й по случаю еще в девяносто втором, нужно  немедленно  ставить
на капитальный ремонт  в  связи  с  заменой  выработавшего  свой  ресурс
мотора, лопастей и прочей фигни. Инспекционную поездку Л.  Ю.  Туманской
пришлось отложить на конец года.
   Я пробовала разбираться в делах банка  "Славянка  "Т"  и  в  игре  на
фондовой бирже, со всеми этими акциями, векселями... Но  мне  объяснили,
что для этого необходим  аудит,  то  есть  серьезная  проверка  банка  и
биржевых  операций  экспертами  со  стороны,  коих  в  данное  время   к
финансовым тайнам корпорации допускать  нельзя,  год  еще  не  перевалил
через биржевые вершины, все в процессе и тому подобное. В  конце  каждой
недели на стол мне ложилась сводная  рапортичка  по  платежам,  взаимным
расчетам, прохождению  грузов  через  таможенные  терминалы,  и  у  меня
начинала трещать голова, когда  я  пыталась  разобраться  во  всех  этих
цепочках. К примеру, за партию  компьютеров,  отправленных  на  Украину,
тамошние фирмачи расплачиваются не валютой, а кукурузным зерном, каковое
поступает вагонами на переработку на крахмал и патоку, а та отправляется
на кондитерские  фабрики,  нам  не  принадлежащие,  где  превращается  в
карамель, карамель передается на реализацию оптовикам и так далее и  так
далее... Цепочка, протянувшись через Китай, Корею, Тайвань  и  Подольск,
замыкается на той же Украине, которая расплачивается... Далее -  все  по
сказке про белого бычка: лыко да мочало, начинай сначала!
   Я никак не могла понять,  почему  кирпичный  заводик  в  Подмосковье,
принадлежавший корпорации (правда, через подставу -  родственника  нашей
Зоркие), гонит кирпич частным строителям коттеджей в долг, и те вроде бы
расплатятся, но только после продажи вышеупомянутых коттеджей.  Но  мне,
вежливо улыбаясь, растолковали, как это выгодно: процентные  накрутки  и
все такое... И какой будет окончательный навар. А пока  кирпичный  завод
брал кредиты, но не в нашем банке, а в малоизвестном "Пеликане".
   Наверное, я бы в конце концов сама разобралась, в чем тут дело и  где
зарыта дохлая крыса, если бы меня не тормозили, переключая мое  внимание
на  иные  проблемы  и  настойчиво  убеждая  меня,  что  именно  они   до
чрезвычайности важны для новой Туманской как  фирменному  знаку  и  лицу
корпорации. То вдруг оказывалось, что я включена в состав жюри фестиваля
рок-музыки в Сочах, и я, прихватив Гришку и Арину, летела на пяток  дней
на юг, глохла от грохочущих звукоустановок и воплей полуголых пацанов  и
девиц...  То  устраивалось  бесконечное  толковище  по  поводу   проекта
современного Дома  моды,  где  она,  Викентьевна,  предполагала  собрать
молодых и малоизвестных отечественных кутюрье, и я целые дни гробила  на
обсуждение того, каким должен быть этот Дом моды,  потянет  ли  "Система
"Т" такие затраты и вообще на кой черт все  это  надо.  В  конце  концов
выяснялось, что это полная лажа, но время ушло безвозвратно.
   Единственное толковое дело, которое мне  удалось  провернуть  в  мае,
прямого отношения к хозяйству не имело. Мне даже не пришлось ни на  кого
давить. Все дружно согласились, что благотворительная акция,  которую  я
хотела провести втихую, без огласки, весьма полезна,  но  только  в  том
случае, если она получит паблисити. Деньги на нее нашлись. На  Север,  в
женскую колонию, где я тянула  свой  срок,  о  чем,  конечно,  никто  не
догадывался,   мы   отправили   две   автофуры   "вольво",   загруженные
продовольствием, включая всякие тушенки,  крупы,  вермишели  и  сухое  и
сгущенное молоко, чай, сигареты и кофе (я помнила, что  больше  всего  я
мечтала  о  чашечке  нормального  кофе),  лекарствами  (в  санчасти   на
монастырском острове был только йод,  зеленка  и  аспирин),  стиральными
порошками (мне приходилось стирать черным мылом) и всем прочим, что,  по
моему  разумению  (включая  знаменитые  прокладки),  могло  хоть  как-то
скрасить жизнь узниц. Раздули это дело  до  гомерических  размеров.  При
отправке  фур  присутствовал  тот  самый  милицейский   генерал,   много
говорилось о благородстве "Системы "Т" и  лично  моем,  нас  помянули  в
программах новостей почти на всех каналах, и Белла одобрительно сказала:
   - Самое то, деточка. Вы умнеете прямо на моих глазах!
