могли только при сильном попутном ветре.
     Основные баки опустели, горючего в запасном баке хватало всего на сорок
минут полета. Решаем лететь на запасной аэродром в Ковров. В крайнем случае,
сядем где-либо у Клязьмы, там есть большие луга.
     Когда горючего осталось на десять - пятнадцать минут полета,  предлагаю
комиссару приготовиться  к  прыжку  с  парашютом:  при  вынужденной  посадке
штурман может пострадать больше других. Но Борис Ермаков вдруг  докладывает,
что видит светомаяк справа по борту.
     Действительно, образуя лучом световую воронку, вращается  светомаяк.  Я
иду на него, а когда мы почти рядом - его луч гаснет.
     Все зеленые и белые  ракеты  израсходованы,  остались  только  красные.
Петленко одну за другой пускает их через верхний лючок  своей  кабины.  Маяк
снова загорается, делает несколько оборотов, а затем кладет луч на восток  и
замирает.
     Это значит, в той стороне аэродром. Спасибо, парень, век не забудем...
     Последние капли горючего на исходе, нервы напряжены до предела.  Крепче
сжимаю руками штурвал, никаких разворотов и эволюции, дорога каждая  минута,
все внимание сосредототачиваю на осмотре пролетаемой  местности  и  вдруг  в
ночной тьме вижу мерцающее огоньками, чуть различимее "Т".
     Выпускаю шасси, щитки и  с  ходу,  без  фар  и  прожекторов,  произвожу
посадку.
     Еще  не  окончен  пробег,  а  двигатель  останавливается,  и  в  полном
безмолвии мы катимся в темноту.
     Спасибо мотору, отлично сработал. Теперь мы на земле.
     - Все в порядке,- говорит Петленко.
     - В порядке,- отвечаю ему.
     Комиссар и Ермаков уже на земле, а я не могу подняться с сиденья: после
девятичасового  полета  тело   будто   налилось   свинцом.   Теперь   только
почувствовал, как я устал,  не  хочется  шевелиться.  Собираю  остатки  сил,
вылезаю из кабины, сажусь на крыло самолета  и,  скользя  как  на  салазках,
скатываюсь вниз. Петленко и Ермаков подхватывают меня  на  руки,  ставят  на
землю.
     - Молодец, Богданыч,- пожав мне руку, сказал Александр Дормидонтович.
     Первый раз услышал такие слова от нашего  комиссара.  Он  был  скуп  на
похвалу.
     В юности  комсомольский  работник,  в  1925  году  Петленко  вступил  в
Коммунистическую партию. Несколько лет спустя был призван  в  армию,  в  8-ю
авиабригаду, а после срочной службы направлен на учебу в  летную  школу.  Но
окончить ее Петленко не  удалось:  приказом  наркома  он  был  переведен  на
политработу. Лишь позже  окончил  он  курсы  штурманов,  летал  штурманом  в
исторической агитэскадрилье "Ультиматум". Воевал с белофиннами;  уже  будучи
комиссаром полка, совершил 48 боевых вылетов.
     В нашем полку он быстро завоевал  доверие  и  любовь  личного  состава.
Всегда  считая,  что  лучшим  методом  воспитания  является  личный  пример,
Петленко любил летать. Когда кто-то из командиров спросил его, почему ему не
сидится на земле, ответил: место комиссара- на линии огня. Он много  сделал,
чтобы мы, летчики ГВФ, стали полноценными военными летчиками.
     Впоследствии,  уже  после  войны,  он  стал   крупным   политработником
Военно-Воздушных Сил Советской Армии.
     Третьему участнику этого полета, Борису Ермакову, было  тогда  двадцать
лет.  Высокий,  стройный,  еще  недостаточно  окрепший,  он  выглядел  почти
мальчиком. Всегда подтянутый, с хорошей выправкой, очень исполнительный, эти
качества он, видимо, унаследовал от отца, командира Красной Армии.
     В боевой обстановке  Борис  никогда  не  терялся,  был  хладнокровен  и
бдителен. Отличный воздушный стрелок, он имел  на  своем  счету  три  сбитых
самолета противника и был награжден боевым орденом.
     Не успели мы как следует  размять  ноги,  как  подъехала  автомашина  и
увезла нас в гарнизон.
     Петленко по телефону доложил Голованову о выполнении  боевого  задания,
об отказе двигателя и нашей вынужденной посадке в Коврове.
