локнотик. Лишь иногда он присматривался к моим губам, пытаясь понять, что я
говорю, криво ухмылялся и хватался за шариковую ручку.
   В первый же вечер, когда его вернули из госпиталя, я написала: "За что  и
зачем ты меня вышибал?"
   "Спящий в гробе - мирно спи, жизнью пользуйся, живущий!" - ответил он.
   "Не виляй!"
   "Меня "заказали"".
   "Кто?"
   "Еще не знаю. Есть "братки". Есть другие. Много".
   "Я с тобой. Всегда".
   "Зачем?"
   "Идиот!" - написала я.
   - Дура! - заорал он.
   Медсестра, возившаяся со шприцами в дальнем  углу  спальной,  перепуганно
ахнула и оглянулась.
   Но мы уже ржали, стукаясь лбами.
   Наверное, для того, чтобы понять, что для тебя значит человек, нужно  вот
такое - когда его могло не стать и он больше бы не был. Все мои  закидоны  и
соображения куда-то улетели, растворились в этом каком-то новом счастье - он
есть!
   И все стало совершенно иным, все приобрело совершенно другое, неизвестное
раньше значение. Каждый день, каждый час, каждая минута теперь для меня были
просто драгоценными, и, кажется, я впервые поняла, что любить -  это  прежде
всего не брать то, что щедро и безоглядно дают тебе, но отдавать. Всю  себя,
до донышка, не задумываясь, что там в остатке, ничего не оставляя на завтра,
ничего не просчитывая и не прикидывая.  Кажется,  я  мощно  и  безоговорочно
поглупела,  просыпалась  с  ощущением  какого-то   бесконечного   солнечного
праздника, ликования и ни от чего не уставала,  как  будто  меня  подпитывал
какой-то новый источник могучей, неиссякаемой силы.
   Элга посматривала на меня с неясным удивлением, но как-то за завтраком не
выдержала и сказала:
   - Это явление метеорологическое, климатическое или гинекологическое?
   - Что именно?
   - Я вынуждена признать, что вы  похорошели.  -  Она  задумчиво  выпустила
перед собой струйку табачного дыма  и  рассекла  ее  пальцем.  -  Распустили
лепестки, как майская розочка, несмотря на то что скоро  Рождество.  От  вас
исходит запах улыбки. И я уже не наблюдаю шипов и колючек,  которые  недавно
вы мне не без успеха демонстрировали. Вы припрятали клыки и втянули когти.
   - Очевидно, меня хорошо и вовремя кормят и дрессировщик неплох! А?
   - Кажется, вас готовят к большому аттракциону? И когда вы полагаете выйти
на манеж в нашем идиотском цирке?
   - Понятия не имею...
   Элга унюхала точно -  Сим-Сим  явно  переводил  меня  на  какой-то  новый
уровень. И по-моему, все это было как-то связано с ночной бомбардировкой. Во
всяком случае, вел он себя со мной совсем не  так,  как  раньше.  Сам  он  в
Москву не выезжал, да и  не  смог  бы,  пока  не  залижет  свои  героические
пробоины и ожоги, тем более что это бы вызвало ненужное любопытство (шухер в
доме подавался как взрыв бытового газа в одряхлевшей системе,  которая  дала
протечку), ремонтники в три дня накрыли крышу новым стеклянным  колпаком,  и
снаружи дом уже смотрелся так, словно ничего не случилось.
   В самом кабинете работы было невпроворот, я  как-то  заглянула,  и  новое
остекление мне не понравилось, оно было тонированное, дымчатое и меняло цвет
и прозрачность в зависимости от солнца, пригашая яркость; от этого казалось,
что это не комната, а аквариум, заполненный зеленоватой водой. Окна  ставили
новые, с тройным остеклением, бронированные. Кажется,  бронированным  был  и
колпак.
   Туманский вышибал меня в главный офис каждое утро,  составлял  писулечки,
что и как я должна делать и с кем встречаться в течение дня, я  вымачивалась
и не успевала каждый вечер возвращаться из Москвы, и как-то так вышло, что я
стала застревать там на недели и приезжала к нему только по выходным.
   Сим-Сим настаивал,  чтобы  я  использовала  под  постой  их  квартиру  на
Сивцевом Вражке, но я наотрез отказалась переступить тот порог без  него,  а
если честно, просто  боялась  еще  одной  встречи  с  Ниной  Викентьевной  и
что-нибудь нарушить в квартире, где они жили вместе В общем, решила, что так
- честнее.
