повел  себя  при  виде  российской  милиции.
Тюремная почта работала исправно, приметы  неизвестного  все  описывали  с
похвальным единомыслием, а на вопрос, откуда посторонний человек знал  про
подземный ход, возражали - что наверняка не знал, а просто, будучи  загнан
в угол, увидел канализационный люк и нырнул в оный...
   Всего этого не произошло бы, если бы на даче действительно  взяли  Колю
Заславского. Но вместо Коли, который показал бы все, что угодно  АМК,  там
оказался Степанян. Черяга  мгновенно  понял  важность  этого  свидетеля  и
окружил Степаняна заботой и вниманием. После того, как бизнесмен отказался
поселиться в гостинице АМК, ему выделили в охрану  трех  ражих  собровцев.
Собровцы сопровождали его  всюду  и  ласково  увещевали  говорить  правду,
только правду, и ничего кроме правды. Поскольку они ясно дали понять,  что
за рассказ чего-нибудь кроме правды Степаняна ждут всяческие неприятности,
Степанян дал самые благоприятные для АМК показания: написал, что  похитили
его Митягин и Демин, что сделано это  было  по  приказу  Лося,  и  что  он
сердечно выражает работникам ахтарского СОБРа признательность за  спасение
из рук жестоких и наглых бандитов.
   На второй день в офис Степаняна, оберегаемый  СОБРом,  пожаловал  ОБЭП.
Степанян был та еще мелкая сволочь, которой для крупных  афер  не  хватало
воображения, а для честной жизни - совести. СОБР, полезный против братков,
был бессилен против обэповцев. Те  в  два  счета  надыбали  в  офисе  кучу
договоров, тянувших на две-три статьи  типа  "мошенничество",  "незаконное
предпринимательство в сфере торговли" и  "уклонение  от  налогов  в  особо
крупных размерах", закоцали бизнесмена и увезли с собой.
   Следователь популярно объяснил  торговцу,  что  тот  неправильно  ведет
себя, оговаривая уважаемого  бизнесмена  Александра  Лосева  и  работников
силовых структур. И что в случае, если Степанян будет упорствовать в своих
показаниях, он очутится в Бутырках. Степанян уже однажды  отсидел  полтора
года правильным мужиком. Порядки  "в  крытке"  были  ему  известны,  и  он
прекрасно представлял себе, что может  сделать  долголаптевская  братва  с
человеком, дающим показания на Лося. В отличие от каких-нибудь  курганских
отморозков, долголаптевские вобрали в себя немало воров  старой  формации,
всегда отстегивали на общак и на зоне пользовались огромным влиянием.
   Степаняну хватило часа,  чтобы  радикально  переменить  свое  мнение  и
сочинить заяву, согласно которой он пребывал на даче Александра  Лосева  в
гостях, по собственному желанию  и  с  любезного  приглашения  последнего.
После этого Степаняна все-таки отправили на "сборку", чтобы  тот  еще  раз
нюхнул тюрьмы и, не дай бог, не передумал, выйдя на волю и  попав  в  лапы
ахтарских собровцев, дожидавшихся армянина за воротами СИЗО.
   Черяга с Извольским напоролись на то,  что  было  хуже  взяточничества,
коррупции, всеобщей лености МВД, и даже ТОО "Сатурн" - на круговую  поруку
силовиков. Ту самую круговую поруку, которая  заставляет  суд  оправдывать
опера, забившего до смерти подозреваемого, гаишника,  на  полной  скорости
протаранившего  чужую  машину,   или   омоновца,   спьяну   пристрелившего
кого-нибудь в кабаке.
   Все  это  безобразие  продолжалось   три   дня   -   столичные   газеты
захлебывались от лая, в то время  как  Извольский  лежал  между  жизнью  и
смертью в кунцевской клинике. Возможно, если бы ментовка  просто  пожелала
обезопасить себя от обвинений, комбинат не стал бы огрызаться.  Но  кто-то
очень большой и сильный перегнул палку, и на четвертый день  Черяга  нанес
ответный удар.
   В столицу на сессию Федерального Собрания прилетел  губернатор  области
Александр Дубнов. Александр Дубнов выступил не  где-нибудь,  а  с  трибуны
Совета  Федерации.  Для  особо  непонятливых  господин   Дубнов   повторил
выступление на  бис  -  на  пресс-конференции,  последовавшей  в  перерыве
заседания.