     В гарнизоне нас приняли хорошо и приветливо. Наутро за нами прибыл Миша
Ваганов на своем ДС-3, и мы улетели к себе в часть. Наш самолет остался  для
смены неисправного мотора, который, как выяснилось, был сильно поврежден  на
пути к цели осколком зенитного снаряда.
     В ночь на 7 ноября наш экипаж участвовал в предпраздничном рейде",  как
назвали мы этот мощный налет большого количества дальних бомбардировщиков на
объекты в глубоком тылу противника.
     Время было очень тревожным, гитлеровские  дивизии  находились  у  самой
Москвы. Обрушивая бомбы на военные объекты в Пруссии и Германии, мы помогали
отстаивать нашу столицу.
     Отличная  подготовка  к  этому  рейду  экипажей  и  материальной  части
обеспечила успешное выполнение задания.
     Парад наших войск  на  Красной  площади  столицы  7  ноября  1941  года
буквально окрылил нас и вселил глубокую веру в нашу  победу.  В  ночь  на  8
ноября мы снова находились в воздухе и  наносили  удары  по  железнодорожным
узлам, где скопились  эшелоны  с  вражескими  войсками  и  боевой  техникой,
направляющиеся к Москве. Многие эшелоны не дошли в эти дни до фронта...
     В ноябре-декабре сорок первого, в январе сорок второго года  мы  летали
бомбить объекты в самой фашистской Германии, в  Пруссии  и  Прибалтике.  Это
были очень тяжелые полеты - на предельной дальности действия наших машин. Мы
возвращались на базу с пустыми бензобаками, иногда  производили  вынужденные
посадки на случайно попавшиеся на пути аэродромы.
     "...Экипаж летчика Богданова сбросил бомбы на здание одной  из  фабрик.
Возникло три очага пожара.  Кроме  того,  еще  при  подходе  к  цели  экипаж
Богданова наблюдал  три  больших  пожара.  Это  был  результат  бомбометания
летчика Клебанова, пролетевшего над  городом  перед  Богдановым",  -  писала
газета "Известия" о нашей работе в ночь на 12 ноября.
     14 ноября 1941 года экипажам Самуила  Клебанова,  Николая  Ковшикова  и
моему была поставлена задача нанести бомбовый удар по крупному  городу-порту
Кенигсбергу.
     Погода в ту ночь была плохая, низкая  облачность  закрывала  все  небо,
снежные заряды ухудшали горизонтальную видимость настолько, что временами на
стоянках мы в десяти шагах не могли различить силуэты своих самолетов.
     К утру ожидалось  улучшение  погоды,  поэтому  мы  на  задание  улетели
глубокой ночью с расчетом возвратиться из полета в утренние часы.
     В  районе  Калинина  нас  неожиданно   атаковали   ночные   истребители
противника; атака была неудачной - мы со снижением ушли в  облака.  Вторично
подверглись атаке истребителей, когда вышли  в  большое  "окно"  разорванной
облачности, но наши стрелки были бдительны и огнем своих пулеметов  отразили
атаку противника. В районе озер Велье  и  Селигер  нас  интенсивно  (правда,
безрезультатно) обстреляла зенитная артиллерия. Зато в районе цели  сильного
противодействия противовоздушной обороны противника мы не встретили. Видимо,
из-за плохой погоды нас не ожидали. Задание все экипажи выполнили успешно, в
порту возникло несколько крупных пожаров.
     Отбиваясь от истребителей, мы потеряли около двадцати минут  и  поэтому
возвращались к себе на аэродром, не имея достаточного запаса горючего, чтобы
уйти в случае плохой погоды на запасной аэродром.
     Случилось так, что к нашему прилету,  как  и  предсказывали  синоптики,
погода в районе Иванове значительно  улучшилась,  облачность  разорвало,  но
зато появилась морозная дымка, которая, постепенно сгущаясь, превратилась  в
туман и закрыла наш аэродром.
     Мы с Клебановым после восьмичасового пребывания в полете появились  над
аэродромом и летали по кругу на последних каплях горючего. Уходить на другой
аэродром было бессмысленно: моторы должны были остановиться через  считанные
минуты.
     И тут нам улыбнулось счастье: на несколько  минут  разорвало  пелену  и
открыло часть посадочной полосы. Этим мы немедленно воспользовались  и  один
за другим произвели посадку. Еще на пробеге за нами опять сомкнулась  густая
пелена тумана - на этот раз на несколько часов.