   Вообще-то я собиралась лично навестить узилище, но  потом  побоялась,
что  это  будет  выпендрежно,  а  главное,  может   всплыть   и   начать
раскручиваться  мое  уголовное  прошлое.  Что   делу   Туманских   может
навредить.
   Но в общем-то я если и не понимала по-настоящему, то ощущала, что  за
моей спиной идет какая-то тихая возня, что-то постоянно происходит, но я
отнесла  это  за  счет  того,  что  меня,   как   неумеху,   вежливенько
придерживают, дабы я сдуру не наломала дровишек.
   Михайлыч вел себя как-то непонятно, куда-то пропадал на целые недели.
Когда я как-то  спросила,  что  нового  по  убийству  Сим-Сима,  ответил
вопросом:
   - Кино такое знаешь - "Следствие ведут знатоки"?..
   Время от времени он требовал у Беллы и меня какие-то суммы,  которыми
оплачивал услуги неизвестных  мне  людей.  Зоркие  молча  выписывала,  я
ставила подпись, и Чичерюкин топал в кассу. Эта сторона  дел  обсуждению
не подлежала.
   Как-то я застала его в нашем буфете, он что-то жевал и  читал  журнал
"Эксперт" с портретом нового премьер-министра, известного  под  кликухой
"киндер-сюрприз", такого умненького и оптимистичного  мальчика,  который
предвещал  взлет  и  расцвет   Отечества,   если   оно   последует   его
рекомендациям, и сказала:
   - Слушай, Михайлыч, есть у меня такое ощущение, что  со  мной  многие
тут темнят. Во всяком случае, чего-то недоговаривают.
   - В каком смысле?
   - В деловом.
   - Извини, Лизавета, я в этих делишках ни  ухом  ни  рылом...  У  меня
другие песни. Впряглась - значит, тяни!  Больших  глупостей  ты  уже  не
делаешь. Все вроде чин чинарем. Идет нормальная притирка. Ну а если кому
не доверяешь, у тебя право есть - в три шеи! Это же твое! Все  твое.  Ну
почти что все... Я быстренько свернулась и слиняла, потому что  боялась,
что проговорюсь про Горохову. Недавно я пришла  к  выводу,  что  разумно
было бы подключить к этому делу многоопытного Чича, а не  решать  все  с
бухты-барахты. Про мою историю с Ираидой Анатольевной в прошлом он  знал
все и как-то предрекал, что добром она не кончится  и  Ирка  обязательно
возникнет, как только учует запах деньги. Но пока я  не  была  готова  к
этому разговору.
   У них с Элгой, похоже, все  устаканилось,  Карловна  перестала  вести
себя, как Колумб,  открывший  Америку,  и  единственное,  что  меня  еще
бесило, так это то, что все чаще по вечерам  она  оставляла  меня  одну,
смывалась на рандеву с Михайлычем.
   Я сидела на Ордынке допоздна, домой возвращаться не  хотелось  -  там
была холодная постель, недалекая Арина. Был, конечно, и  Гришка,  но  он
так выматывался в своем саду, что чаще всего я видела его уже спящим.
   Я полюбила эти поздние часы в уже моем кабинете, когда контора пуста,
по зданию гуляет ветерок, пахнет зеленью из окна, когда тишина и покой и
можно наконец, ни о чем не думая, завалиться в любой кабак,  отправиться
на шоу, поиграть фишками за рулеткой, но мне  это  было  не  нужно.  Мне
казалось, что я в чем-то предам Сим-Сима, если стану  делать  это  одна,
без него.  Иногда,  размечтавшись,  я  останавливала  себя,  как  будто,
разогнавшись на "Дон Лимончике", била по педали, прочерчивая  позади  на
асфальте четкий тормозной путь...
   Где-то около полуночи я убиралась с Ордынки. За  "фиатиком"  следовал
"жигуль"  охранника,  который   уже   знал,   где   я   по   пути   буду
останавливаться. Я  заходила  в  ночной  супермаркет  на  Новом  Арбате,
бродила  но  пустым  залам  с  тележкой  и  выискивала  вкусненькое  или
экзотическое.  Загружалась  какими-нибудь   лобстерами,   мадагаскарской
ягодой, черным виноградом и желтыми китайскими грушечками, благо  теперь
все эти фрукты-ягоды были в Москве  круглогодично,  покупала  что-нибудь
сладкое,  мороженое,  брала  бутылку  хорошего  красного  вина,   обычно
испанского, из сухих, и отправлялась дальше.
