идкость  щепотку
соли.
   - Вы что, ку-ку? Не заснете же!
   - Поработать надо...
   Она поверила и удалилась. Работа здесь  была  ни  при  чем.  Я  точно
знала,  что,  даже  если  наглотаюсь  снотворного,  опять  начнется  моя
еженощная мука, которую я старательно скрывала от всех.  Случалось  это,
когда выпадали особенно напряженные  дни.  Такие,  как  этот,  с  Иркой.
Иногда мне казалось, что ко мне вернулась  моя  зимняя  шиза.  Я  просто
боялась засыпать. Потому что ко мне во сне снова придет Сим-Сим.  И  уже
не первую ночь, помаявшись, я вливала в себя кофе и бродила по  квартире
как неприкаянная, чтобы к утру довести себя  до  смертельной  усталости.
Чтобы упасть на пару часов в койку, как в яму, заснуть без сновидений.
   Иногда мне казалось, что я начинаю ненавидеть моего Сим-Сима.
   Я начала кое-что понимать из того, что прежде не понимала.
   ...Мне оставался еще год отсидки, когда стараниями майора Бубенцова в
зоне наконец построили теплицу. На открытии наш замнач по воспитательной
работе толкнул речь, из которой следовало, что при прежнем режиме  никто
бы и не подумал о свежих огурцах для страдалиц,  но  ныне,  несмотря  на
трудности, у нас будут витамины. Что мы должны  ценить  это  и  повышать
производительность швейного труда.
   В команду огородниц подбирали в основном теток, имевших ранее дело  с
землей. Тут и  сработало  мое  происхождение  от  академика  сельхознаук
Басаргина. Кто-то сунул нос в мое дело, и участь моя была решена.
   Мне стало полегче, когда меня перевели из цеха в остекленную  светлую
теплицу, которую поставили за монастырской стеной, на месте огорода, где
когда-то шуровала святая  братия.  В  теплице  было  тепло  от  парового
отопления, по-деревенски пахло навозом  и  завезенной  откуда-то  черной
землей, но главное - вместо сводов цеха я стала видеть небо.
   Именно там, в теплице, высаживая огуречную и помидорную рассаду, сама
похожая на что-то блеклое и растительное, я вдруг поняла,  что  все  это
когда-нибудь закончится, я вернусь на родину, хотя бы  для  того,  чтобы
получить чистый паспорт, и это будет большой неприятностью для тех,  кто
меня законопатил: судьи Щеколдиной, Ирки Гороховой, ее  Зюньки  и  иных,
включая горпрокурора Нефедова, и охранницу  из  СИЗО,  которая  метелила
меня, надев наручники,  когда  я  пыталась  что-то  вякать  насчет  моей
невиноватости. Я радостно прикидывала, как  устрою  им  всем  поочередно
Большую Разборку, что именно сотворю с каждым  из  них...  В  этих  моих
идиотских планах было все: от поджога нашего с дедом особняка, в пламени
которого  должна  сгореть  подлая  Маргарита  Федоровна  Щеколдина,   до
обливания серной кислотой Гороховой Ираиды...
   Через   положенные   сроки   созрели   первые   парниковые    огурцы,
экзотического, вьетнамского сорта,  здоровенные,  длиной  под  полуметр,
твердые и гладкие. Несмотря на первые свои опыты, я все  еще  оставалась
замороженной и до глупости наивной.
   Но озверевшие на безмужичье сиделицы увидели в них что-то  такое,  до
чего я бы в жизни не додумалась. Мне приказали доставить ящик  с  первым
урожаем в пищеблок, и  я  поволокла  тележку  через  монастырский  двор.
Ночная смена в швейном цехе как раз окончилась, и сонные бабы  выползали
из бывшей трапезной. Снег уже стаивал,  обнажая  травянистые  проталины,
сползал с монастырских крыш с сосулек капала вода.
   -  Огурчики,  девки...  Ей-бо!  -  обалдело  взвизгнул  кто-то.   Они
обступили меня, засопели. Бригадирша из долгосрочниц, синяя от  наколок,
золотозубая, растолкала всех и схватила здоровенный дубинообразный овощ.
   - Вот это елда-а-а... - протянула она восхищенно. -  Ну  прям  как  у
моего... Как сейчас помню… Не трогайте, пожалуйста!
   Я хотела отобрать у нее казенный продукт, не она оттолкнула мою руку:
   - Не дает, а? Даже пощупать. Ей жалко! Может они  тут  все  уже  тебе
родные, студентка? Чего лупишься? Дело твое молодое, тем более  весна...