   Александр Дубнов заявил, что ахтарская прокуратура располагала  точными
сведениями о том, что бригадир  долголаптевских  по  кличке  Лось  похитил
Николая Заславского, уроженца области и, между прочим, племянника  первого
зама губернатора. Что  прокурор  выписал  ордер  на  арест  Лосева  и  что
московские правоохранительные органы отказались  содействовать  области  в
деле освобождения заложника. Что причина этого  отказа  выяснилась  тогда,
когда оказалось, что дом бандита... охранял спецназ.
   "Почему  в  тот   момент,   когда   генеральный   директор   Ахтарского
металлургического комбината, главного донора областного бюджета, лежит без
сознания  и  на  волосок  от  смерти,  федеральные  власти  расследуют  не
покушение на руководителя  крупнейшего  завода,  а  защищают  бандитов?  -
трагически вопросил губернатор, - значит ли это, что интересы  собственных
московских воров им ближе, чем  интересы  российской  экономики,  реальные
живые силы которой  расположены  в  регионах?  Почему  вся  промышленность
расположена вне Москвы, а все деньги находятся в Москве? И на что тратятся
эти деньги?"
   Патетическая  речь  губернатора  упала  на  хорошо  унавоженную  почву.
Губернаторы ненавидели Москву. Расправа над  командиром  ахтарского  СОБРа
могла стать опасным прецедентом. В Генпрокуратуру и правительство  полетел
гневный запрос. Черяга, которого  трижды  вызывали  на  допросы  (один  из
которых длился пять часов) и один раз - к  зам  министра  внутренних  дел,
получил наконец возможность заняться своими прямыми обязанностями.
   Отважная  защита  губернатором  крупнейшего  налогоплательщика  области
вызвала бы у Черяги куда больше признательности,  если  бы  вышеупомянутая
отвага не была оплачена  серией  взаимозачетов,  принесших  контролируемым
губернатором фирмам в общей сложности около ста тысяч долларов  чистыми  -
половину того, что просила на волосатую лапу московская ментовка.
   Было уже девять часов вечера, когда  Денис  приехал  в  больницу  после
губернаторской пресс-конференции. Извольский  по-прежнему  не  приходил  в
сознание. Врачи отвечали, что состояние больного тяжелое,  но  стабильное.
Выписанный из Петербурга профессор, лучший в России специалист по  травмам
позвоночника, сказал, что больной обречен на неподвижность по крайней мере
в течение шести-семи месяцев.
   - У него, кстати, легкий характер? - спросил профессор.
   Денис пожал плечами. Легкий ли характер у Чингисхана?
   - А что? - спросил Денис.
   - Учтите, характер у него непременно  испортится.  Капризничать  будет,
как примадонна...
   Это  радовало.  Денис  попытался   представить   себе   Извольского   с
испортившимся характером, но воображения не хватило.
   Окна палаты Извольского выходили во двор,  во  дворе  и  перед  дверями
дежурили угрюмые собровцы. Настроение у  сибиряков  было  соответствующее,
москвичей они готовы были  передушить  голыми  руками,  и  вчера  чуть  не
сломали руку новенькой медсестре,  которую  без  предупреждения  отправили
сделать Извольскому укол. Сестричку приняли за вражеского агента, скрутили
и повели к главному врачу на опознание. Потом долго извинялись.
   В палате было темно, за плотно задернутыми  шторами  горела  настольная
лампа, у постели Извольского сидела Ирина.  Все  эти  дни  она  провела  в
больнице, сначала как пациент (шок и обильная кровопотеря),  потом  -  как
сиделка. Для интеллигентной курочки,  ни  с  того  ни  с  сего  получившей
пулевую рану, Ирина держалась удивительно спокойно и ни разу  не  устроила
ничего похожего на истерику.
   Глаза Ирины были закрыты, сонное тело чуть сползло  со  стула,  но  при
стуке закрывающейся двери Ирина выпрямилась и улыбнулась Черяге.
   - Почему вы не в своей палате? - сердито сказал Черяга.
   - Меня выписали. И вообще у меня все почти  зажило,  только  бинт  надо
менять.
   - И давно вы здесь сидите?
   - Часа три.
   - Вам лучше поехать отдохнуть, - сказал Денис, - я вас отвезу.
   Они спустились вниз и сели в дорогой джип: Ирина заметила,  что  помимо
водителя в джипе оказался еще и охранник. Ночь была  темной  и  мокрой,  с
неба падал легкий снежок, тут же расплывавшийся на асфальте в вязкую муть,
"дворники" машины мотались туда-сюда, как маятник.