   Так что застревала я на ночь в Москве в номерке нашего постоялого  двора,
там было не роскошно, но мне и нужно было. койка, чтобы рухнуть, умывалка  с
зеркалом и душем и шкаф под барахлишко.
   Самое смешное  -  я  обзавелась  личным  телохраном.  Оказывается,  этого
потребовал Сим-Сим. Парень  прилип  ко  мне  как  банный  лист,  симпатичный
битюжок с совершенно детским  личиком  и  безмятежными  глазами,  чуть  меня
моложе. Он был мастером по рукопашному бою, кончил  какую-то  спецшколу  для
телохранов,   звали   его   Дима,   он   отличался   совершенно   чудовищной
молчаливостью, и только изредка я  от  него  слышала:  "Туда  можно",  "Туда
нельзя", "Допустимо" и "Не положено". Если честно, работы  у  него  не  было
почти никакой, Туманский напрочь мне запретил светиться в Москве, я послушно
отклоняла все и всяческие приглашения и даже не поддалась Кену, который один
раз хотел затащить меня в какой-то новый  китайский  ресторанчик  на  акульи
плавники и еще что-то трепанговое, а во второй раз раздобыл билеты на  показ
мод с участием Наоми Кэмпбелл, прилетевшей на один вечер в Москву.
   Мне было как-то не до мод, все,  что  удивляло  раньше,  было,  в  общем,
шелуха, и только, теперь я по-настоящему, но, конечно, не  до  конца,  стала
представлять, чем и как рулила Туманская.
   Ее главный офис на Ордынке был расчетливо скромен и ни с какого  боку  не
походил на новомодные главные  штабы  других  фирм  и  корпораций,  псе  эти
навороченные высоченные строения с псевдокремлевскими башнями и куполами  на
макушках чуть ли не в поднебесье. Ни на  воротах,  ни  на  главном  входе  в
старинный не  то  купеческий,  не  то  дворянский  двухэтажный  особнячок  с
пристройками даже официальной вывески  не  было.  Двор  был  хорошо  вымощен
брусчаткой, колонны,  небольшой  портик,  стены,  крашенные  в  традиционные
московские желтоватые тона, все теплое, уютное, чистенькое, но и только.
   Все остальное было продуманно разбросано по  разным  районам  Москвы  под
разными вывесками и, казалось, не имеет между собой никакой связи: где-то  в
Перове был коммерческий банк,  возле  Рижского  вокзала  -  аналитический  и
вычислительный центр с  мощным  штатом  программистов  и  прочих  спецов,  в
Мытищах - транспортная фирма, занимавшаяся междугородними  и  международными
перевозками и имевшая больше двух сотен автотягачей и фур к ним, в  основном
"вольвовских", под Подольском в цехах какой-то  бывшей  номерной  "оборонки"
собирали из деталей, завезенных россыпью из каких-то Индонезии  и  Малайзии,
классные компьютеры, где-то на Москве шустрили по продаже квартир  некрупные
риелтерские  фирмочки,  работали  пара  оптовых  баз  по  продовольствию   и
мебельные салоны.
   Было еще много всего, и не  только  в  Москве,  чего  я  не  могла  сразу
охватить взглядом, но главное, что все это существовало, крутилось, набухало
Большой Монетой под разными вывесками, разными  именами  и  фамилиями  и  на
первый взгляд не имело ничего общего с особнячком на  Ордынке,  и,  пожалуй,
только считанные и особо доверенные люди знали, что за  всем  этим  скрывают
себя Туманские, но, в общем-то, именно она,  Нина  Викентьевна.  У  нее  был
какой-то  особенный  нюх  на  удачу,  она  не  боялась  рисковать  и  как-то
умудрялась держать все это хозяйство под присмотром.
   В этом  особнячке  и  был  мозговой  центр,  куда  все  стекалось  и  где
принимались судьбоносные решения.
   Конечно, на Москве знали, что Туманская - дама при деньгах, потрошили  ее
как меценатку и  покровительницу  сирот  и  пенсионеров,  она  светилась  на
приемах, включая дипломатические, но, думаю, никто и не догадывался, как она
вкалывала и каких размеров достигла  бы  ее  империя,  контуры  которой  уже
обозначались, если бы не та дурацкая и нелепая  ночь  в  июне  возле  старой
порушенной церквухи. Когда оказалось, что она прежде всего  женщина  и  все,
что она собирала и выстраивала, просто труха и дребедень по сравнению с тем,
что ее ожидало. И она рассталась со всем этим решительно и бесповоротно,  не
унижая себя трусливым ожиданием конца, болью и немощью.
