с  блеском  опровергну   подлые
измышления.
   Мешало только одно - моя судимость.  Три  года  на  шее  за  воровство  у
персоны, которая мыслит державными масштабами, - это как-то не  совпадало  с
образом провинциальной сестрицы Аленушки, чудодейственным  образом  добывшей
Монету, и больше напоминало Соньку -  Золотую  Ручку.  Но  Туманский  сказал
"Этим займутся! Это даже на руку - происки конкурентов, и  все  такое..."  И
творцы успокоились.
   Мы  контрактно  оформили  мою  "команду".   В   нее   вошли   эти   самые
братья-разбойники, обещавшие даже спецкурс психотренинга для того, чтобы я в
любой ситуации  не  засмущалась,  и  Элга,  которая  брала  на  себя  подбор
визажиста, отработку нового стиля и поиск неповторимой  манеры  и  внешности
этой новой Л.Ю.Туманской (бывшая Басаргина)  Вадим  брал  на  себя  связи  с
общественностью  и  переходил  в  ранг  пресс-секретаря,  за  что  Туманский
накидывал ему еще пару сотен долларов.
   Я прикинула, во что обойдется вся эта бодяга, и охнула - к таким суммам я
еще не привыкла.
   И как-то, когда мы с  Сим-Симом  ужинали  при  свечах  по  случаю  снятия
последних швов с пробоины на его плече, сказала:
   - Слушай, на кой черт вся эта труха с этими имиджмейкерами? Я же  не  так
тупа, чтобы с этим и самой не справиться?
   - Это тебе кажется, - невозмутимо ответил он. - Никогда  не  делай  того,
что за тебя могут сделать другие! Система отработана  мощно...  Рассматривай
себя как товар, который требует рекламы.
   - Я не собираюсь продаваться... - заявила я.
   - Вопрос не в твоей продажности, а в твоей  покупаемости!  -  ухмыльнулся
он. - Жизнь и рынок, что, в принципе, одно и то же, покажут,  стоишь  ли  ты
хоть чего-нибудь. В любом случае "пиарщики" тебя отполируют. Пройти через их
лапы  всегда   полезно.   От   некоторого   налета   провинциальности   тебе
действительно стоит избавиться. Ну, и от того,  чего  ты  иногда  просто  не
замечаешь!
   - Чего это я еще не замечаю?!
   - Иногда ты говоришь как цивилизованная девица, знакомая по меньшей  мере
с журналом  "Мурзилка"  и  знающая,  что  сморкаться  в  рукав  -  не  очень
прилично... Но иногда пуляешь  такое,  вплоть  до  матерка,  что  заставляет
подозревать - лагерная зона, мадам,  для  вас  дом  родной!  И  вы  получили
воспитание в какой-нибудь не очень просвещенной бандгруппе!
   - Да пошел ты!
   - Вот-вот! - хохотнул он. Но  потом  посерьезнел,  погрыз  черенок  своей
трубки и добавил:
   - А в общем, ты права... Думаю, что тебе предстоит кое-что другое. И  это
должна быть не просто роль. В конце концов даже попугая можно отдрессировать
на лекции по монетаризму... Но я уверен - ты справишься!
   - С чем еще?
   - Ну, в принципе это  должно  выглядеть  так...  Дряхлого  старца-шкипера
уносят с капитанского мостика удрученные  соратники!  Ураган  крепчает,  все
орут: "Братцы!  Выхода  нет!  Сигай  на  шканцы!  Руби  грот-мачту!  Запевай
нашенскую, каботажную!" Посудина тонет, паруса унесло, все  в  пробоинах,  а
кругом айсберги, рифы и прочая гадость... И тут ты, молодая  и  красивая,  в
эполетах, водруженных на твои плечи усилиями  имиджмейкеров,  даешь  в  зубы
паникерам, занимаешь место у штурвала и уверенно выводишь  эту  посудину  из
бури! Во всяком случае, не даешь этой лоханке потонуть...
   Туманский нес эту ахинею как бы в порядке  хохмочки,  но  я  поняла,  что
завел эту идиотскую пластинку он не  случайно.  У  него  никогда  не  бывало
ничего случайного. И на этот раз было  странное  несовпадение  между  внешне
смешливой иронией и тем, как он словно  бы  забывал,  что  просто  шутит,  и
примолкал, болезненно и напряженно морщась.
   - Давай своими словами... - насторожилась я.