Ты  с  ними   как   орудуешь?   Встоячку?   Вприсед?   Или   на   спинке
раскладываешься?
   До меня еще не дошло, что они уже завели себя.
   - Иди сюда, мой сладенький!.. - Какая-то молодуха тоже взяла  огурец,
лизнула его, закрыв глаза, и подсосала конец.
   - Дай и мне!
   - И мне!
   Меня отпихнули от  ящика,  ржали,  прыгали,  кривлялись,  расхватывая
зеленые палки. Кто-то уже задирал юбку...
   Конечно, в зоне все мы были получокнутые, но  то,  что  случилось  на
моих глазах, было всеобщее повальное безумие.
   Бабы слетели с катушек. Это была вроде бы игра,  они  потешались  над
соплячкой первоходкой, не давая ей с тележкой огурцов прохода. Но уже  и
не игра. Они толкались, выхватывая друг у дружки добычу, заталкивали эти
зеленые палки в себя и в подруг, падали на зады, раскорячивались,  выли,
орали и хохотали. И это тоже уже был не хохот, а какой-то визг, всхлипы,
стоны, кряхтение и плач.
   Я упала на ящик, накрыв его собой, чтобы не дать растащить последние,
но меня огрели по башке и скинули. Заверещал свисток караульного солдата
на вышке, из комендантской бежал, ругаясь, Бубенцов в накинутой на плечи
шинели, а за ним охранники с  овчарками,  натасканными  на  человечинку,
которых мы  больше  всего  боялись.  И  кто-то  из  женщин  уже  визжал,
отбиваясь ногами, кто-то прятался за мою тележку, спасаясь...
   Когда пришла в себя, сидя  на  земле,  бабы  угрюмым  строем  уходили
прочь, повсюду валялись раздавленные огурцы, в белой мякоти  и  семенной
слизи, а Бубенцов орал на меня:
   - Что это с ними? Кто первый начал?
   Я загудела в штрафной изолятор, потому что не только  не  указала  на
зачинщицу, но и строила из себя дурочку, которая вообще не  понимает,  с
чего  они  все  завелись.  Просто,  мол,   хотели   попробовать   первых
огурчиков... Мне было очень стыдно.
   Есть вещи, которые  надо  поскорее  забыть,  чтобы  можно  было  жить
дальше, и мне казалось, что я все это уже забыла начисто. Но в последнее
время память все чаще возвращала мне эту картину. Я впервые поняла,  что
теперь мало чем отличаюсь  от  этих  несчастных  женщин  и  мне  так  же
паскудно, невыносимо тяжко и отчаянно безвыходно, как тогда - им.  Жажда
ласки, прикосновения, проникновения заставляла меня постоянно думать все
о том же, орать ночами, когда я  оставалась  наедине  сама  с  собой,  и
метаться, комкая ледяные простыни... Это была нескончаемая мука.
   Иногда я  плакала  до  изнеможения.  Иногда  добиралась  до  кухни  и
клюкала. Но прекратила это, когда поняла, что от выпивки становится  еще
безысходнее.
   Из медицинских книг я знала, что процесс превращения невинной  девицы
в женщину, в отличие от  мужских  особей,  более  протяжен  во  времени.
Правдивость теоретических постулатов, изложенных в брошюрке: "Это должна
знать каждая девушка", подтверждала и Гаша, признавшись как-то:
   - Я это дело не сразу распробовала, Лизавета. Жила себе, жила...  Все
мои хотелки были терпелки. Ну раз Ефиму надо  и  для  укрепления  семьи,
чтобы на сторону не косился... А так  все  удивлялась:  и  чего  в  этом
хорошего другие бабы находят? Двоих Ефиму родила уж - никакого  эффекта.
А потом, уже за тридцать было, после Люськи... Как  прорвало!  Всю  меня
перевернуло наоборот, то я от Ефима бегала, а тут он от меня...  И  было
мне аж тридцать четыре года! У меня глаза как бы промылись, все кругом -
сплошная радость.  Лепота  и  благодать...  А  главное,  ночи  никак  не
дождусь! При свете вроде бы стыдно, только весь день на уме - одно и  то
ж... И стало у меня к Ефиму совсем другое отношение. Так что то, что  ты
с Петькой выкинула, плюнь, забудь и не вспоминай. Это все  одно  детское
любопытство. Учебная, можно считать, тревога... Оно к тебе само  придет,
не спросится... В положенное время.
