анатика  корректировать  свои  действия  в
соответствии с изменяющейся  действительностью,  от  нарушения  того,  что
современная наука  называет  обратными  связями.  Фанатизм  противопоказан
гармоническому развитию личности, и мы совершаем терминологическую  ошибку
всякий раз, когда бездумно называем людей подвига фанатиками. Бывает,  что
это делается  не  без  умысла.  Враги  революции  упорно  называли  Ленина
"кремлевским фанатиком". Уэллс проявил  большую  проницательность,  назвав
его "кремлевским мечтателем". Ленин был деятелем,  творцом,  а  что  такое
творчество, как не превращение мечты в действительность?..
   Нет, Маринеско не  был  фанатиком.  Его  жизнелюбие  не  позволяло  ему
замыкаться в тесном кругу профессиональных интересов, и если вдуматься, то
не так трудно проникнуть в  причины  его  увлечений.  Как  свидетельствует
А.П.Зозуля, Саша был до болезненности чуток ко  всякой  лжи,  нечестности,
блату, и возможность дать этим  явлениям  бой,  хотя  бы  на  ограниченном
плацдарме, могла на какое-то время захватить его так  же  безудержно,  как
все, чем  он  увлекался.  Увлечение  кино  и  самодеятельностью  столь  же
естественно - в нем нашла свой выход присущая ему артистичность. А в  клуб
"Моряк" его завлекал  жадный  интерес  к  людям  всего  мира,  сказывалось
полученное  им  еще  в  раннем   детстве   интернациональное   воспитание.
Интернационализм его был  не  пассивным,  а  боевым,  подобно  большинству
своего  поколения  он  еще  жил  ожиданием  мировой  революции,  и  лозунг
"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"  воспринимался  им  как  совершенно
реальный призыв к действию. А в ожидании мировых  катаклизмов  приходилось
принимать участие в классовых схватках местного значения.
   "В практических плаваниях, как в школе юнг, так и в морском  техникуме,
мне как комсомольцу приходилось участвовать  в  общественной  жизни  нашей
страны,  где  в  то  время  шло  наступление  на  частную   собственность.
Национализировались дубки - парусные суда водоизмещением до 25  тонн.  Эти
дубки принадлежали кулакам и спекулянтам и использовались  ими  для  своих
торговых операций. Нам поручалось перегонять эти суда из херсонской  Голой
Пристани в одесский порт. Кулачье сопротивлялось, и нередко дело  доходило
до драки".
   Апрель 1933 года - рубеж. Из сорока человек, принятых на  первый  курс,
окончили техникум четырнадцать. "Романтики", - написал в своих карандашных
набросках Александр Иванович, - отсеялись".  Он  был  прав,  заключая  это
слово в кавычки.  Отсеялись  романтики  в  кавычках.  Остались  настоящие.
Такие, как он сам.
   Четырнадцать окончивших получили назначения на суда Черноморского флота
- третьими и четвертыми помощниками капитана. Саша Маринеско - теперь  уже
для многих Александр Иванович - был назначен на  пароход  "Красный  флот".
Вот что пишет Александр Иванович о своем дебюте:
   "Пароход наш был старая  посудина  водоизмещением  около  тысячи  тонн,
плававшая по Крымско-Кавказской линии, и в летнее время использовалась для
перевозки зерна. Капитан был опытный моряк, но великий пьяница, и  хотя  в
прошлом он окончил мореходное училище с отличием и сразу же  был  назначен
капитаном танкера, теперь ему доверяли только небольшие суда.  Недели  две
капитан внимательно ко мне присматривался, а затем полностью доверился мне
и во время ходовой вахты почти не заглядывал на мостик. Через два месяца я
был уже вторым помощником и на этой должности хлебнул порядочно горя.  Шли
форсированные перевозки зерна из Николаева, Херсона и  Скадовска  в  порты
Закавказья. Чтобы перевыполнить план, судно излишне нагружали, до поры  до
времени все обходилось благополучно. Но однажды часах в двадцати  хода  от
Батуми  разыгрался  шторм  баллов  на  восемь.  Коробочка  наша  была  так
перегружена, что шла почти  в  подводном  положении,  и  повреждений  было
много, волнами снесло шлюпку и парадный трап. Так дочапали мы до Батуми и,
только когда вскрыли трюмы, узнали, что нас спасло подмоченное и разбухшее
зерно, оно забило пробоину и прекратило поступление забортной воды".
   Однако и на такой коробочке второй помощник капитана сумел  отличиться.
