то напечатать в крупных  газетах
несколько статей с туманными обвинениями в адрес "Ивеко",  -  обвинениями,
которые были бы совершенно непонятны  широкой  публике  и  за  которые  бы
"Ивеко" как раз потащил бы журналиста в суд.
   Все это делалось, как всегда у Сенчякова, грубо,  открыто  -  например,
строчка на печатание марксистских листков была на голубом  глазу  заложена
им в бюджет вертолетного завода! - но грубая эффективность народного гнева
служила ему  надежной  защитой.  Налоговую  проверку,  которая  несомненно
обнаружила  бы  "марксистскую"  строчку,  разъяренные  рабочие  просто  не
пустили в заводоуправление.
   Вячеславу Извольскому было плохо в Москве.
   Вот уже несколько лет он не отделял  себя  от  комбината  -  огромного,
дышащего жаром и копотью чудовища, раскинувшегося на доброй сотне гектаров
посреди сибирской равнины, - с бесконечными лентами  прокатных  станов,  с
бенгальскими огнями углерода, сгорающего над льющимся в ковши  чугуном,  с
тяжелыми толкачами, снующими, подобно медлительному  гигантскому  челноку,
вдоль узких бойниц коксовых батарей.
   Ему было бы легче болеть в Ахтарске -  но  о  перелете  нечего  было  и
думать, и генеральному директору оставалось тосковать - в то самое  время,
когда комбинат трясло и лихорадило.
   Финансовые неурядицы не проходят бесследно для собственно производства:
интриги  банка  влекли  за  собой  беспокойство  партнеров,   беспокойство
партнеров заставляло их диктовать комбинату невыгодные финансовые условия,
невыгодные условия кончались переменой марок углей и поставщиков  руды,  и
от этого возникали десятки  технологических  проблем,  которые  надо  было
решать на месте, стоя обеими ногами на утоптанном, усыпанным  углем  снегу
возле коксовой батареи, а вовсе не по телефону из московской больницы.
   В середине декабря, чтобы проучить зарвавшихся поставщиков,  Извольский
приказал перейти  на  руду  с  Черемшинского  ГОКа,  перерыв  в  поставках
составил почти неделю, и всю неделю домны  и  аглофабрика  были  вынуждены
довольствоваться сухим  пайком  старых  запасов.  Извольский  распорядился
уменьшить загрузку домен, на пятой домне, самой крупной в Азии, выдававшей
до восьми тысяч тонн чугуна в сутки, снизили форсировку.
   Пятая  домна,  более  известная  на  комбинате  как  "Ивановна",   была
любимицей  Извольского  и  работала  как  часы,  -  нагрузка  на  ней   не
уменьшалась даже во время летних шахтерских забастовок. Но из-за  снижения
форсировки и перемены в составе сырья с домной вдруг что-то  приключилось,
выход металла  резко  уменьшился,  все  руководство  комбината  неделю  не
вылезало от пятой домны, а Извольский, в  Москве,  бессильно  бранился  по
телефону, чувствовал, что только отрывает людей от  дела,  -  и  от  этого
бранился еще больше.
   Беда с домной была в самом  разгаре,  когда  потихоньку  поправлявшийся
Извольский внезапно подхватил грипп от одной из медсестер. И  не  какой-то
простой, а скверный, с высочайшей температурой, из тех,  что  в  двадцатых
годах именовались "испанкой". Ирина заразилась от него, и ее увезли болеть
в гостиницу.
   Служба безопасности  ходила  на  ушах,  медсестру  проверили,  опасаясь
изощренного коварства банка, но так ничего достоверного найти не смогли, и
удовольствовались тем, что выгнали ее с работы.
   Денис вернулся из Швейцарии 31  декабря  и  сразу  поехал  в  больницу.
Извольского  вновь  перевели  в  реанимацию,  он  лежал  весь  красный   и
неподвижный, накачанный  какими-то  дурными  антибиотиками,  и,  казалось,
почти не слышал ничего, в  чем  ему  отчитывался  Денис.  Только  в  конце
разговора веки его слегка дрогнули и поползли вбок, как люки,  закрывающие
шахты баллистических ракет, мутно-голубые глаза глянули на зама.
   - Спасибо, - прошептал Извольский. Денис впервые слышал от  Извольского
это слово. В  устах  директора  оно  звучало  так  же  неконгруэнтно,  как
матерная ругань в устах пятилетней девочки,  и  Дениса  внезапно  пробрала
странная дрожь.