   Или боли уже были, и немощь накатывала, и она  глушила  боль  выпивкой  и
наркотой? И то ее ночное бегство было как прыжок с поезда на  полном  ходу"?
Отчаянный и безоглядный?
   Чего-то очень важное о ней я все еще не могла понять, что-то  ускользало,
но одно я знала точно: я бы так никогда не смогла. В том, как она  поставила
точку, было все-таки что-то  неженское.  Слишком  логичное,  просчитанное  и
точное, безукоризненно задуманное и  хладнокровно  исполненное.  На  что  не
каждый мужик решится.
   Насколько я  изучила  сильную  половину  человечества,  гусары  и  рыцари
отечественного разлива в основном вымерли, ни один  из  тех  д'Артаньянов  и
Бельмондо, которых я знала, по собственной воле из жизни бы  не  ушел  ни  в
коем разе, даже если бы его опустили до положения слизняка, а  что  касается
чисто физической боли, то  в  этом  любая  женщина  даст  сто  очков  любому
Шварценегеру (одни месячные чего стоят), а уж как они боятся врачей!  Смешно
вспомнить, но даже моего доблестного Панкратыча я водила  к  дантисту  рвать
зубы за ручку.
   Кабинет Туманской,  в  который  я  наконец  не  без  робости  вступила  в
московском особнячке, был точной копией ее кабинета на территории. И если не
считать, что он был раза в два больше и  в  нем  был  белокаменный  камин  и
пушистый ковер на полу, тут было  то  же  самое:  большой  письменный  стол,
стоявший в углу, и приставные стеллажи и столики, загроможденные машинерией,
кресло  на  колесиках,  накрытое  хорошо  выделанной  рысьей  шкурой,  часть
коллекции сувенирных куколок, даже два деревца-цветка в  напольных  японских
вазах были такие же, с лакированными листьями, гроздьями  сиреневых  цветов,
которые пахли лимоном и свежестью. На этот раз я ничего выкидывать не стала.
Кен был прав: с мертвыми не воюют.
   От загородного кабинета этот все-таки немного отличался: одна из стен  от
пола до лепного потолка была сплошь завешана экзотическими масками божков  и
прочих уродов из красного,  сандалового  и  эбенового  дерева,  привезенными
Туманской из своих поездок, были даже стрелы, копья и щит  из  серой  шкуры,
какие-то засушенные тыквочки и здоровенный бубен. И от  этого  в  обстановке
было что-то шаманское.
   Вот я и шаманила здесь вместе с Вадимом с утра до вечера. Бывший помощник
Туманской,  по-моему,  не  очень  понимал,  какая  роль  мне   предназначена
Сим-Симом  во  всей  этой  системе,  которую  между   собой   все   называли
"Структура", да я и сама этого не могла понять, но был любезно-исполнителен,
вежлив и сразу же посоветовал мне  установить  в  кабинете  мощный  кофейный
агрегат, чтобы не гонять за черным кофе на первый этаж.
   Год заканчивался, и изо всех филиалов, отделений, фирм и  фирмочек  валом
шли предварительные годовые отчеты, и мы с ним потихоньку утопали в  потоках
цифири, которые беспрерывно выбрасывал факс или  доставляли  тихие  курьеры.
Были дела, выбивавшиеся из текучки, в основном по кредитам  и,  конечно  же,
налогам, но я еще плавала в этих областях, как дитя.
   Было похоже, что Сим-Сим швырнул меня в глубокие воды, как  человека,  не
умеющего плавать, и даже особенно не интересовался, как бултыхаюсь  и  сумею
ли выплыть.
   В общем-то, все, от главбухши Беллы Зоркис до канцеляристок-девиц и  того
же  юридического  гения  в  пиджаке,  обсыпанном   перхотью,   были   внешне
дружелюбны, но это была только оболочка, под которой скрывалось  насмешливое
удивление: что это за дылда вторгается в запретные области,  с  каких  таких
пирогов, и вообще - что все это означает? И еще я всей  кожей  ощущала,  что
меня не просто ежедневно, а ежечасно оценивают,  обсуждают  и  сравнивают  с
Туманской, где-то за моей  спиной  шелестят  и  перетекают  из  уст  в  уста
злорадные и просто враждебные шепотки, и если  в  загородном  доме  мне  уже
прилепили кличку "Подкидыш", то она пришла вместе со мной и сюда.