Было это осенью  в  районе  Скадовска.  Стоя  на  вахте,  он  различил  на
горизонте едва заметную  точку,  она  то  опускалась,  то  поднималась  на
гребнях волн. Доложил капитану, пароход изменил курс и подоспел на  помощь
терпящему бедствие  торпедному  катеру,  на  котором  шло  из  Севастополя
какое-то высокое начальство. Взять катер на буксир  удалось  только  после
двух часов напряженных усилий,  после  чего  пароход  повернул  обратно  к
Скадовску. За смелые  и  решительные  действия  второй  помощник  капитана
парохода   "Красный   флот"   А.И.Маринеско   получил   благодарность   от
командующего  Черноморским  флотом  и  месячный  оклад   от   пароходства.
Александр Иванович был доволен, но ему даже в голову не приходило, что это
первое соприкосновение с военно-морским флотом будет иметь для него далеко
идущие последствия. Через несколько дней  он  был  вызван  на  медицинскую
комиссию, признан здоровым и призван по спецнабору в кадры Военно-Морского
Флота.
   Здесь необходимо пояснение.
   "Призыв"  -  слово  неоднозначное.  Существует  закон  об  обязательной
военной службе, согласно которому ежегодно  призываются  в  армию  и  флот
достигшие призывного возраста молодые люди.  Неявка  на  призывные  пункты
даже в мирное время является дезертирством и преследуется  по  закону.  Но
есть и другой, хорошо нам знакомый смысл слова. Когда призыв опирается  не
столько даже на закон, а обращен к нашим глубинным чувствам - гражданского
и патриотического долга. Призыв "по  спецнабору"  ближе  к  этому  второму
смыслу.  Призванным  предстояло  принять  решение.  Было   бы   лицемерным
утверждать, что оно  во  всех  случаях  было  полностью  добровольным.  Но
все-таки самостоятельным. Одно  дело  -  отслужить  два  или  три  года  и
податься домой. Совсем другое - изменить весь  ход  своей  жизни,  избрать
новую, по всей вероятности, пожизненную профессию.
   Саша Маринеско решение принял. Далось оно ему лишь по видимости легко.
   Он не мог не понимать, что с этим решением рушатся все  его  с  детских
лет взлелеянные мечты и планы. Что уже  никогда  ему  не  пройти  морскими
дорогами Миклухо-Маклая, не  повидать  далекие  экзотические  страны.  Что
предстоит крутой поворот. Вернее, даже скачок.  Из  солнечной  Одессы,  от
любимой семьи, от близких друзей - в чужой, туманный Ленинград. Из теплого
Черного моря - в глубины холодной Балтики. "Глубины" - не оговорка. Задача
спецнабора была - сделать из вчерашних торговых  моряков  подводников.  И,
может  быть,  самое  существенное:  переход  из   трудной,   утомительной,
временами опасной,  но  все  же  цивильной,  гражданской  жизни  к  жестко
регламентированному, подчиненному строгой служебной иерархии быту воинской
части.
   Почему же, зная все это, Саша Маринеско решился в корне  изменить  свою
судьбу? Не значит ли это, что он не хотел стать военным моряком  и  его  к
этому принудили?
   Попробую ответить на этот непростой вопрос, опираясь  на  свидетельства
самого Александра Ивановича и некоторых его сверстников.
   Если говорить только о чисто субъективной, эмоциональной стороне -  то,
безусловно, не хотел. Кстати, на  этом  признании  обрываются  его  скупые
автобиографические записи. В своем нежелании он был не одинок. Не хотелось
многим, однако они стали не только военными моряками, но и  прославленными
командирами,  как  сверстник  Саши  Герой  Советского  Союза  вице-адмирал
Григорий Иванович Щедрин.
   Итак, в чем же причина? Наши  решения  редко  имеют  одну  причину.  Но
всегда есть главная.  Среди  второстепенных  можно  угадать  и  накипевшее
раздражение  против  однообразия  рейсов  на  перегруженной   сверх   меры
коробочке (других, более интересных вакансий в то время не  предвиделось),
и присущую Саше Маринеско тягу ко всему неизведанному, но основная причина
была, конечно, не в этом, а заключалась она в одном магическом для  нашего
комсомольского поколения слове. Слово это было: "надо".
   Кому надо? Надо  стране.  В  те  годы  молодежь  по  призыву  комсомола
срывалась с  родных  мест  и  уезжала  на  дальние  уральские,  сибирские,
дальневосточные стройки. Комсомол шефствовал над Военно-Морским Флотом,  и
количество добровольцев, осаждавших военкоматы, намного превышало скромные
в  начале  тридцатых  годов  заявки  флотов.  И  не  боязнь  расстаться  с
комсомольским билетом, а вошедшее в кровь и плоть чувство долга  заставило
Сашу Маринеско, не долго раздумывая, сказать себе это "надо".