   - Швейцарские адвокаты вот еще что предлагают, -  сказал  Денис,  -  на
рынке есть обязательства "Ивеко", просроченные, мы могли бы их  купить  по
пятьдесят процентов от номинала, и давить на банк оттуда. Славка! Ведь  мы
же банк обанкротить можем!
   - Забудь, - сказал Извольский, - тебя эти адвокаты кинуть хотят. Мы  ни
копейки от "Ивеко" не получим, только деньги  профукаем...  Делай,  как  я
сказал, никакой самодеятельности. Где Ира?
   - В гостинице.
   - Что "Ивановна"?
   Денис  пожал  плечами.  Что  с  домной,  он  в  Швейцарии   как-то   не
интересовался. Правда, уже на подлете  к  нему  позвонил  главный  инженер
Скоросько и сказал, что причина нашлась: из-за изменений режима на  стенки
"Ивановны" стал налипать цинк. Но вот как сделать, чтобы цинк отлип - было
неясно.
   - Скоросько предлагает ее остановить, - сказал Денис.
   Извольский долго молчал.
   - Денис, - тихо сказал он, - по-моему, я умираю.
   - Славка!
   - Не перебивай начальника. Если я умру - ты все сделаешь как я  сказал,
слышишь? Никаких идиотских швейцарских советов.  Никаких  долгов  "Ивеко".
Все зарегистрируешь на свое имя. Комбинат достанется тебе.
   Денис почувствовал, как у него леденеют пальцы.
   - Славка, не пори чепухи. Ты просто простужен. От насморка не умирают.
   - Цыц. Жалко, что я детей не успел завести. Султану нельзя  без  детей.
Ничего. У вас с Ириной будут... Ты ведь не бросишь Ирину?..  И  не  убивай
никого за меня. Это слишком опасно. Комбинат важнее.
   Глаза Извольского опять тихо закрылись.  Он  бормотал  что-то  еще,  но
Денис, склонясь над больным, уже не мог расслышать слов. Возможно, это был
просто бред.
   Денис обещал матери, что Новый год он  встретит  в  Ахтарске,  но  было
совершенно очевидно, что если ночью он вернется в Сибирь, то и праздновать
Новый год он будет там же, где все остальное руководство.  А  именно  -  у
домны номер пять. Поэтому Денис поехал не в аэропорт, а в гостиницу.
   Была уже половине двенадцатого, до Нового года  оставалось  полчаса,  и
московская дорога была пустынной и грязной. Даже гаишники смылись  с  нее,
намереваясь выйти на охоту попозже, когда пьяный и  веселый  народ  начнет
разъезжаться по домам, и только разноцветные  светофоры  перемигивались  с
новогодней рекламой.
   В гостинице было пусто и безлюдно - ахтарские ребята  поразлетелись  на
новогодние отпуска, москвичи сидели  дома.  В  холле  стояла  двухметровая
елка,  украшенная  лампочками  и  стодолларовыми  купюрами.  Доллары  были
настоящие и выданные под расписку, и Черяга очень  хорошо  помнил  реакцию
Ирины на эту елку. Она вытаращилась и сказала:  "Какая  пошлость!"  Сейчас
лампочки равномерно вспыхивали и гасли, освещая зеленые иголки и  зеленого
же Бенджамина Франклина,  глядевшего  на  Черягу  сквозь  ветви.  Одинокий
охранник дремал за конторкой.
   Председатель правления банка "Металлург" звякнул ему на трубку и позвал
домой, но Денис сказал, что он, кажется, тоже заболел и хочет отлежаться.
   Обосновавшись в отведенном ему номере, Денис спустился этажом  ниже,  в
апартаменты Извольского. Хотя сибирский директор из принципа и делал  вид,
что в "этой продажной Москве" дома у него  нет,  однако  на  втором  этаже
гостиницы у него была, считай, стометровая квартира, с гостиной, кабинетом
и спальней.
   Апартаменты оказались незапертыми. Денис  снял  в  прихожей  ботинки  и
осторожно отворил дверь спальни.
   Спальня была красивая и по-гостиничному нежилая, с огромной кроватью  и
белыми обоями, слегка украшенными голубыми разводами. Наискосок от кровати
на тумбочке стоял плоскоэкранный "Панасоник", огромное, во всю стену, окно
было плотно занавешено бархатными портьерами. Одна из  тяжелых  настольных
ламп с бронзовыми ножками и шелковыми абажурами была включена. На кровати,
свернувшись клубочком, лежала Ирина.
   Денис, в одних носках, неслышно пересек комнату и  присел  в  кресло  у
кровати. Одеяло на кровати было теплое, но  тонкое,  из  хорошего  козьего
пуха, и очертания женского тела угадывались под ним,  как  под  простыней.