   - Вы знаете, кто стрелял? - спросила Ирина. Черяга молчал. Ну что он, в
самом деле, мог ответить этой  девочке?  Что  есть  только  один  реальный
кандидат, который решится стрелять в Извольского?
   Что Извольский предчувствовал это, говорил, что не надо комбинату лезть
на вертолетный завод? Но он ожидал другого - проверок, визитов  налоговой,
ФСБ... Вместо этого генералы наказали  выскочку-директора,  отобравшего  у
них ракетный кусок, просто и страшно.  Они  не  поверили,  что  история  с
вертолетным заводом - частная инициатива Черяги, и смешно было  бы  в  это
поверить, зная степень деспотизма Извольского, который не то что  соседний
завод - туалетную бумагу не разрешит купить без собственной подписи...
   - Есть варианты, - сказал Черяга. Они некоторое время  ехали  молча,  а
потом Ирина спохватилась:
   - Куда мы?
   - На нашу дачу, - ответил Черяга, - это что-то вроде гостиницы.
   - Но мне надо домой...
   - Ира, вам не надо домой, - устало сказал Черяга, - меня Славка  съест,
если я отвезу вас домой. Вы видите, во  что  мы  влетели?  Поживите,  ради
бога, в огороженном месте, на работу вас отвезут с охранником, а еще лучше
возьмите отпуск. Меньше голова будет болеть у всех.
   - Но мне надо вещи из дома забрать, - сказала Ирина.
   С этим Черяга не мог не согласиться.
   Они доехали до мрачной новостройки, и охранник  первым  профессионально
зашел в подъезд, проверился, потом впустил Ирину с Денисом.
   В квартире было темно и стояла ужасная вонь. Вся  еда,  которую  принес
Извольский  три  дня  назад,  протухла  самым   гадким   образом:   воняла
пережаренная свинина в духовке, подпахивала посеревшая осетрина, маслины в
вазочке подернулись каким-то белым налетом.
   Черяга  профессиональным  взглядом  окинул  гостиную.  Нетронутая  еда.
Закупоренная  бутылка  шампанского.  До  половины  опростанный  коньяк   и
смирновская водка, от которой отхлебнули добрый стакан.  Кровать  колом  -
Извольский   за   собой,   разумеется,   не   прибирал.   Картина   вполне
красноречивая,  даже  если  не  заметить   порванных   женских   трусиков,
забившихся под одеяло.
   - О Господи, - сказала Ирина, - я должна все убрать!
   Перевела взгляд на кровать и страшно сконфузилась.
   Черяга прошел в кухню и стал набивать там протухшей жратвой пакеты  для
мусора. Руки его слегка тряслись.
   "Дача"  оказалась  гигантским  трехэтажным  особняком,  выстроенным   в
престижном  районе  Рублевского  шоссе.  Толстый  бетонный  забор   вокруг
особняка был увешан телекамерами,  как  елка  -  игрушками.  Впрочем,  сам
особняк не походил на обиталище "нового русского", а был вытянут в  длину,
изобличая тем самым смешанные гостинично-представительские функции.
   Гостиница,  разумеется,  была  сугубо  убыточной,  и  существование  ее
диктовалось соображениями безопасности. Было бы не очень приятно, если  бы
тот  же  Извольский  или  Черяга,  остановившись  в   "Палас-отеле",   был
сфотографирован в номере с проститутками. И наоборот -  километры  пленки,
потраченные на съемку гостиничных утех областного руководства,  обожавшего
погудеть на халяву, были одним из элементов линии Маннергейма, выстроенной
комбинатом на границах своей сферы влияния.
   Черяга вполголоса побеседовал у стойки, получил ключ и проводил Ирину в
ее апартаменты - в большой двухкомнатный номер на втором этаже, с огромной
кроватью,  телевизором,  мини-баром  и  кучей  сверкающей   сантехники   в
просторной ванной. На фоне  бархатных,  до  пола,  портьер,  и  затянутого
ковролином пола потрепанная сумка  с  вещами  и  книгами  смотрелась,  как
окурок на дворцовом паркете.
   Черяга убедился, что  все  нормально,  рассказал,  как  заказать  утром
завтрак, и взялся за ручку двери:
   - Спокойной ночи.
   Ира сидела на краешке огромной постели.
   - Погодите, - сказала Ира.
   Черяга остановился. Девушка глядела на него  исподлобья,  глаза  у  нее
были как у встревоженного воробушка.
