйка.
   Я коротенько, не прибегая к мату, объяснила деве, что я о ней думаю.
   Она залилась слезами,  которые  прорезали  бороздки  в  ее  маске,  и
возопила оскорбленно:
   - Вовремя приходить к ребенку надо, а не шляться черт знает где! Я их
что? Для себя заказала? Я их для вас заказала! Только чего им  без  дела
сидеть? А вас завтра засымать будут! Прямо вот тут!  Они  сказали  -  на
иллюстрацию для самого классного женского журнала! А вы,  между  прочим,
как чучело! Никакого лица нету! И волосы как у  допризывника  или  зека!
Вам внешность теперь положена! Вот так, стараешься, стараешься, себя  не
жалеешь! А тебе за это!..
   Она хотела уйти,  вырвав  из  рук  мастериц  свои  конечности,  но  я
сказала:
   - Хрен с ней, девушки! Заканчивайте ритуал как полагается...
   Кухню  уже  скоростно  смонтировали,  такую,  как  я  и  хотела,   из
натурального дуба, чуть-чуть старомодную, под деревенскую.  В  общем,  я
обезьянничала. Старалась, чтобы хотя бы чем-то кухня напоминала  ту,  из
дедова особняка, которую выстругивал еще Гашин муж дядя Ефим.
   Кое-что я уже в шкафы засунула.
   Отломила полбатона, нашла в холодильнике  сыр  из  рокфорных,  налила
рюмку коньяку. Коньяк был Сим-Симов. То есть такой, как он любил.
   Я ела и все думала, откуда такое чувство, что меня  обманули.  Или  я
сама себя обманывала?
   Впервые я усомнилась в гениальности, непогрешимости и  недосягаемости
Нины Викентьевны Туманской. То, что я узнала в Москве за это время, меня
не обрадовало и здорово озадачило. И, кажется, тоже впервые, я думала  о
моем Сим-Симе со смешанным чувством досады и печали.  Только  теперь  до
меня стало доходить, отчего Туманская, не  демонстрируя  это,  старалась
держать его на  дистанции  от  большей  части  своих  задумок  и  дел  и
частенько оставляла последнее слово за собой.  Конечно,  она  знала  его
гораздо лучше,  чем  опупевшая  от  любви,  ослепленная  его  статями  и
значительностью,  не  блещущая  проницательностью,  с  жизненным  опытом
длиной с заячий хвост, провинциальная девица. Во всяком случае, ей  было
известно многое из того, о чем я только  теперь  начинала  догадываться.
Туманский не был  хозяином,  он  только  изображал  его  -  всемогущего,
щедрого и расчетливого одновременно. Как всякому выбившемуся  из  нищеты
человеку, ему страшно нравился весь этот  антураж  -  престижные  тачки,
охрана, вся эта хлопотня с лучшим, чем у других,  поваром,  персональной
конюшней, коллекционными винами и, естественно, супругой, которая  могла
вызвать зависть не только у  примитивных  "братков".  Но  главное  -  он
постоянно убегал  (теперь-то  я  это  ясно  поняла)  от  той  ежедневной
обрыдло-привычной деловой нудятины,  которой  методично  занималась  его
Нина, и, в общем, видел только то, что ему хотелось  видеть.  Во  всяком
случае, та  живописная  панорама,  которую  он  развернул  передо  мной,
перегружая на мои плечи хозяйство, имела  к  коммерческим  и  финансовым
пейзажам, кои открылись мне, самое отдаленное отношение.
   Приняв без раздумий все то, что он вроде бы в это сам искренне  веря,
излагал,  я   ожидала   увидеть,   согласно   бизнес-учебникам,   ясную,
продуманную, во всяком случае, совершенно понятную систему,  где  каждый
участник процесса исполняет свое предназначение согласно таким же четким
и ясным установкам свыше, из некоего мозгового штаба. И если  обратиться
к излюбленным флотским аналогиям  Сим-Сима  -  это  должна  быть  мощная
непотопляемая  махина,  которая,  следуя  обозначенному   курсу,   вроде
ледокола, играючи, справляется с любыми льдами и айсбергами и которую не
опрокинуть никаким тайфунам. Каждый из  команды  точно  знает,  что  ему
делать, и делает это: матросы  швабрят  и  драят  палубу,  под  надзором
механиков во чреве посудины ходят смазанные шатуны и поршни (или как они
там называются?) неутомимых и  надежных  судовых  машин,  классные  коки
вроде Цоя на камбузе стряпают кормежку, в трюмах все надежно  закреплено
и принайтовлено, на флагштоке развевается фирменный вымпел Туманских,