   - Мне надо линять из страны, Лиза... - признался он, ковыряясь в  трубке.
- В общем, сматываться! Но так, знаешь, не афишируя! Логичней  всего  будет,
если попозже ты или Кен, - скорее все-таки Кен, чем ты, -  объявите,  что  я
отбыл по делам и застрял... Или, что больше похоже на правду, выбит из  дела
какой-то хворью... В общем, что ты рулишь без  меня!  Вся  такая  молодая  и
талантливая... Заменяешь почти павшего героя как евонная  боевая  подруга...
Если это кого-то и удивит, то не надолго...
   На меня будто небеса обрушились. Я сидела оглоушенная и  долго  не  могла
ничего сказать. Вот теперь  все  становилось  понятным.  И  наше  скоростное
бракосочетание, и то, что последовало за ним. Не знаю, как там насчет  нашей
взаимной безумной любви, но  я  даже  в  этом  начала  сомневаться.  Слишком
холодно,  точно  и  безукоризненно  он  все  просчитал.  И  во   всем   этом
действительно не было ничего случайного. Меня  опять  сыграли,  не  спросясь
меня. И от того, что это был  именно  Сим-Сим,  мне  так  поплохело,  что  я
уронила голову на кулаки и тихонько заскулила.
   - Ну? Ты же сможешь... Ты сильная! - потрепал он меня по голове.
   Я сжалась, но все-таки взяла себя  в  руки.  А  что  мне  еще  оставалось
делать?
   - Когда? - глухо спросила я.
   - Еще не знаю...  -  почти  рассеянно  сказал  он.  -  Кое-что  еще  надо
подчистить. Подобрать хвосты...
   - Куда?
   - И это покуда боюсь  определить.  Есть  варианты...  Берлога  в  Греции,
кое-что в Испании... Может быть, что-то поближе, вроде Риги. Но это вряд ли!
   - Надолго7
   - Как выйдет. Как сложится...
   - Что, к чертовой матери, сложится?! С чего все это?
   - Меня должны убить, - очень просто сказал он. - Это же и ежу ясно. Разве
ты еще не поняла?
   - За что?
   - "За что" - предполагает какую-то мою вину,  -  подумав,  сказал  он.  -
Сейчас "за что" почти что не убивают. Сейчас убивают за "потому что". Потому
что просто - кому-то мешаю...
   - Кому?
   - А вот тут слишком много вариантов... - ухмыльнулся он. -  Кузьма  роет,
но ничего толком не нарыл.
   Кузьма? Ну да! Чичерюкин...
   - Слушай! - умоляюще сказала я. - Ну, есть же главные  менты!  Прокуроры!
Омоны всякие? Фээсбэ - или как они там называются! Они же должны... Ты же не
пешка какая-нибудь!
   - Вот именно... - вздохнул он.  -  Пешкам  спокойнее...  А  насчет  всего
остального, Лизуха, здесь, как всегда, всего лишь вопрос  цены!  Кого  -  за
бутылку водяры в  подъезде  трубой  по  кумполу,  кого  -  за  тихий  счетец
где-нибудь  на  Кипре...  Отлежусь  на  дне,  а  там,  глядишь,  кое-что   и
прояснится. Мне еще сильно пожить хочется. И - персонально с тобой!
   - Ни фига себе - жизнь! - заорала я. Вечером мы выехали в  Ленинград.  То
есть в Санкт-Петербург. Я в Питере никогда не бывала, но дело было не в этом
Я вцепилась в Сим-Сима всеми лапами  и  не  отпускала  его  от  себя  ни  на
секунду, ни на шаг. Просто - сошла с ума.
   И никак не могла забыть Гашиного идиотского гадания.
   Туманский заводился от того, что я так раскисла,  но  я  ничего  с  собой
поделать не могла.  Хотя  для  всех  должна  была  делать  вид,  что  ничего
особенного у нас с ним не происходит.
   Угрюмый Чичерюкин все сделал как надо. То есть нам на двоих  с  Туманским
были взяты билеты в СВ на "Красную стрелу". В  то  же  время  публично  были
куплены и авиабилеты на последний рейс из Шереметьева. А в  действительности
мы выехали с территории под вечер на "мерсе", который вел Клецов.  Чичерюкин
ехал с нами, сидел впереди рядом с Петькой. И  то  и  дело  врубал  рацию  и
переговаривался. Впереди нас на расстоянии с километр "подметал" трассу джип
с охраной. Сзади шла чичерюкинская "Волга" с мужиками.
   В дороге ничего не случилось.