   Гаша тогда про Клецова все разнюхала и  делала  мне  втык.  Поскольку
делать  его  было  больше  некому  в  связи  с  отсутствием  присутствия
мамулечки. И во всех остальных уроках, которые она мне давала как  деве,
она была откровенна и беспощадна, не раз повторяя:
   - Главная красота, Лизка, не морду краской сандалить, а мыла и мочала
не жалеть! Чтоб всегда аж скрипела от чистоты! Чтобы ни пятнышка...
   Ну и так далее.
   Все и впрямь вышло по-Гашиному. Потому что проснулась я, пробудилась,
значит, аж через десяток лет после Петьки.  И  разбудил  спящую  царевну
Сим-Сим.
   Самое дикое было то, что его не стало, его не было, но  он  продолжал
быть. Где-то  там,  во  мне,  в  памяти  тела.  И  когда  я  забывалась,
проваливалась в сон, в трепещущей и  мучительно  сладкой  мгле  я  снова
слышала его дыхание, прикасалась плечом к его плечу, зарывалась лицом  в
мохнатость его груди, слыша, как гулко бухает его сердце.
   И я знала, что люблю его, как никогда и никого не любила, и он - мой,
и так будет всегда. Но все не  могла  разглядеть  его  лица,  его  глаз,
услышать голос, потому что он всегда молчал. Потом все это расплывалось,
истаивало и исчезало. И я кричала в тоске и отчаянии... И просыпалась от
боли в искусанных губах, и каждый раз слышала один  и  тот  же  странный
звук в голове, как будто звенела лопнувшая струна.
   Все еще тянулась и никак не могла  закончиться  эта  шалая  весна.  Я
понимала, что  должна  что-то  сделать  с  собой,  переступить  какой-то
порожек,  избавить  себя  от   этого   почти   еженощного   мучительного
наваждения. И знала, что сделать этого еще не решусь.

ТОРМОЗНОЙ ПУТЬ

   Элга и Вадим страшно удивились, когда я сказала им, как  выковыривала
наличку из Беллы Львовны Зоркие.
   - Ерунда какая-то! - пожал плечами Гурвич. -  Бред,  в  общем...  Она
прекрасно знает, что Туманские всегда держали в нашем банке  заначку.  И
именно наличные... У них в депозитарии своя ячейка. Я знаю, пару  раз  с
Викентьевной  мотался.  И  она  всегда  подпитывала  свой   персональный
загашник. После  нее  Семеныч  распоряжался.  Теперь  это  твое...  Тоже
личное. К банку это отношения не имеет. Просто  там  безопаснее,  сейфы,
шифры... Такой аварийный фондик. Когда срочно на лапу надо дать. Или  на
личные расходы... Всяких инспекторов она тоже оттуда подкармливала.
   Я припомнила, что,  когда  Туманский  собирался  уезжать,  мы  с  ним
зарулили в банк  "Славянка  "Т",  и  я  подписывала  бумаги,  касающиеся
какого-то ключа или ключей. Но, во-первых, бумаг было много,  во-вторых,
я почти ничего не соображала,  занятая  одним  -  Сим-Сим  смывается,  а
в-третьих, члены правления, среди которых была  и  Белла  Львовна,  были
изумлены, если не больше, тем фактом, что на их горизонте возникла новая
Туманская, а главное - тем, что Сим-Сим делал все, не объясняя причин, и
старался провернуть оформление передаточных документов как можно скорее,
так что я запомнила только это - их недоумение и тревогу. Банк "Славянка
"Т" на банк был похож, как ворона на лебедя, Туманские  открыли  его  на
самой окраине, вблизи метро "Орехово", в "спальном" районе, арендовав  и
приспособив  под  невеликую  банковскую   команду   стекляшку   магазина
"Союзпечать", пристроенную к громадному жилому корпусу.  И  если  бы  не
мощные решетки на окнах и вывеска из черного стекла с надписью  золотом,
догадаться,  что  тут  коммерческий  микробанк,  было  бы   трудно.   Но
подземелья у него были серьезные: бронированные двери, главное хранилище
и   отдельно   -   серые   металлические   стеллажи   с   выдвигающимися
ящиками-сейфиками... Сим-Сим сказал мне:
   - Сюда только в крайнем случае! Если припрет всерьез.  Но  лучше  без
меня ничего не трогай. Вернусь - разберемся.
   Я хотела позвонить в банк и узнать, сколько там и чего в депозитарии.
Но Вадим заржал:
   - Откуда они знают? Если только отмычками не обзавелись... В  заначку
только ты имеешь право нос сунуть! Даже если там  бриллианты  из  короны
Российской империи - их дело десятое... Что кладешь, что  берешь,  никто
не видит, тебя же одну оставляют с  ящиком!  Можешь  хоть  дохлую  крысу
хранить...