   Цветы я всегда покупала в павильоне на Маяковке, иногда  подходила  к
бабкам у метро, которые торговали первой редиской, укропом и кинзой,  не
столько для того, чтобы что-то купить, а чтобы просто потрепаться. Тетки
сильно походили на Гашу, и я, вспоминая о ней, думала о том, что ее  мне
не хватает. Но Гаше было не до меня, у Гаши была ее  деревня  Плетениха,
многоголовое  семейство  и  огород,  который  в  такую  майскую  теплынь
требовал заботы.
   Но помимо этих забот было еще что-то, что не  позволяло  мне  погнать
"Дон Лимончика" к Гаше, хотя до Плетенихи была всего  пара  часов  езды.
Что-то останавливало меня,  словно  и  перед  Гашей  была  какая-то  моя
вина...
   Дома я влезала в джакузи, ополаскивалась, подремывая, потом  в  кухне
устраивала ночную пирушку, благо на все диеты я чихала и могла  трескать
что угодно, попивала винцо  и  часами  смотрела  видачок.  Арина  обычно
крутила секс-штучки и слезливые мелодрамы, затерла почти до дыр  кассету
с "Эммануэлью", но я смотреть все это не могла и ставила  что-нибудь  из
мультяшек Гришки. Только звук убирала. Смешные  звереныши,  человечки  и
монстрики двигались на экране, я бездумно смотрела  на  них  и  засыпала
прямо за столом. Арина уже тоже знала, когда наступит этот момент, сонно
вздыхая, появлялась в кухне и тащила меня в спальню, в постель.
   Все эти недели за  моей  спиной  что-то  копилось  и  набирало  силу,
сжималась какая-то пружина, которая неизбежно должна была распрямиться и
безжалостно ударить по мне. Но предчувствия не мучили  меня,  мысли  мои
были заняты одним: как мне жить  без  Сим-Сима?  Я  мучительно  пыталась
понять, чем же я прогневала Главного Кукольника,  за  что  он  меня  так
приложил. Дернет ли он за свои веревочки, чтобы я затрепыхалась  на  них
по новой и мне стало еще хуже?
   Он и дернул.
   Согласно роскошному буклету, разосланному каждой из дам, приглашенных
на парти в отель "Балчуг", миссис Мэрион Гиббс-Хофман стукнуло семьдесят
два года, то есть она достигла возраста, который уже не скрывают.  Прием
для бабульки устраивал тот самый дамский двухнедельник, который меня уже
засветил, и отказывать  редакторше  мне  было  неудобно.  Из  буклета  я
почерпнула, что заморскую  миссис  интересуют  россиянки  из  числа  уже
прогрызшихся в деловые сферы, то есть бизнес-леди, сделавшие сами  себя.
Сообщалось, что миссис всю жизнь волокла свой воз, как ломовая лошадь, и
до сих пор правит  целой  империей  отелей,  турфирмой  и  даже  владеет
круизными судами.
   Я сразу поняла, что бездарно влипла.
   На стандартный прием с поддавоном и закусью  встоячку,  с  неизбежным
присутствием халявщиков, известных всей Москве и проникавших через любые
заслоны на дармовую жратву и выпивку, это ни с  какого  боку  похоже  не
было.
   В конференц-зале на возвышении стояла деревянная кафедра  и  рядом  с
ней электронная фисгармония. Мы  с  Элгой  немного  опоздали,  и,  когда
уселись неподалеку от дверей, миссис уже толкала речугу. На  английском,
конечно, переводила редакторша, мадам Рында, на этот раз в темно-зеленом
френче, брюках цвета хаки, шляпке типа фуражки, что  делало  ее  немного
похожей на Мао Цзэдуна. Во  всяком  случае,  что-то  вождистское  в  ней
ощущалось. Дрессировка в "Торезе" еще не забылась, и я все понимала  без
перевода.
   В зале было десятка четыре приглашенных,  в  основном  дам  возраста,
приближающегося к неопределенному. Было видно, что дамский двухнедельник
был для них чем-то вроде Библии: они точно  следовали  его  указаниям  в
области моды - что носить, чем душиться, какие цацки на себя навешивать.
Было понятно, что все они или почти все  из  одного  прайда.  Во  всяком
случае, фейсы почти у всех были одинаково усиленно-внимательные,  как  у
школьниц, которым вдалбливают урок. Впрочем, больше всего  это  походило
на взбучку, которую  сержант  задает  новобранцам.  Многие  даже  что-то
записывали в блокнотики и держали на весу диктофончики, фиксируя  каждое
драгоценное слово, занесенное в темную Московию.