   И даже деликатный Вадим время от времени как бы  случайно  давал  понять,
что то, что я среди них, расценивается как очередной бзик Сим-Сима,  который
с чего-то решил  ввести  свою  постельную  подружку  (а  это  было  известно
прекрасно) в курс дел, которые ее совершенно не касаются.
   Я сцепила зубы, не  заводилась  и  помалкивала,  лишь  время  от  времени
изображая крайнюю степень тупости, и задавала наивные вопросики,  ответы  на
которые уже и сама прекрасно знала.
   Пожалуй, это было самое  правильное  -  казаться  гораздо  примитивнее  и
глупее, чем ты есть на самом деле. Каждая из  самых  затюканных  шестерок  в
особняке чувствовала себя мудрее меня и снисходительно старалась помочь.
   Первым меня раскусил Вадим. Это когда  после  дедуктивных  размышлений  я
вычленила и составила списочек главных конкурентов Туманских, то есть персон
и структур, с которыми она и  он  схлестывались  подковерно  то  и  дело,  и
сказала:
   - Помогите разобраться!  Если  это  враги,  то  во  что  они  уже  успели
вцепиться, во что - собираются  и  на  каких  полях  пойдут  сражения?  Чего
ждать-то?
   - Это вы сами вычислили? - удивленно глянул он.
   - Это - не все?
   - Конечно. Но в основном все точно. Видите ли,  Лизавета  Юрьевна,  после
смерти Нины Викентьевны, увы нам, вся эта шарашка необыкновенно  сплотилась,
врубила все мощности и возможности, и наезды идут  уже  беспрерывно.  У  нас
пытаются перехватить кое-какие  финансовые  потоки,  пытаются  оттеснить  от
"трубы", я имею в виду нефть, начали втихую скупать  акции  и  уже  отыграли
табачную фабричку на  Урале.  Вышибли  нас  оттуда  и  перепродали  "Филиппу
Моррису"...
   - Давайте-ка точнее...
   Он долго с интересом разглядывал меня, покуривая, и потом спросил:
   - С чего вы из себя дурочку-то строите, Басаргина?
   - Ах, друг мой любезный... - закатила я глазки.  -  А  что  еще  остается
делать одинокой беззащитной  затюканной  девушке?  Когда  вокруг  все  такие
умные?
   - Ну, вы финик, Лизавета! - одобрительно сказал он. - Можно на "ты"?
   - Валяй!
   В общем, я пробила первую брешь, и мы задружили.
   Туманский вел себя странно. Так, словно  его  уже  ничто  не  интересует.
Выздоравливал он трудно, из спальной почти не вылезал, только  вел  какие-то
бесконечные телефонные переговоры, в смысл которых меня не посвящал, и когда
я в последний раз его видела за городом, они вместе с  Гришкой  запускали  в
спальной игрушечную железную дорогу, очень до" вольные друг другом.
   Сим-Сим лежал на ковре, орудуя пультом, Гришка сидел у него  на  спине  и
вопил от восторга,  а  по  игрушечным  рельсам  ездили  несколько  составов,
пассажирских  и  товарных,  ныряли  в  туннели  и  проносились  по   мостам,
посвистывая и трубя, загорались и гасли  огоньки  светофоров,  и  игрушечный
начальник станции брал "под козырек". Гришунька уже называл его "дед  Сеня",
и, по-моему, по степени восторгов  от  игры  они  ничем  друг  от  друга  не
отличались. Я даже испытала некоторое ревнивое  чувство,  когда  мой  парень
заорал:
   - Мама Лиза, не мешай... Мы, блин, играем! Ночью я пожаловалась  Сим-Симу
на мои московские проблемы, на то, что до  сути  дел  приходится,  в  общем,
добираться самой. Он слушал молча, потом сдвинул стенную панель, за  которой
оказался небольшой встроенный в стену сейф, набрал код и открыл его. В сейфе
были лишь десятка три одинаковых папок с бумагами. Оказалось, что это досье,
персональные. Большая часть из них относилась  к  противникам  Туманских,  к
врагам, значит, но несколько папок были посвящены  биографиям  и  деяниям  и
ближнего окружения, то есть друзьям; Кену, Чичерюкину, Вадиму, еще  кое-кому
и даже Элге!
   - Господи, а это-то зачем? - удивилась я. - Это же - свои!
   - Своих сейчас не бывает, - нехотя сказал  он.  -  Сегодня  свой,  завтра
чужой И наоборот. Это все - ее работа! Погляди, тебе это полезно.