   - Крыса будет иметь запах! - дернула носом Карловна. Она косилась  на
меня с любопытством. - Разве вы имеете нужду в наличных купюрах?
   - Поимела! - огрызнулась я.
   - Вам надлежало звонить мне.
   - Звонила. Не знаю, где вы там в воскресенье шлялись.
   - Я посещала дневной  спектакль  в  театре  по  Метерлинку...  "Синяя
птичка".
   Ага, вот оно в чем дело! Карловна уже сопровождает  Михайлыча  с  его
детворой в их культпоходах? Приручает она их или как? И знает ли про это
законная мадам Чичерюкина или ушами хлопает? И что ей  плетет  Михайлыч?
Дескать, товарищ по работе двинул в тот же театр на те же игрища?
   Элга будто и не заметила моей озадаченности, заперла дверь в кабинет,
передвинула стул к стене, на которой висели  маски,  влезла  на  него  и
сняла с крюка здоровенную, оскаленную клыками из слоновой кости эбеновую
харю с выпученными  глазами  из  океанских  ракушек.  Оказывается,  харя
прикрывала нишу в стене,  в  которой  стояла  картонная  коробка  из-под
куриных кубиков "Кнорр", перевязанная шпагатом и проклеенная скотчем.
   Она поставила коробку на стол, срезала шпагат  и  открыла  ее.  Пачки
неновых хоженых долларов, немецких марок и еще чего-то европейского были
перехвачены резинками.
   - А-а, - протянул Вадик, - "четверговые", что ли?
   - Да, это предназначалось для  четвергов...  Она  называла  это  "мой
чулок". Я полагала, Лиз, что вас Туманский поставил в известность.
   - Ерунда! - сказал Вадик. - Он про эту  заначку  ни  ухом  ни  рылом!
Викентьевна боялась, что, если он разнюхает, тут же на фиг  все  спустит
на ипподроме или в казино! Он же даже с охраной в  "очко"  дулся...  Как
только в кармане купюры зашевелятся - тут же все в игру!  Между  прочим,
Лизавета, возле Маяковки такая контора есть, тотализаторная,  с  выходом
на Европу. Там даже ставки на  скачки  в  Ипсоме  британском  принимают,
футбольное тото тоже. Скажем, продует какой-нибудь "Челси"  "Манчестеру"
и с каким счетом. Очень приличные ставки накачивались...  Он  оттуда  не
вылезал. Вот она его и держала на голодном пайке, в  смысле  начички.  И
наша касса была предупреждена, и в банке знали: без нее  ему  ничего  не
выдавать. Только с ее визой.
   Это было  еще  одно  открытие  для  меня.  В  смысле  семейной  жизни
Туманских. Но больше всего меня интересовало, почему Нинель держала тут,
под рукой, эту заначку.
   - "Четверговые" - это как понимать?
   Они мне объяснили, что при жизни Туманской  вся  просвещенная  Москва
знала, что по четвергам в офисе на Ордынке весь рабочий  день  Туманская
посвящала приему не просто просителей, но разных  творческих  личностей,
самодеятельных изобретателей и оставшихся не у дел ученых,  доморощенных
Кулибиных и Менделеевых, тащивших  сюда  свои  проекты.  Предварительный
отбор делал как раз Вадим, отсекая явных безумцев и прохиндеев.  И  если
кто-то становился интересен Туманской, он мог рассчитывать  на  подпитку
небольшими разовыми суммами, до полутыщи баксов. В  самом  благоприятном
случае умельцы могли рассчитывать и на постоянный контракт  с  "Системой
"Т". Но даже при крайней сомнительности своего проекта визитеры  кое-что
получали,  просто  чтобы  не  откинуть  копыта,   как   говорится,   для
поддержания штанов. Конечно, до великого  Сороса,  закачивавшего  мощные
гранты в раздрызганную российскую науку, Туманской  было  далеко,  но  в
очередной раз я убедилась,  что  по-настоящему  не  могу  понять  ее,  и
белоснежный монумент, в виде коего я ее представляла, уже  треснувший  и
осыпающийся декоративной  крошкой,  кажется,  снова  окутывался  сияющей
аурой, и на  скупую  рыцаршу,  сидящую  на  своих  сундуках,  она  опять
переставала быть похожей.
   Я спросила Вадика, может ли он вспомнить что-нибудь из особо значимых
проектов, которые пошли в дело. Но вместо него ответила Карловна:
   - Самое интересное - это программа по яйцам!
   - Чьим? - удивилась я.