   Вспоминаю Валю Кукушкина с его "пойдем, куда  пошлют".  Это  были  люди
одного поколения.
   У  читателя  может  возникнуть  вполне  законный  вопрос:  а  было   ли
действительно надо? Нужно ли было  срывать  с  плавающих  судов  тщательно
отобранных и хорошо подготовленных моряков торгового (то есть  надводного)
флота и заново переучивать их, чтобы  сделать  из  них  подводников?  Ведь
существуют высшие военно-морские  училища,  ежегодно  выпускающие  отлично
подготовленных командиров, в том числе и подводников. Угроза  новой  войны
еще не ощущалась как близкая, необходимости в ускоренных выпусках не  было
никакой. Ответить на этот вопрос мне помог Григорий Иванович Щедрин.
   В тридцатые годы  развернулось  строительство  отечественных  подводных
лодок.  Нужны  были  кадры.  Советское  командование  учло  немецкий  опыт
подготовки лоцманов военного времени. Эти  лоцманы  ходили  на  германских
подводных лодках как консультанты при  командире.  Установлено  было,  что
лучшие лоцманы выходят из капитанов и  штурманов  торгового  флота  -  они
лучше, чем кто-либо, знают, как  ходят  транспорты.  Наши  пошли  в  своих
выводах дальше. Поскольку  главная  задача  подводных  лодок  -  охота  за
транспортами противника, из  торговых  моряков  можно  воспитать  отличных
командиров-подводников. Кому, как не им, знать все повадки грузовых судов.
Практика  подтвердила  расчет  -  среди  отличившихся   в   годы   Великой
Отечественной войны подводников много бывших торговых моряков,  достаточно
назвать  С.Н.Богорада,  Н.А.Лунина,  А.М.Матиясевича,   Ф.В.Константинова,
В.А.Полещука и самого Г.И.Щедрина.
   Понимал ли все это тогда будущий командир "С-13"? Если  и  понимал,  то
смутно. Но, уже будучи  подводником,  продолжал  гордиться  своим  званием
штурмана дальнего плавания и сердился, когда  моряков  гражданского  флота
называли "торгашами". Он любил говорить, что лучшие  штурманы  выходят  из
этих так называемых торгашей, и пояснял свою мысль очень наглядно: "Всякий
раз, когда отходит от пирса торговый корабль,  -  государству  прибыль.  А
когда военный - чистый расход. У кого, по-вашему, больше опыта?"
   Для мирного времени это было не лишено основания.
   В ноябре 1933 года Александр Маринеско в  числе  других  призванных  по
спецнабору прибыл в Ленинград, был обмундирован,  получил  знаки  различия
командира 6-й категории (нынешних воинских званий тогда  еще  не  было)  и
направлен в штурманские  классы  специальных  курсов  командного  состава.
Вместе с ним приехала в Ленинград  Нина  Ильинична  Маринеско,  урожденная
Карюкина. Свадьба их состоялась незадолго до отъезда из Одессы. Начиналась
новая эра. Слово, быть может, чересчур торжественное,  но  для  Александра
Ивановича прощание с Одессой было не простой переменой адреса,  а  обрывом
многолетних связей и погружением в новую, незнакомую среду. Все нужно было
строить заново.



5. ЛЮБОВЬ И ДОЛГ

   О начале своей военно-морской службы Александр Иванович рассказывал мне
мало. Однако не скрывал, что временами был близок к отчаянию.
   Приспособление, или, как теперь говорят, адаптация,  к  новым  условиям
происходило мучительно.
   Старые товарищи, наблюдавшие Сашу Маринеско в первые месяцы, единодушно
отмечают  драматический  разрыв  между  сознательно  принятым  решением  и
гнездившимся в его  душе  глубоким  сопротивлением  этим  новым  условиям.
Г.И.Щедрин вспоминает: "Саша учился хорошо, никаких претензий к нему ни  у
командования, ни у комсомольской организации не было, но настроение у него
временами было подавленное, и я знал,  почему.  Знал,  потому  что  и  сам
переживал нечто подобное".
   С.М.Шапошников по окончании морского техникума, так же  как  Маринеско,
стал помощником капитана и вместе со своим капитаном ездил  в  Норвегию  -
принимать новое судно. На обратном пути в Ленинграде узнал адрес курсов  и
добился свидания. Саша со своей  обычной  сдержанностью  не  жаловался  на
судьбу, но врать не стал. Признался, что скучает  по  Одессе,  по  Черному
морю, по родному дому...