     А в это время над аэродромом появился самолет Николая Ковшикова.  Когда
мы, отрулив от полосы, выключили двигатели,  то  услышали  звонкий  гул  его
моторов. Сделав круг, он стал удаляться от аэродрома, и тогда  мы  явственно
различили резкие  перебои  в  работе  моторов  его  самолета...  Затем  звук
оборвался, и наступила гнетущая тишина.
     Через несколько часов мы узнали, что при вынужденной посадке в  тумане,
без  горючего,  в  поле  у  деревни  Колокша,  в  двадцати  пяти  километрах
северо-восточнее Ундол,  ранним  утром  15  ноября  разбился  бомбардировщик
ДБ-ЗФ. Погиб чудесный, жизнерадостный человек,  талантливый  летчик  Николай
Александрович Ковшиков, погибли его храбрые и верные боевые товарищи штурман
лейтенант Петрухин и стрелок-радист Хабаров.
     Мы долго гадали, почему экипаж не покинул самолета - ведь  он  имел  на
это право. Скорее всего, при остановке моторов  на  малой  высоте  никто  из
членов экипажа  не  успел  воспользоваться  парашютом.  Им  оставалось  лишь
надеяться на благополучный исход вынужденной посадки.
     Много лет прошло, а  я  не  могу  забыть  бесстрашного  патриота  нашей
Родины,  замечательного  товарища  Николая   Ковшикова.   Сколько   раз   он
неустрашимо водил свой самолет на танковые  колонны,  снижался,  пренебрегая
опасностью, на  минимальные  высоты,  чтобы  наверняка  уничтожить  бомбовым
ударом врага. Однажды, будучи раненным,  на  поврежденном  самолете,  спасая
своих раненых боевых товарищей,  Коля  Ковшиков  произвел  посадку  в  поле,
организовал эвакуацию экипажа в госпиталь, а  по  выздоровлении  вернулся  в
часть, чтобы снова сесть за штурвал самолета и повести его в бой...
     Несколько раньше в безвыходное положение попал экипаж Романа  Тюленева.
Выполняя ночное боевое задание на предельной  дальности  действия  самолета,
экипаж на обратном пути попал в тяжелые метеорологические условия,  проводил
полет на повышенном режиме работы моторов и еще до прилета на свой  аэродром
израсходовал горючее. Двигатели остановились. Экипаж  по  команде  командира
покинул самолет на парашютах.
     Через несколько часов все три члена экипажа "в пешем  порядке"  прибыли
на аэродром, не забыв прихватить с  собой  парашюты.  Они  долго  переживали
потерю машины и как бы винили себя в чем-то, хотя поступили  они  правильно:
это был единственный выход из создавшегося положения.
     Вспоминается мне и другой,  совсем  уж  необычный  случай.  В  середине
апреля 1942 года экипажи нашего полка совместно с  летчиками  других  частей
наносили сосредоточенный мощный бомбардировочный удар по "волчьему логову" -
ставке гитлеровского  командования  в  районе  Вильно.  Ставка  прикрывалась
мощной  противовоздушной  обороной,  в  которую   входили   опытные   ночные
летчики-истребители.
     В этом налете участвовал один  из  лучших  наших  командиров  кораблей,
первый Герой Советского Союза в нашем полку Василий Гречишкин.
     Над целью самолет Гречишкина был сильно поврежден зенитной артиллерией,
а вслед за этим был  атакован  ночным  истребителем.  В  результате  отказал
правый мотор. Возвращаясь, экипаж попал  в  облачность,  самолет  обледенел.
Перестали работать все средства связи и радиополукомпас. Не имея возможности
определить свое место, командир со штурманом решили лететь на  восток,  пока
есть горючее. Оно кончилось,  когда,  по  расчетам,  линия  фронта  осталась
позади. Василий Гречишкин с трудом, "на последних каплях", набрал высоту 900
метров и приказал экипажу выброситься на парашютах. Убедившись, что  штурман
и стрелки-радисты оставили самолет, Василий Гречишкин выключил мотор  и  сам
покинул пилотскую кабину.
     Отсчитав пять секунд, он с силой  дернул  вытяжное  кольцо.  За  спиной
зашелестело  шелковое  полотно,   последовал   слабый   рывок,   но   летчик
почувствовал, что падает в черную  бездну  с  прежней  скоростью.  Гречишкин
запрокинул голову и увидел над собой извивающееся  змеей  полотно  парашюта:
захлестнуло стропой купол. А земля надвигалась стремительно. Василий сбросил
перчатки и начал поспешно подтягивать  к  себе  жгутом  скрученный  парашют,
пытаясь распутать стропы. Через несколько мгновений летчик со страшной силой
ударился о землю и потерял сознание...