   - Страусиным, - сказал Гурвич, усмехаясь. Оказывается, года два назад
к Туманской на прием пробился отставной контр-адмирал, оказавшийся не  у
дел в связи с усечением флотов и осевший на родовом  хуторе  на  Кубани.
Адмирал  свихнулся  на  страусах.  Ему  удалось  упереть  с   территории
самостийной Украины  из  разоренного  заповедника  Аскания-Нова  еще  не
съеденных аборигенами двух страусов-эму.  С  целью  создания  страусиной
фермы, которая в грядущем должна была дать диетическое мясо,  перья  для
украшения дам, классную кожу на перчатки, сумочки  и  прочее.  С  первой
парой, которая должна была стать основой  династии  кубанских,  то  есть
российских, страусов, дела не сложились.  Страуса-папу  порвали  местные
собаки, подкопавшиеся под вольер, но  страус-мама  успела  отложить  два
яйца. Адмирал заложил их в самодельный инкубатор. Из одного яйца  ничего
не вылупилось, из другого проклюнулась страусиная девочка.  Адмирал  для
убедительности привез в корзине страусенка в Москву  и  долго  гонял  по
банкам  и  спонсорам,  безуспешно  пытаясь  увлечь   финансистов   своим
проектом. Кто-то вывел его на Туманскую, и он появился в этом кабинете с
той самой корзиной и познакомил Нину  Викентьевну  со  своей  питомицей.
Вадим собирался выставить адмирала, но Туманская не дала.
   Дева-страус гуляла в этом кабинете и метила ковер пометом.
   Адмирал напирал на то, что для продолжения дела ему нужны новые яйца,
из которых он надеялся вывести хотя бы одного страуса-джентльмена,  дабы
образовать новую семью.
   - Она была такая очень миленькая птичка, - вспомнила Элга.
   - Голая она была, потому  что  от  злости  сама  себя  общипывала,  и
величиной с индюка! И клюв как десантный штык-нож! Долбанула  в  ботинок
так,  что  я  полгода  хромал...  Меня  Викентьевна  в  Испанию  сгонять
заставила. Там один хмырь этих страусов  развел,  как  мух!  И  за  яйца
слупил, будто они золотые. Сейчас я покажу вам этого адмирала.
   Вадим порылся в столе Туманской, который все не решался  очистить,  и
вынул какой-то снимок.
   Судя  по  всему,  адмирал  процветал,  разумно  используя   кредитную
подкормку от "Системы "Т". На  фотографии  он,  коротенький  и  толстый,
стоял на зеленой лужайке, в полной парадной  форме,  якорях,  галунах  и
орлах на погонах и фуражке, с кортиком,  по  стойке  "смирно".  Слева  и
справа от него вытянулись рослые страусы. Было похоже, что  они  у  него
ходят строем, маршируют, как новобранцы, и, возможно,  исполняют  прочие
команды, потому что в  руках  в  белоснежных  перчатках  адмирал  держал
медный флотский рожок-флюгорн, явно для  того,  чтобы  подавать  сигналы
"Становись!" и "Шагом марш!". Впечатлившись рассказом  Вадима,  а  также
фотографией, я сказала, что традиции, заложенные Туманскими,  мы  должны
блюсти.
   В середине мая, в первый четверг после праздников, на Ордынку  начали
подтягиваться непризнанные гении. Вадим их не фильтровал, потому что они
все мне были интересны. Белла Львовна с неожиданным для меня энтузиазмом
одобрила возобновление "четвергов", заявив:
   - Это еще один плюсик к вашему имиджу, деточка...
   Позже-то до меня дошло, что  так  одобрительно  она  отнеслась  бы  к
любому моему действию или решению, лишь бы я не совала нос в то,  что  в
действительности происходило в недрах корпорации. Но для того чтобы  все
это сразу просечь, надо бы  было  быть  Викентьевной,  с  ее  чутьем  на
внутренние и внешние опасности. От нее ничего не могли скрыть,  меня  же
умело держали на  дистанции.  Всегда  находились  разумные  причины,  по
которым мне приходилось откладывать на будущее то, что я хотела  сделать
немедленно.  Я  решила  задействовать  вертолет,   на   котором   летала
Туманская, и мы с Вадимом даже разработали маршрут по ближним и  дальним
областям, где располагались подразделения и фирмы и фирмочки,  входившие
в "Систему "Т", включая кирпичный завод под Тулой, производство какой-то
патоки на Большой Волге и стеклозавод имени Дня  Парижской  коммуны  под
Петрозаводском.  Но  тут  выяснилось,  что  старенький  Ми-8,  купленный
корпорацие