   В миссис Мэрион Гиббс-Хофман было метра два росту. И я бы никогда  не
решилась назвать ее старушкой. Будто  из  дерева  вырезанное  лицо,  без
следа подтяжек, было сухо-гладким и коричневым  от  загара,  словно  она
явилась сюда прямо с каких-нибудь жарких Гавайев. Голову покрывал  седой
пушок, но, по-моему, она ее брила, как  боксер.  Белоснежный  оскал  был
сработан лучшими  дантистами  планеты.  Но  главное  -  миссис  излучала
совершенно бешеную, свирепую энергию. Насколько я не забыла инглиша,  на
прямой мат она  не  переходила,  умело  балансируя  на  грани  площадной
ругани.
   Мне кажется, она вела бы себя точно так же и в каких-нибудь джунглях,
растолковывая беременным пигмейкам, какие они идиотки. Во всяком случае,
она  стреляла,  как  из  пулемета,   рявкающим   полулаем,   коротко   и
безапелляционно. И коротенький синий  балахон-платье  развевался  на  ее
остове,  как  флаг   на   древке,   водруженный   над   нецивилизованной
территорией.
   Ни о каком бизнесе речь не шла. Речь шла о священной  битве  девочек,
девиц, молодых женщин, матрон и бабулек Штатов за свои права. Оказалось,
что миссис Мэрион Гиббс-Хофман представляла в  нашей  занюханной  Москве
некий орден  новых  амазонок,  то  есть  плюс  ко  всему  еще  и  рулила
собственным движением, которое  называлось,  кажется,  "Дочери  Евы".  А
ярилась миссис оттого, что отечественные дамы по наивности  представляют
себе Штаты раем  небесным  и  понятия  не  имеют  о  тех  нечеловеческих
условиях, в  которых  пребывают  среднеамериканская  бабулька,  матрона,
молодая семейная женщина, девица на выданье  и  даже  невинная  девочка,
стонущие под гнетом тех самых, которые  в  брюках  и  которые  стремятся
только к одному, движимые инстинктом: распять, впихнуть и унизить...
   За ее спиной у стены стояли три "Евиных дочки", которых она  привезла
с собой в Москву, но молоденькие. В таких же зеленовато-синих  форменных
балахончиках и в пилотках с непонятными вензелями. Они держали  в  руках
какие-то книжечки. Одна из них, убойно  красивая  негритяночка,  с  чуть
вывернутыми алыми губами, сероглазая, еще подросток, жевала резинку и  с
любопытством разглядывала этих русских теток, которые сияли  бирюльками,
как елки, и которых надо было обращать  в  свою  веру.  Я  огляделась  и
поняла,  что  почти  никого  из  настоящих  деловых  женщин  здесь  нет.
Очевидно, в отличие от меня, они просекли, что будет нести пророчица.  И
если не считать одной рестораторши и знакомой мне директрисы  известного
охранного агентства,  тут  собрались  в  основном  вольные  читательницы
двухнедельника, из тех, кого Элга  именовала  "нюшками",  то  есть  жены
именитых супругов или их подруги.
   То, о чем громыхала миссис, им нравилось. Всегда приятно слышать, что
кому-то гораздо хуже, чем тебе. Но главное, что,  оказывается,  там,  за
океаном, бравые американочки уже пробили то, чего не пробили мы: кадрово
служили  в  пехоте,  авиации  и  даже  на  флоте,   рулили   банками   и
предприятиями, держали супругов в ежовых рукавицах и чуть что -  волокли
мужика в  суд,  поскольку  даже  заинтересованный  взгляд  какого-нибудь
забывшегося бедолаги на твои титьки или коленки,  тем  паче  комплимент,
сказанный на ушко, закон расценивает как посягательство  на  невинность,
честь и достоинство, и не один работодатель,  ухвативший  за  задницу  в
своем  офисе  секретаршу,  уже  тянет  срок  или  выплачивает  моральную
компенсацию, каковая позволяет оскорбленной телке пережить  это  ужасное
унижение.
   Но главное  было  совсем  в  ином  -  пророчица  расценивала  сильную
половину  человечества  как  ублюдочное  и   вымирающее   явление.   Она
предрекла, что Двадцать Первый век будет веком Женщины,  то  есть  такой
Всемирной Бабищи, которая наконец возьмет в свои руки планету и  оставит
мужикам лишь частичное участие в процессе зачатия, без чего, впрочем,  в
дальнейшем,  в  связи  с  развитием  генной  инженерии,  можно  будет  и
обойтись.