Из-под  края  одеяла  высунулась  ножка,  с  узенькой  ступней  и  коротко
подстриженными, ненакрашенными  ноготками.  Волосы  Ирины  разметались  по
подушке, на гладком, чуть розоватом лбу были видны капельки пота.
   Голова Дениса сильно кружилась, тело было вялым и мягким, как истлевший
кленовый лист, - наверное, от усталости  и  перелетов.  Даже  если  бы  он
подхватил от Извольского грипп, не мог же он заболеть через час. Он сам не
знал, что с ним сделали слова Славки. Конечно, сейчас он  казался  главным
на заводе. Лишь немногие  люди  знали,  насколько  на  самом  деле  плотно
контролирует Сляб каждый его шаг, и насколько  даже  те  поступки  Дениса,
которые кажутся естественными и очевидными в его положении, на самом  деле
выверены Извольским и являются лишь эпизодами стратегической многоходовки.
   Но он знал, что Извольский прав. Умри Сляб - и именно Денис  становился
в центре защитной комбинации завода. Умри Сляб - и именно Денис мог  стать
и владельцем, и управляющим одного из крупнейших экспортеров России.  Умри
Сляб - и  Ира  Денисова,  тихая,  златовласая  Ира  Денисова,  все  дальше
уплывающая от него, как Дюймовочка на  листке  кувшинки,  стала  бы  женой
Черяги.
   Жизнь Извольского  висела  на  волоске.  Неужели  у  начальника  службы
безопасности   комбината,   проворачивавшего   изысканные   комбинации   и
распоряжавшегося сотнями миллионов долларов, не хватит  ресурсов  обрезать
этот волосок так, что никто и не подумает на Черягу?
   Ира заворочалась во сне, устраиваясь поудобней, гибкое тело под одеялом
выгнулось и снова свернулось в клубок. "Почему ты его  любишь?  -  подумал
Денис об Ирине. - Он некрасивый. Грузный, парализованный. За  его  деньги?
Вздор. Если я в чем уверен, так это в том,  что  тебе  плевать  или  почти
плевать на его деньги, и именно это сводит с ума и меня, и Славку. Он хам.
Он изнасиловал тебя, я это знаю, хотя мне это никто и никогда не  говорил.
Он увольнял меня. Я делаю ради него  такие  вещи,  которые  я  никогда  не
сделал бы ради себя, вещи, за которые полагается статья и  зона...  Почему
он так уверен, что я буду исполнять его указания? Оттого, что у него  есть
деньги? Но ведь пять лет назад у него не  было  денег,  а  все  все  равно
исполняли его указания, и в результате у него  появились  деньги.  Значит,
дело не в деньгах? Почему он так уверен, что я не  предам  его?  Он  верил
Брелеру, а Брелер продал его за несколько миллионов долларов.  Он  вытащил
из дерьма Неклясова,  а  Неклясов  перебежал  к  "Ивеко".  Когда-то,  семь
месяцев  назад,  Извольский   предложил   ему   пост   начальника   службы
безопасности и сказал: "Все люди в России делятся на две категории:  воров
и идиотов. Ты принадлежишь к третьей, самой редкой".
   Но до какой черты продолжается преданность? Если бы самому  Извольскому
предложили комбинат  в  миллиард  долларов  и  любимую  девушку  впридачу,
неужели бы он колебался хоть секунду? Денис точно знал, что  не  колебался
бы. И даже угрызения совести его бы не терзали, -  ведь  не  стеснялся  же
Сляб, когда сказал своему предшественнику, который привел его на  комбинат
и у которого он комбинат отобрал: "Если  тебе  нужна  преданность,  заведи
себе пуделя"?
   Денис сцепил руки и по  старой  привычке  покусывал  костяшки  пальцев.
Японские "сейко", осенний подарок  Извольского,  показывали  без  четверти
двенадцать.
   Ирина внезапно открыла глаза.
   - Денис, это вы? - тихо сказала она.
   - Да. Извините, я зашел с Новым годом поздравить, а вы спите...  Я  вам
подарок привез...
   - Как Слава?
   - Нормально, - голос Дениса прозвучал ровно, но он слишком замешкался с
ответом. Ирина вздрогнула.
   - Я лучше поеду к нему.
   Ирина села в постели и тут же слегка покачнулась. На ней была  шелковая
ночная рубашка с какими-то рюшечками поверх розовых плеч, и плечи у  Ирины
были худенькие и красивые.
   - Ирина, куда же вы поедете. У вас у самой тридцать девять.
   - Тем более! А у него сколько? Он же... Он же...  господи,  зачем  меня
сюда привезли!