   - Извините, я, наверное,  глупость  спрашиваю,  но  отчего  стреляли  в
Славу?
   - Зачем вам это, Ира?
   - Затем. Иногда в людей стреляют оттого, что они  кому-то  помешали,  а
иногда - оттого, что они сами такие. Я в больнице слышала  -  это  правда,
что ему мстили за убитого спецназовца? Спецслужбы?
   Черяга вернулся в комнату, обошел кровать, стараясь держаться как можно
дальше от Ирины, присел на краешек стола.
   - Да, - сказал он, - возможно, в него стреляли спецслужбы.
   - Из-за спецназовца?
   - Нет. У нас в области есть завод. Конгарский вертолетный. Где-то месяц
назад его директор попросился под крышу АМК. У завода были неприятности. У
него был крупный военный заказ, американцы оплачивали ему разделку  ракет,
и несколько силовиков хотели, чтобы ракеты разделывал не завод,  а  фирма,
которая должна была взять в аренду площади завода. Фирма принадлежала этим
силовикам.
   - Это так прибыльно?
   - Если красть - да. Если работать с заводом в целом - не очень.
   - А зачем Слава его брал?
   - Он не хотел. Я попросил.
   Ирина вздрогнула.
   - А стреляли в него?
   - Мне было бы приятней, если б стреляли в меня.
   - И больше ничего не может быть? - спросила Ирина.
   - АЭС.
   - Какая АЭС?
   - Белопольская АЭС. Сляб должен был подписать договор о ее  переуступке
меткомбинату.
   Ирина слегка вздрогнула. Самые последние слова Извольского были  именно
об АЭС.
   - А где это? Я никогда не слышала о такой...
   - Она недостроенная. Третий год зарастает молодым подлеском.
   - Тогда кому она нужна?
   - Под строительство, которого не  было,  списывались  огромные  деньги.
Деньги шли на финансирование одной политической партии.
   - Какой?
   - Скажем так - не  правой.  То  есть  у  нас  все  партии  одна  другой
изумительней, но с данного предприятия деньги шли господам патриотам.
   - И Слава все равно ее купил?
   - Ее нельзя было купить. Он заткнул всю дырку. Понимаете, кто-то  может
счесть, что он поступил не по-джентльменски. Ему нужна была одна АЭС, а он
взял и сменил все руководство РАО.
   Ирина молчала. Денис чувствовал, что ему надо бы уйти из этой  комнаты,
но уйти не мог.
   - Он очень жестокий человек, - сказала Ирина  -  он  забыл,  что  такое
"нельзя".
   - Неправда. Если бы он был просто жестоким человеком, вы бы  не  тащили
его из машины.
   - Вы знаете, почему я убежала? Я могу рассказать вам...
   - Не надо, Ира. Вы потом будете жалеть, что рассказали. Ложитесь  лучше
спать.
   В  коридоре  Денису  встретился  Дима  Неклясов.  Он  проводил  Черягу,
выходящего из комнаты Ирины, удивленным взглядом.
   Спал Денис в эту ночь ужасно. Несмотря на усталость, он проворочался  в
постели добрый час, а в полтретьего проснулся от непростительного сна.  На
простыне темнело сладко пахнущее пятно - с Денисом  случился  грех,  более
подобающий  прыщавому  юнцу,   нежели   начальнику   службы   безопасности
гигантского  предприятия,  который,  в  конце  концов,  имеет  возможность
заказать с доставкой на дом любое число плевательниц для спермы.
   Денис проворочался еще часок, понял, что не заснет, оделся и  поехал  в
больницу.
   В пять часов утра Вячеслав Извольский  впервые  за  четыре  дня  открыл
глаза.
   В следующий раз Вячеслав Извольский проснулся уже за полдень. Он  лежал
все в той же одиночной палате с  розовыми  стенами  и  унылым  пластиковым
полом.  Огромный  телевизор  с  видаком  глядел  на  Извольского  потухшим
четырехугольным оком. В палате было темновато - за окном шел  снег,  ветви
деревьев скреблись о стекло, как мыши в подполе.
   За дверью громко орал телевизор, что-то довольно зареготали  охранники,
потом вдруг раздался  треск  автоматной  очереди,  одной  и  другой.  Звук
слишком хорошо напомнил Извольскому то,  что  он  слышал  перед  тем,  как
упасть на пол машины три дня назад. На мгновение директору показалось, что
он - все еще там, что эта палата - греза умирающего, потом Сляб сообразил,
что это охранники пялятся на какого-нибудь Шварценеггера, хотя  платят  им
деньги не за то, чтобы они пялились на Шварценеггера, а чтобы не  спускали
пальца с предохранителя, и глаз - с коридорной двери.