   Я включила ночник, уткнулась  в  папки.  Да  так  и  просидела  до  утра.
Содержимое было не просто увлекательным, иногда смешным, иногда страшным.
   Несколько персон я знала только по громким фамилиям  и  передачам  "Герой
дня" по ТВ. Я не знаю, как это добывала  и  как  использовала  Туманская  (в
конце концов, у них была  и  служба  разведки),  но  в  этих  досье  персоны
представали голенькими, в них было все  подробности  о  том,  что  эти  люди
тщательно скрывали, включая грехи молодости и тайные пристрастия, начиная от
запоев и кончая вычеркнутыми из официальных биографий судимостями,  номерами
анонимных счетов в банках, перечнями недвижимости, суммами взяток,  даваемых
и получаемых, и даже списками наград и званий, полученных ни за что.
   Я удивилась количеству тайных "голубых", мощи их  сообщества,  тому,  как
они втихую подсаживают и поднимают друг дружку все  выше  и  выше,  так  что
создавалось впечатление, что самая успешная  карьера  на  Москве  -  карьера
педика. И так далее и тому подобное. В сейфе были  и  две  видеокассеты,  но
смотреть я их не стала.
   Было такое ощущение, что я заглянула в какой-то тайный  скотный  двор.  И
еще - мне почему-то было жалко этих людей. Одно  дело,  когда  их  ведет  на
своих веревочках из небесных пределов глумливый Главный  Кукольник,  который
знает все о каждой куколке. Но другое дело, когда за эти  веревочки  дергает
такая же куколка, исполняя роль судьбы и заставляя их  двигаться  и  плясать
так, как нужно ей.
   И пожалуй, я впервые задумалась над тем, что  Нина  Викентьевна  была  не
только запредельно умна и талантлива в своих предприятиях,  она  была  очень
жесткой, даже жестокой женщиной, раз умудрилась  собрать  такое,  она  могла
расчетливо и безжалостно заставлять этих бедолаг делать то, что нужно  ей  и
ее делу...
   И кажется, к своим тридцати семи годам  она  узнала  не  только  об  этих
людях, но и вообще о человеке что-то такое,  что  было  выше  понимания  для
такой дуры, как я. Во всех этих  досье  было  что-то  от  мертвецкой,  когда
человека  на  части   разбирает   совершенно   циничным   и   бесчувственный
паталогоанатом.
   Сим-Сим что-то почуял, и, когда мы завтракали,  а  я  безучастно  сидела,
бледная, с провалившимися от бессонной ночи глазами,  он  похлопал  меня  по
руке и сказал:
   - Мерзко, да? Успокойся... Это никогда не пускалось в ход  по-настоящему.
Я ведь тоже к этому руку приложил. Собирал, как говорится, по  зернышку.  Но
она ни разу, запомни - ни разу не использовала эти закрома для  того,  чтобы
что-то пробить, провернуть, сыграть по-крупному. Это бы означало - стать  на
один уровень... с этими и уже ничем от них не отличаться.
   - Зачем же тогда надо было все это добро копить?
   - Последняя линия обороны,  -  серьезно  сказал  он  -  Последний  редут,
арсенал, боезапас... На крайний случай, который, к счастью,  так  еще  и  не
произошел! Многие из этих типов догадываются, а кое-кто даже точно знает - у
нас это есть. Вот ей и дали существовать.  И  работать.  И  никаких  наездов
всерьез. Такой  вооруженный  нейтралитет.  В  общем,  нейтральная  зона.  По
крайней мере была.
   В этот раз Сим-Сим посоветовал мне побывать  на  презентации  на  военном
аэродроме в Жуковском "В целях самосовершенствования, - ухмыльнулся он. -  В
общем, приглядись!"
   Кен удивился, что мы с Вадимом собрались сопровождать его, но  ничего  не
сказал.
   Было жутко холодно, возле ангаров по бетонке мело сухим снегом, и  низкое
солнце висело негреюше, как желток. Деловых людей,  наехавших  из  Москвы  в
своих лимузинах, на поле не  пустили  и  свезли  к  ангару  в  трех  военных
автобусах.
   Знаменитая  авиафирма  представляла   публике   модификацию   такого   же
знаменитого  боевого  вертолета,  охотника   за   танками   и   все   такое,
отличившегося еще в Афгане. Предполагалось, что деловые люди раскошелятся  и
отстегнут энные суммы на  производство  этого  чудо-оружия,  существовавшего
покуда в единственном экземпляре, поскольку наша доблестная, но