     Утром его случайно обнаружил колхозный конюх, ехавший по санной  дороге
на дне оврага за сеном. Летчик лежал на дороге с зажатыми в  руках  стропами
парашюта. Он был без сознания, сердце билось еле слышно.
     Василий, видно, родился "в рубашке". Счастливое стечение  обстоятельств
спасло его от верной гибели. Он упал в  сугроб  на  высоком  берегу  оврага,
пробил на крутом склоне всю его толщу в два десятка метров и, проскользив по
отлогому склону,  скатился  к  дороге.  Наметанная  за  зиму  снежная  стена
погасила огромную скорость и смягчила смертельную силу удара.
     Через несколько часов опытнейшие  врачи  одного  из  лучших  московских
госпиталей в Сокольниках уже боролись за жизнь героя. И Василий  вернулся  в
строй. До самой Победы он наносил бомбовые удары по врагу.
     После войны Василий Константинович Гречишкин испытывал новые самолеты и
другую авиационную технику. Совсем недавно  первоклассный  летчик-испытатель
ушел на заслуженный отдых.
     С целью использования всех дальних бомбардировщиков ДБ-ЗФ для ударов по
военно-промышленным и политическим центрам противника в конце  зимы  1941/42
года в освобожденном к тому времени Андреаполе был создан аэродром подскока.
Здесь ДБ-ЗФ перед дальними рейдами производили  дозаправку  горючим.  Помимо
этого, на дальние цели стали летать  с  дополнительными  подвесными  баками,
которые после выработки горючего сбрасывались с самолета.
     В битве под Москвой нашему полку приходилось  выполнять  и  задания  по
уничтожению живой силы и боевой техники противника  на  поле  боя  в  тесном
взаимодействии с фронтовой авиацией. Наряду с ночными полетами мы  выполняли
и дневные бомбардировочные удары. В период зимнего наступления  под  Москвой
наша авиация господствовала в  воздухе.  Однако,  сколь  ни  снизились  наши
потери в сравнении с теми, какие мы несли в первые недели  войны,  мы  вновь
теряли боевых друзей. Погибли экипажи бесстрашных асов Владимира Шульгина  и
Сергея Фоканова, которые  точными,  дерзкими  ударами  своих  Пе-2  наносили
фашистам огромный урон.
     Погиб экипаж Самуила Клебанова. Обстоятельства его гибели  я  узнал  от
участников налета на  Витебский  аэродром,  с  которого  фашистская  авиация
совершала налеты на Москву и другие наши города весной сорок второго года.
     Наши бомбардировочные удары по Витебскому аэродрому  наносились  ночью,
одиночными самолетами, рассредоточенно по времени,  с  тем  расчетом,  чтобы
бомбардировщики противника не могли вылететь  на  боевое  задание.  Клебанов
бомбил аэродром одним из последних. Сбросив бомбы, его самолет  снизился  на
малую высоту и стал расстреливать уцелевшие  самолеты  врага  из  пулеметов.
Несколько  машин  вспыхнуло,  а  самолет  Клебанова  продолжал  кружить  над
стоянками. Через некоторое время гитлеровцы пришли в себя и открыли огонь из
всех калибров зенитной артиллерии.
     Одна из  очередей  малокалиберного  зенитного  орудия  сразила  самолет
храбрецов, и они упали  со  своей  горящей  машиной  прямо  на  летном  поле
аэродрома.
     ...И когда я вспоминаю те далекие годы и сгоревших в пламени боев  моих
дорогих друзей-однополчан, я невольно вспоминаю строки Расула Гамзатова:
     Мне кажется порою, что солдаты, С кровавых не  пришедшие  полей,  Не  в
землю нашу полегли когда-то, А превратились в белых журавлей...
     Да, эти белые журавли бесконечно долго будут с нами, в нашей памяти,  в
наших сердцах и сердцах будущих поколений.
     В ДРУГУЮ ЧАСТЬ
     К исходу зимы боевых экипажей в нашем полку осталось очень мало.  Такое
же положение было и в 420-м дальнебомбардировочном  авиаполку.  Командование
вынуждено было из двух полков сформировать один, присвоив  ему  наименование
748-го авиаполка дальнего действия. Этот полк отличился в обороне  Москвы  и
позже был преобразован во 2-й гвардейский авиаполк дальнего действия.