   Ирина накинула халатик и выскользнула куда-то в ванную.  Она  появилась
спустя пять минут, уже одетая, с красными воспаленными глазами.
   - Ира, - сказал Денис, осторожно  завладев  рукой  девушки,  -  вы  вся
горячая, вам нельзя ехать. Ира покачала головой.
   - Вы не знаете, Денис, - сказала она. - Когда я рядом, ему сразу лучше.
Там машина ваша еще внизу?
   Через мгновение легкие ножки Ирины  затопали  по  коридору.  В  кармане
Дениса брякнул телефон. Это был водитель, Сережа.
   - Денис Федорыч, - доложился он, - тут это... Ирина Григорьевна  просит
отвезти ее в больницу. Вы в аэропорт не едете?
   - Все в порядке, отвези,  -  сказал  Черяга.  Где-то  далеко  зашуршали
ворота, на белой зимней дороге вспыхнули  фары  бронированного  "мерса"...
Денис растерянно сидел в кресле. У ног его стоял привезенный Ирине подарок
- не какая-нибудь  там  норковая  шубка  или  кольцо,  а  вполне  скромный
джентльменский  гостинец  -  небольшой  компьютер-ноутбук  с   оперативной
памятью  в  64  мегабайта  и  всяческими  наворотами.   До   какой   черты
продолжается преданность? Денис сидел в спальне Извольского еще с полчаса,
а потом покопался в памяти и набрал номер. На  том  конце  трубки,  к  его
удивлению, ответили.
   - Тома, - сказал Денис, - это Черяга. Помнишь такого?
   - Помню, - ответ прозвучал после некоторой паузы.
   - У тебя, я гляжу, телефон не изменился.
   - Еще нет. Коля эту квартиру на три месяца вперед оплатил.
   - Нашу гостиницу на Рублевке знаешь?
   - Да.
   - Приезжай ко мне.
   Тома Векшина, бывшая любовница покойного Заславского,  некоторое  время
молчала, и Черяга, по-своему истолковав молчание, спросил:
   - Пятьсот долларов тебя устроит?
   - Я приеду, - сказала девушка.
   Не кладя трубки, Денис перезвонил на пост охраны:
   - Ко мне девочка подъедет. Проводи в мой номер. И  пусть  из  ресторана
чего-нибудь принесут.
   Когда, через час с небольшим, раскрасневшаяся, с мороза Тамара  Векшина
вошла в номер Дениса, Черяга, уже раздетый, лежал  в  постели.  В  спальне
негромко чирикал телевизор, а на передвижном столике перед кроватью стояла
бутылка шампанского и закуски.
   - Здравствуйте, - сказала Тамара. Она была в точности такая,  какой  ее
помнил Денис: хрупкая, печальная, и очень хорошенькая для профессиональной
проститутки.
   - Привет. Ты по-прежнему в "Серенаде" работаешь?
   - Да. Меня обратно взяли. Я думала, не возьмут, а меня взяли.
   - А почему  были  должны  не  взять?  Тамара  аккуратно  сняла  высокие
припорошенные снегом сапожки, подошла к постели.
   - Если девочка находит себе "папу", ее потом  редко  берут  обратно,  -
сказала она, - считается, что она все равно будет работать на себя и скоро
к новому  "папе"  уйдет.  Когда  Коля  меня  к  себе  взял,  меня  хозяйка
предупреждала. Говорила, что он меня бросит, а репутация у меня уже  будет
плохая.
   - А он бы тебя и бросил, - сказал Черяга, - если бы все прошло, как  он
думал, он бы улетел в Швейцарию и ни разу бы о тебе не вспомнил.
   Тамара покачала головой.
   - Он не меня бросил бы, а жену. Он все это сделал, чтобы бросить  жену,
понимаете? Он думал, что будет умнее всех и уедет за границу, а  потом  он
бы позвонил и велел мне приезжать.
   В голосе Томы звучало страстное убеждение, что так оно непременно бы  и
было, что Коля - ее Коля - не  мог  обмануть  ее,  как  обманул  он  жену,
друзей, начальство и всех, кого мог,  и  что  только  нелепая  и  жестокая
смерть Заславского  помешала  исполниться  извечной  мечте  любой  русской
эскортницы - выйти замуж за богатого и ласкового "папу".
   - Он тебе ни о чем не рассказывал? Тамара покачала головой.
   - Если бы рассказал, я бы его отговорила. Я бы  ему  объяснила,  что  с
Шуркой Лосем нельзя иметь  дело.  Он  же  пудель  был,  совсем  ничего  не
понимал.