   И наутро мы были в Ленинграде. Город мне не понравился, какой-то плоский,
серый и какой-то сонный после Москвы. Впрочем, мне бы и Рим в моем состоянии
был бы до лампочки. Снег не шел, но мороз был  каким-то  мокрым,  в  воздухе
сеялась серая пудра, по улицам, как по руслам рек, проползал блеклый  туман.
Невы, стоявшей подо льдом, видно не было, и даже скульптуры на крыше Зимнего
дворца - не разглядеть.
   Туманский все трепался про Ленинград  его  юности,  вспоминал  знаменитое
кафе "Норд" и "американку" на Невском, где подавали стограммовки с какими-то
особенными сардельками и где он просаживал свою стипендию.
   Мы позавтракали в "Астории" втроем. Сим-Сим, Кузьма Михайлыч и  я  Клецов
уехал на бензоколонку, заливать "мере" на обратную дорогу. Потому что  ехать
домой мы должны были в тот же вечер.
   У Туманского были какие-то проблемы с таможней, но сначала мы поехали  на
Малую Охту, где был занюханный литейный заводик, каким-то боком входивший  в
систему  Нины  Викентьевны.  Машины  с  охраной  остались  у  ворот,  "мере"
пропустили на территорию, заваленную всяким железом, и мы пошли  в  один  из
цехов, там работала электропечь для плавки металлов, и какие-то  работяги  в
брезентухах шуровали возле нее.
   Местные трепещущие деляги в белых касках кружили вокруг Сим-Сима, чуть не
виляли хвостами и всячески извинялись, что побеспокоили его. На полу в  цеху
лежала гора, выше головы, каких-то совершенно  кретинских  громадных  кувалд
без черенков.  Кувалды  даже  по  виду  были  сверхтяжелые,  чистенькие,  из
какого-то серебристого металла.
   Оказалось, что все дело именно в них, в этих  кувалдах,  каковых  заводик
наклепал множество тонн, но таможня их не пропускала на вывоз в Японию морем
как готовые изделия для долженствующих кувалдить и ковать япошек.  По-моему,
ни один микадо кувалду в два пуда и поднять бы не смог. Дело было в металле,
из которых эти штуки наклепали. Они были не из чугуна,  стали  или  что  там
положено, а из сложного сплава, в который входил вольфрам, ванадий, никель и
прочие редкости, и таможня резонно расценила попытку вывоза этих штук не как
экспорт готового  ширпотреба,  а  как  контрабандную  операцию  по  умыканию
стратегического сырья.
   Туманский психанул, но пообещал все уладить, и мы пошли  в  сопровождении
местных шустриков к "мерсу". Он шел чуть впереди,  раздраженно  сопя,  голой
башкой вперед, как бычок, и вертел в руках белую инженерскую каску, не зная,
куда ее деть.
   Тут-то его и убили.
   Застрелили моего Сим-Сима из армейской снайперской винтовки Драгунского.
   С расстояния, как потом выяснилось, в восемьдесят метров.
   С плоской крыши обшарпанной жилой пятиэтажки, стоявшей напротив заводских
ворот, на другой стороне улицы. С крыши заводской двор был как на ладони.
   Потом мне говорили, что там и нашли эту самую винтовку.
   А кто стрелял - так никогда и не нашли.
   Выстрелов было два - почти слитных. Одна пуля в грудь, вторая - главная -
точно в переносицу. Даже очки не разбила.
   Я выстрелов не слышала, хотя шла совсем рядом с  Сим-Симом.  Сначала  мне
показалось,  что  он  просто  споткнулся,  но  он  начал  падать  на  спину,
запрокидывая голову. Пуля, пробив череп, вырвала  ему  затылок  Я  этого  не
поняла - видела, как над его головой вспыхнуло облачко красной пыли, которая
попала мне в глаза и на лицо. Я  механически  стала  обтирать  лоб  и  глаза
ладонью и только тут поняла, что это липко и что это кровь. Те самые  мелкие
застывшие в воске капельки, о которых мне совсем недавно говорила Гаша.
   Больше из того дня я ничего никогда не могла вспомнить.
   Одно я знаю совершенно точно: в эти секунды  я  перестала  быть  молодой.
Доброй я перестала быть тоже в эти секунды.
 