   - Прекратите! - крикнул Извольский. То есть он хотел  крикнуть.  Вместо
крика получился полушепот, в груди болезненно  дернулось  и  продрало  как
огненным колом, и  директор,  задохнувшись  от  боли,  тяжело  закашлялся.
Чей-то серый силуэт метнулся к двери.
   Что-то крикнули, телевизор мгновенно вырубился. Когда Извольский, через
секунду, открыл глаза, он увидел, что у двери стоит  Ирина  и  смотрит  на
него, чуть склонив голову, с жалостью и  с  какой-то  опаской,  с  которой
смотрят  на  свирепого,  но  запеленутого  в  намордник  пса.   Извольский
сообразил, что она сидела на стуле  сбоку  и  чуть  сзади,  только  он  не
повернул головы и ее не увидел.
   -  Ну,  здравствуй,  -  сказал  Извольский.  Ирина  стояла   совершенно
неподвижно, как  фарфоровая  статуэтка,  неяркий  свет  настольной  лампы,
падавший  откуда-то  сзади  Извольского,  очень  хорошо  освещал  стройную
фигурку в джинсах и свитере и чуть осунувшееся лицо смольнянки с  большими
глазами и бледными, ненакрашенными губками.
   - Я врача позову, - проговорила Ирина.
   - Не надо... сам придет... подойди сюда. Ирина сделала несколько  шагов
к постели. Так  лань  подходит  к  воде,  насторожив  ушки  и  то  и  дело
прислушиваясь, не затаился ли поблизости лев.
   - Да подойти же, - хриплым шепотом сказал Извольский, - я на  этот  раз
не укушу... При всем желании...
   Ирина заплакала и, опустившись на колени, ткнулась головой куда-то  под
мышку раненому.
   - Это из-за меня, - сказала она, - это все из-за меня. Если  бы  ты  не
поехал за мной...
   - Глупая ты у меня, Ирка, - сказал Извольский, - жизни радоваться надо.
Это  раз  в  сто  лет  бывает,  чтобы  такой  киллер  по  такому   объекту
промахнулся...
   Ира подняла голову и стала  смотреть  на  Извольского  своими  большими
серыми глазами. На мгновение Слябу представилась вновь та самая  картинка,
которая три дня назад сорвала его с места и  погнала  в  ноябрьскую  муть:
залитая зимним солнцем спальня в его доме, и  на  белой  простыне  розовое
тело Ирины... Только не было спальни, а была больничная койка,  и  Ахтарск
был в четырех часах лета, и на белой простыне лежал он, а не Ирина.
   - Вот я встану на ноги, и мы поженимся, - тихо сказал Извольский. - Или
нет. Я не скоро встану на ноги. Поэтому мы сначала поженимся,  а  потом  я
выздоровлю. Но зато мы потом обвенчаемся. В церкви. Я в Ахтарске  красивую
церковь построил, большую, красную такую, как особняк "нового русского"...
   - Ты верующий?
   Сляб прищурился.
   - Черт его  знает,  -  задумчиво  сказал  директор,  -  но  ты  знаешь,
солнышко, когда церковь строишь, под это дело  такую  кучу  денег  списать
можно...
   Ирина неуверенно засмеялась.
   - Ты вот смеешься, - довольно сказал Извольский, - а меня,  может.  Бог
за эту церковь и спас. А может, это не Бог был, а мусульманский  Аллах.  В
Ахтарске татар много, мы как раз собирались мечеть строить.  В  этом  году
тоже ведь налоги надо оптимизировать, а? Вот Аллах поглядел вниз с тучки и
решил, как так? Соседу хату построил, а мне нет? Пусть еще поживет, я тоже
особняк хочу...
   Извольский замолк. На полном, жестком лице  выступили  капли  пота.  Он
говорил гораздо дольше, чем было нужно. У него кружилась голова, наверное,
от лекарств, которыми его напичкали, и он не совсем понимал, что говорит.
   - Слушай, - сказал Сляб, - я был полная сволочь. Я... вообще-то я редко
пью. А тогда...
   Ирина молча положила узкую ладошку поверх его руки.
   - Давай не будем об этом. Этого не было. И все. Ладно?
   Извольский закрыл глаза и некоторое время молчал.
   - Ладно, - тихо