   Девушка присела на  широкий  краешек  гостиничной  постели,  настольная
лампа наконец осветила ее узкое печальное лицо, и тут только Денис  понял,
почему Тома Векшина встречала Новый год дома,  а  не  на  заработках.  Под
левым глазом девочки виднелся синяк,  такой  огромный,  что  даже  искусно
наложенный слой пудры и румян не мог его вполне скрыть.
   - Откуда синяк? - спросил Денис.
   - От Шурки Лося.
   - За что?
   - Я его... в общем, я ему кайф поломала и сказала, что  он  Колю  убил.
Мне уйти, да?
   - Почему?
   - Потому что ты не пьяный.
   - При чем здесь то, что я не пьяный?
   - Потому что я с синяком некрасивая. Когда мужик пьяный, ему все равно,
ему бы лишь морковку свою воткнуть. А когда он трезвый,  никто  девочку  с
синяком не закажет.
   Денис ничего не ответил. Он уже почти жалел, что вызвал девочку. С того
времени, как уехала Ирина, прошло полтора часа, возбуждение  спало,  и  он
чувствовал одну безумную усталость. Вдобавок было  неприятно  думать,  что
девочкой недавно пользовался Шурка Лось и еще, наверное, несколько человек
из его бригады. Тома повернула головку так, чтобы синяка  не  было  видно,
потом протянула руку к тарталеткам на кружевной фарфоровой тарелочке.
   - Можно?
   - Ты что, так есть хочешь?
   - Я не ужинала, двенадцати ждала. Так можно?
   - После поешь, - сказал Денис, - раздевайся.
   Утром Дениса разбудил ликующий звонок из Ахтарска.
   - Мы ее продули! - кричал захлебывающийся от счастья Скоросько, -  цинк
- ноль! Весь в шлак ушел!
   Скоросько сыпал техническими подробностями, Денис перестал его понимать
с третьей фразы,  но  главное  уловил:  Скоросько  и  доменщики  самолично
изменили схему продувки "Ивановны" и, не останавливая производства, просто
сдули весь цинк со стенок к чертовой матери.  Это  был  их  рождественский
подарок директору.
   - Славка как услышал, так чуть в постели не запрыгал! - орал Скоросько.
   Захлопнув телефон, Денис перевернулся на бок, помотал головой и  открыл
глаза. В углу спальни корчил  рожи  немой  телевизор,  который  они  ночью
забыли выключить. Столик с шампанским и  закусками  основательно  опустел.
Тамара Векшина не спала, а лежала, свернувшись  в  клубок,  и  глядела  на
Дениса своими внимательными и очень печальными глазами.
   - А правда, что ты теперь на заводе главный? - спросила Тамара.
   - Я - зам генерального.
   Тонкие пальчики Тамары неслышно  пробежались  по  коже  Дениса,  Черяга
блаженно зажмурился.
   - Нет, ты не главный, - спокойно сказала Тамара. - Ты очень несчастный,
а главные такими несчастными не бывают.
   Денис перекатился на живот.
   - Кто тебе сказал, что я несчастный?  Тамара  помолчала.  После  ночных
трудов пудра с ее лица совсем осыпалась, и синяк был виден очень хорошо.
   - Давно он тебя ударил-то?
   - Два дня назад.
   - Хочешь заняться чем-нибудь другим? Могу секретаршей устроить.
   - Зачем? - сказала Тома, -  я  больше  секретарши  получаю.  А  работаю
меньше.
   - Хочешь переехать в Ахтарск? Только учти, у нас этим делом  занимаются
за рубли. Триста рублей в час в Ахтарске, триста пятьдесят в Сунже.
   - А к тебе нельзя переехать? - подумав, спросила Тамара.
   - Нет.
   - Это из-за синяка, да?
   - Это не из-за синяка.
   Денис встал и ушел в ванную, а через несколько минут снова  вернулся  в
постель. Тамара откинула одеяло и  стала  осторожно  целовать  его  грудь.
Денис жадно задышал и пригнул девочку ниже, та немедленно  все  поняла,  и
через секунду ее черная головка оказалась у его  бедер.  Денис  благодарно
закрыл глаза.
   Денис не слышал, как в наружную дверь номера  постучали.  Затем  кто-то
вошел в  коридорчик,  скрипнула,  растворяясь,  дверь  спальни,  и  низкий
женский голос произнес:
   - Денис, я просто зашла сказать, что со  Славой  лучше,  и  спасибо  за
подарок...
   Голос замер. Денис открыл глаза и увидел, что в  дверях  спальни  стоит
прямо-таки пунцовая Ирина, и смотрит круглыми,  как  блюдца,  глазами,