КОНЦЫ И НАЧАЛА 
 
   Как-то через полгода после того дня я везла Гришуню из  Москвы  на  своем
новом желтом "фиатике" на территорию. У парня появились проблемы  с  зубами,
они росли вкривь и вкось, как у Ирки, и ему  ставили  пластинки.  Снова  был
июнь, было жарко и душно, задумавшись, я гнала экипаж по трассе в одиночку -
охраны я не признавала. Не знаю почему, но на территорию я  не  свернула,  а
проехала к мосту в сторону города, свернула по берегу и добралась до затона.
Того самого, откуда я когда-то уволокла моего Гришку.
   Он, конечно, ничего не помнил, но в затоне ему понравилось -  здесь  было
много громадных ржавых  металлических  игрушек  "Достоевский"  почти  совсем
притонул,  нижние  палубы  залило  водой,  но  на  верхнюю  еще  можно  было
пробраться. Мы  и  пробрались,  он  занялся  какими-то  гайками  и  болтами,
вывинчивая их из люка, а я села  возле  мостика,  закурила  и  задумалась  -
выходило так, что той прежней Лизаветы, что взошла на эту палубу  всего  год
назад, больше нету.
   И многого такого, что случилось со мной даже недавно, тоже больше никогда
не будет.
   Ни Ирки Гороховой, которая весной отыскала меня, пыталась  наезжать  и  у
которой я совершенно спокойно и деловито  купила  Гришку  за  тридцать  пять
тысяч долларов.
   Ни Петьки Клецова, которого я в последний раз  видела  в  подвале  нашего
загородного строения, когда  он  сидел,  привязанный  к  стулу,  с  разбитым
вдребезги лицом, и Чичерюкин выбивал из него то, что,  когда  мы  прибыли  с
Сим-Симом в Питер,  именно  Петро  позвонил  по  какому-то  телефону,  номер
которого ему дал наш добрейший и милый Кен.  И,  по  всему  судя,  и  первый
случаи тоже был его работой.
   Если бы не я, Кузьма Михайлович добил бы Клецова.  Я  тоже  была  не  без
греха и слишком заигралась с Петюней. Так что, в конце  концов,  его  просто
вышвырнули с территории, он все еще жив и, кажется, работает на бензоколонке
на въезде в город.
   Официальное расследование по поводу Сим-Сима вспыхнуло  лишь  на  миг,  и
вскоре было пригашено чьей-то умелой рукой.
   Похоже, за всем этим стоял лучший дружок Туманских - Кенжетаев Но  ничего
доказать я бы не смогла. Да мне бы и не  дали,  о  чем  меня  и  предупредил
совершенно сникший Чичерюкин.
   Единственное, что было для Кена совершенно неприятной неожиданностью, то,
что все, на что он рассчитывал наложить лапу, законно и официально было  уже
моим. Все, что я смогла сделать,  -  предложить  "саксаулу"  (или  аксакалу)
убираться ко  всем  чертям,  вышибла  его  из  совета  директоров  и  прочих
структур, в чем мне поспособствовали наши главные офисники.
   Я сменила на территории всех,  кроме  Цоя,  Чичерюкина  и  Элги.  И  даже
отказалась  от  услуг  Димки-телохрана.  Самое  смешное,  что  после  смерти
Туманского я уже ничего и никого не боялась Сим-Сима мы похоронили на том же
холме, что и его жену.
   Иногда я думаю, что, если бы не они, меня бы не было. И до  сих  пор  для
меня еще остается много загадок  насчет  Нины  Викентьевны,  Сим-Сима  и  их
вместе. Чего-то я до сих пор  не  понимаю,  не  могу  разглядеть.  Они  были
первыми, и в них была совершенно бешеная энергия и напор. Что сейчас,  когда
все более или менее устаканивается, кажется просто странным.
   А я? Что ж я? Я живу. И это уже очень много. Если не все.
   Элга Карловна все еще при мне, и иногда мы устраиваем бабскую  пирушку  и
надираемся без свидетелей до отключки. Ей это надо, мне, бывает, тоже.
   Наш с дедом дом я пока у Щеколдинихи не отыграла. Но все идет к тому, что
я не просто его отыграю, но вышибу ее из города навсегда.
 
*** 
 
   Теперь у меня мощная команда. Большая Монета. И имя.
   Загородная резиденция, новая квартира в Москве и отдельно - для  Арины  с
Гришунькой. И кажется, все идет как надо.
   Тогда откуда это дикое ощущение бесприютности?  Ожидание  каких-то  новых
поворотов? И странное чувство, что я  не  просто  потеряла  себя,  наглую  и
бесшабашную, и почти полная уверенность в том, что  лучшее  мое  время  было
тогда, когда я не знала, что есть, где спать, куда идти.  Моей  крышей  было
небо, и я с полным основанием могла именовать себя - бывшая девица и бомжиха
Лизавета Басаргина.



   Дарья ИСТОМИНА
   ЛЕДИ-БОСС



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Ее прошлое - отчаянная профессия авантюристки,  выходившей  сухой  из
воды  даже  там,  где  сделать  это  было  невозможно.  Ее  настоящее  -
сногсшибательная карьера бизнес-леди,  унаследовавшей  от  убитого  мужа
настоящую финансовую империю. Ее будущее - возможно, еще больше  удачных
сделок, денег, могущества. А возможно, гибель от рук конкурентов. Ее мир
уже не однажды разлетался в осколки. Но каждый раз она находила  в  себе
силы собрать из осколков свою жизнь заново. Сумеет победить судьбу и  на
этот раз.