   Дамы жутко возбудились. Загоготали, как гусыни, им нравилось  думать,
что они смогут обойтись без своих гусаков.
   Ораторша плюхнулась за фисгармонию и заиграла очень профессионально и
энергично. Ее девы уткнулись в книжечки, а она призвала жестом всех  нас
присоединиться к пению. Такие же песенники  были  разложены  на  спинках
кресел. Публика начала несколько сконфуженно листать книжечки, поскольку
в инглише многие не волокли ни уха ни рыла, девы грянули,  пританцовывая
нечто псалмообразное, на мотив "Выходила на  берег  Катюша".  Песнопение
явно было  заготовлено  для  России.  "Евины  дочери"  пели  классно,  у
негритяночки обнаружилось уникальное бархатистое контральто.
   - Ну и как это тебе, Карловна? - покосилась я на Элгу.
   - К чертовой матери! - фыркнула та. - Я не имела никакого  понимания,
Лиз, что тут  будет.  Кажется,  эта  особа  полагает,  что  прилетела  к
туземкам?
   - А может, ее не дотрахали в молодости? - предположила я. -  Или  она
просто забыла, как это делается? И чему так обрадовались эти  коровы?  У
каждой есть койка, где ее ждут...
   Кажется, я ляпнула что-то не то, потому что Элга отчаянно покраснела.
Приняла, значит, на свой счет. В отличие от меня, койка, в которой ждут,
у нее была.
   Музыкальная пауза оборвалась так же резко,  как  и  началась,  миссис
ухватилась  за  Библию  и  стала  растолковывать,  что   из   рая   нашу
прародительницу выперли  исключительно  по  вине  Адама.  Этого  первого
супермужичка завело и возбудило известное пресмыкающееся,  уговорив  его
первым куснуть яблочко. И бывший до этого джентльменом парнишка  озверел
от похоти и разложил Еву под  древом  познания.  Это,  оказывается,  был
первый случай изнасилования в истории человечества,  первое  оскорбление
действием, каковое наследники Адама продолжают и в наши дни.
   - С меня хватит! Я линяю... - пнула я Элгу.
   - Я тоже.
   В обширном холле перед  конференц-залом  были  выставлены  столы  для
безалкогольного файф-о-клока,  такого  чаепития  встоячку,  громоздились
горы пирожных, выпечки и бутеров, парили заварочные чайники, расписанные
под  матрешку,  и  дышал  жаром   многоведерный   электросамовар,   тоже
расписанный  под  хохлому.   Четыре   редакционные   девицы   из   штата
двухнедельника скучали в ожидании перерыва. Девчонки, видно  по  задумке
мадам Рынды, изображали сестричек-аленушек, в сарафанах и кокошниках,  и
должны были разливать чаи для гостий. Но пока томились без дела.
   Кроме них в холле был только Кен. Я чуть не охнула от  неожиданности.
Он был белым с головы до пят, то есть совершенно белоснежен,  начиная  с
белых замшевых туфель и заканчивая капитанкой  с  яхтсменской  кокардой,
которую он держал под мышкой.  Стрелками  наглаженных  брюк  можно  было
порезаться, флотского типа сюртуку с  лацканами,  облекавшему  его  чуть
сгорбленный высоченный остов, не хватало только эполет. От этой  белизны
загорелое морщинистое лицо его казалось особенно темным. Он отпивал  чай
из чашки, изящно держа ее на весу, и хрустел сухариком. Чингисханов-ские
глаза его вспыхнули приязнью и весельем, когда он увидел меня. Ну просто
отец родной, не иначе.
   - Какая приятная неожиданность, Лизавета Юрьевна... Не ждал, не ждал!
- пошел он нам навстречу.
   - У вас  неожиданностей  не  бывает,  Тимур  Хакимович,  -  сдержанно
заметила я. - И я думаю, что  как  раз  и  ждали.  Именно  меня.  У  вас
неплохие информаторы.
   - Поговорим? - предложил  он  миролюбиво.  -  Только...  Как  бы  это
помягче? Без посторонних.
   Он покосился на Элгу.
   - У меня от нее секретов нет!
   - А вы не допускаете, Лиза, что они есть у  меня?  Он  смотрел  почти
просительно.
   Я его не видела с того зимнего дня,  когда  он  привозил  ко  мне  на
территорию Авербаха. Я не знала, как он принял то