     В длительных зимних полетах я сильно  простудился  и  был  направлен  в
госпиталь, где пришлось пролежать несколько недель.  После  выздоровления  я
прибыл в новый полк и с горечью узнал, что с задания не вернулись мои боевые
товарищи штурман  капитан  Валентин  Перепелицын,  стрелки-радисты  сержанты
Борис Ермаков и Валентин Трусов. Пока я был в госпитале, командиром самолета
назначили молодого летчика. В первом же ночном вылете самолет был  сбит  над
самой целью. Никто из членов экипажа в часть не вернулся.
     Полковник Микрюков, сменивший в должности комполка Новодранова, который
стал командиром дивизии, поручил мне временно заняться тренировкой и  вводом
в строй молодых летчиков, прибывших в часть на пополнение. Этой  полезной  и
нужной, но скучной для меня работой я и занимался до весны. В начале  апреля
1942 года меня неожиданно вызвали к командующему недавно  созданной  авиации
дальнего действия генерал-майору авиации Голованову.
     Штаб АДД размещался тогда под  Москвой.  Сидя  у  окна  в  приемной,  я
вспоминал недавнее прошлое - мирные дни.
     Мы прилетали на наших пассажирских машинах  в  Москву,  уставшие  после
длительного полета,  и  с  аэродрома,  что  находился  напротив  Петровского
дворца, уезжали в Покровское-Стрешнево. Там  тогда  находился  профилакторий
Московского аэропорта, в котором отдыхали экипажи  почтовых  и  пассажирских
самолетов, прилетавших в столицу со всех концов страны. Это был  второй  наш
родной дом, где нас с радушием встречали, проявляли исключительное  внимание
и заботу о нас.
     В таком же овальном зале, в каком нахожусь я сейчас, была наша  комната
отдыха, где  частыми  нашими  гостями  бывали  выдающиеся  артисты  и  певцы
Русланова, Шульженко, Гаркави - "ТБ-3", как он сам в шутку называл  себя  за
свою могучую комплекцию. Там,  в  этом  зале,  исполнял  нам  арию  Мельника
Дормидонт Михайлов, пел "Я помню чудное мгновенье" Иван  Козловский;  многие
другие деятели советской  культуры  участвовали  в  концертах,  устраиваемых
руководством профилактория для летного состава. Вспомнился  летний  павильон
профилактория: там стоял  большой  бильярд,  на  котором  мы  сражались  "на
высадку"; чтобы попасть в этот павильон, нужно было пройти мимо сидевшей  на
цепи медведицы Машки. Медведица никого не пропускала в бильярдную,  пока  не
получала  какого-нибудь  лакомства  -  кусочка  сахара  или  конфеты.  Общая
любимица,  еще  малышкой  Машка  была  привезена   из   Заполярья   Михаилом
Водопьяновым и на наших глазах выросла  в  огромного  зверя,  забавляться  и
играть с которым мы уже опасались...
     Звонок телефона на столе адъютанта командующего капитана Е. Д.  Усачева
оборвал мои воспоминания. Меня приглашал  командующий.  Справившись  о  моем
здоровье, о семье, о службе в новой части.  Голованов  перешел  к  делу,  по
которому вызвал меня.
     - Сейчас мы формируем новые части. Летчиков,  борттехников  и  радистов
получаем из ГВФ, а часть командного состава, штурманов, воздушных  стрелков,
состав спецслужб и вооруженцев берем из запасных частей и школ ВВС. Из этого
неоднородного состава необходимо сформировать полки и в самое короткое время
ввести их в строп  действующих.  Для  этого  нам  нужны  командиры,  имеющие
большой боевой опыт и опыт  полетов  ночью  и  в  сложных  метеорологических
условиях. Как ты посмотришь, если  тебя  назначим  командиром  эскадрильи  в
такой вновь формируемый полк?
     Мне ничего не оставалось, как поблагодарить его за заботу  и  оказанное
мне доверие. Голованов при мне подписал приказ о моем назначении  командиром
авиаэскадрильи в 103-й авиаполк и, отпуская меня, добавил:
     - Предоставляю тебе двухнедельный отпуск для  поездки  к  семье.  После
побывки явишься к новому месту службы.
     Крепко  пожав  его  п