Часть первая

ГОРЬКАЯ ЯГОДА...

   Я до сих пор не понимаю, как я  не  шизанулась  в  те  январские  дни
окончательно и бесповоротно. А ведь дошла" до зашнуровки в  смирительный
кокон, до попытки укусить профессора Авербаха, большого спеца по психам,
и тому подобного. Впрочем, потом мне объяснили, что я была тихая: просто
никого не узнавала, ничего не ела и не пила, спала двадцать четыре  часа
в сутки и решительно отказывалась просыпаться. В  общем,  покинула  этот
мир, удрала в сплошной сон,  хотя,  если  честно,  это  был  не  сон,  а
какая-то бездомная темная яма, куда я все падала и падала, совершенно не
пугаясь этого падения, тупая и бесчувственная, как бревно.
   Попробуйте долбануть в любимое зеркало чем-нибудь  тяжелым,  разнести
его вдребезги, а потом, спохватившись, попытаться склеить его по  новой.
В детстве со мной такое случалось - я баловалась с дедовыми гантелями  и
грохнула в  его  кабинете  овальное  трофейное  зеркало,  которое  он  в
библейские времена привез из Германии: тяжелые толстые осколки  брызнули
и посыпались из бронзовой рамы с фигурками пастухов и пастушек,  которые
играли на свирелях и танцевали нечто пейзанское.
   Перепугавшись до икоты, я пробралась в  кухню,  где  наша  хроменькая
домоправительница Гаша варила в тазу на дровяной плите варенье  из  слив
нашего сада, уперла пакет муки, замесила  в  кастрюле  клейкое  тесто  и
попыталась на его основе восстановить  зеркало  в  прежнем  виде.  Самое
интересное, что тесто осколки действительно прихватывало, как  клей,  и,
если не считать  натеков,  которые  вылезали  из  швов,  издали  зеркало
выглядело неповрежденным (во всяком случае,  я  на  это  надеялась).  Но
цельного изображения не получалось, каждый из осколков кривил и  отражал
только  часть  чего-то:  моей   искаженной   рожицы,   книжного   шкафа,
бревенчатой стены, вида на реку  из  окна  и  даже  часть  пассажирского
причала на той стороне Волги и опору главного городского  моста.  Каждый
осколок честно отражал  свое,  но  собранные  в  единое  зеркало  -  они
испугали меня картиной безумия. Я ждала большой взбучки,  но  Иннокентий
Панкратыч, дедулечка мой обожаемый,  увидев  разбитое  зеркало,  грустно
улыбнувшись, сказал:
   - Запомни, Лизка: есть вещи, которые не склеиваются... Грохнешь - и с
концами! И главная из этих вещей называется - жизнь. Запомнила?  За  то,
что опять ко мне в кабинет  без  спросу  влезла,  объявляю  тебя  мелкой
пакостницей. Но вот за то, что старалась замылить свое преступление и до
теста додумалась, - отпускаю тебе сей грех!
   Гаша орала на меня как резаная. Зеркало разбить по приметам  означало
большие  неприятности.  И,  если  честно,   вломила   мне   по   заднице
хворостиной,  а  дед   выкинул   осколки   и   заказал   в   своем   НИИ
художнику-оформителю  портрет  генетического  гения,  чешского,  вернее,
австро-венгерского имперского монаха Менделя. Художник, который писал  к
торжественным дням плакаты и  лозунги,  набил  руку  на  головах  членов
Политбюро и из  состояния  самогонной  задумчивости  выходил  редко.  Он
перерисовал масляными красками из какого-то научного  труда  изображение
монаха, разбив на клеточки, но внес некоторые собственные детали. Как  я
додумалась гораздо позже,  ученый  монах  был  из  иезуитов  и  вряд  ли
ковырялся бы с фасолью и  бобами  в  своем  огородике  при  монастыре  с
православным крестом на рясе. К тому же художнику не понравилось, что он
гололицый: по его мнению,  священнослужитель  непременно  должен  носить
бороду. Учитывая местопребывание гения (в Чехии), он сунул  ему  в  руку
громадную кружку с чешским пивом. Так что древний монах Мендель  у  него
получился веселеньким,  немножко  похожим  на  бравого  солдата  Швейка,
немножко на Распутина,  немножко  на  известного  всему  нашему  городку
забулдыгу, не вылезавшего из пивну