   Теперь у него было два дома - родительский в  Одессе  и  своя  семья  в
Ленинграде,  жена  Нина,  дочь  Лора.  Человек,  о  похождениях   которого
впоследствии столько судачили, был преданным мужем  и  ласковым  отцом.  А
видеться с ними приходилось урывками.
   Легче всего изобразить противоречия, обуревавшие в то  время  слушателя
спецкурсов Маринеско, как столкновение еще не утраченных "нравов  одесской
вольницы" с  разумной  воинской  дисциплиной.  Но  это  было  бы  ошибкой.
Командир 6-й категории Маринеско никогда, даже в  ранней  юности,  не  был
противником  дисциплины.  Мореплавание  вообще  дисциплинирует,  и   любой
настоящий моряк - а Маринеско к тому времени был уже настоящим  моряком  -
прекрасно знает, что торговое судно, так же как военный корабль, не терпит
анархии. Уходя в плавание, торговый моряк надолго расстается с семьей, и в
этом смысле его быт мало чем отличается от быта военного моряка.  Все  это
Маринеско не только знал,  но  умел  подчиняться  и  требовать;  за  время
обучения на курсах - ни одного  дисциплинарного  взыскания.  Угнетало  его
другое. Возвратившись из плавания  и  ступивши  ногой  на  твердую  землю,
торговый моряк обретает свободу. Он уже  не  подчинен  своему  капитану  и
волен в своих поступках. В своем  неприятии  казарменного  быта  Александр
Иванович был не одинок. Среди его товарищей по курсу были люди,  не  менее
остро  переживавшие  изменение  привычных   мерок.   Будь   они   обычными
призывниками,  им  было  бы  проще  освоиться,  но,   несмотря   на   свою
относительную молодость, они уже хлебнули другой жизни,  ничуть  не  более
легкой и даже более ответственной, но другой. Дипломированные штурманы,  в
недалекой  перспективе  капитаны  черноморских  судов,  здесь  они   вновь
превращались в курсантов Многое пришлось постигать с азов.
   Через четверть века Александр Иванович записывает в тетрадку: "Учеба на
курсах первое время шла у нас плохо. Военная служба многих не  устраивала,
больше всего не любили мы строевые занятия  и  всякое,  даже  на  короткое
расстояние, передвижение строем. Многие у нас стали нарочно плохо  учиться
в надежде, что их отчислят. Неизвестно, чем кончилась бы эта  "итальянская
забастовка", если  б  не  влияние  преподавателя  астрономии  и  навигации
Малинина. Малинин, в прошлом флагманский штурман флота, был  культурнейшим
моряком и вызывал у нас, молодых, чувство глубокого уважения.  Летом  1934
года он руководил практическими  занятиями  курса  на  Каспийском  море  и
прекрасно разобрался в психологии подопечных.  Когда  кто-то  притворялся,
что не знает предмета,  Малинин  мгновенно  его  разоблачал,  в  людях  он
разбирался не хуже, чем в астрономии. А под конец  практики,  собрав  всех
для беседы, в безупречно вежливой форме, но очень твердо предупредил: если
кто-нибудь рассчитывает, что его отчислят по неуспеваемости и он  вернется
на торговый флот, то это заблуждение. Скорее всего этих  товарищей  пошлют
отбывать воинскую повинность рядовыми матросами на малые корабли".
   Здесь не обойтись без некоторых уточнений.
   Александр Иванович точен, говоря, что  поначалу  учеба  на  курсах  шла
плохо. Но сам-то он учился хорошо,  об  этом  свидетельствует  приведенный
выше отзыв Г.И.Щедрина. Уж, во всяком случае, неучем он не притворялся,  и
если по  окончании  практики  на  Каспии  курсант  Маринеско  с  удвоенной
энергией принялся за  военные  науки,  то  не  потому,  что  в  деликатном
предупреждении Малинина была закапсулирована угроза. Угрозы  на  Маринеско
не действовали, он становился упрям. Мог и вспыхнуть: "Отчисляйте! Отслужу
что положено и вернусь в Одессу". Значит, дело было не  в  угрозе.  Просто
ему было противно делать что-нибудь плохо. Да и другие после Каспия начали
заниматься всерьез.
   Маринеско попал в самую сильную группу и окончил курсы досрочно.
   Военная  служба  ему  по-прежнему  не  нравилась.  Особенно  остро   он
переживал случаи,  когда  ему  доводилось  сталкиваться  с  начальственной
грубостью или высокомерием. Эта черта сохранилась в нем  до  конца  жизни.
Безотказный на службе, вне службы бывал строптив и  очень  чувствителен  к
тону. Знал, что нельзя возражать, но иногда срывался. В особенности он  не
терпел,  когда  вчерашний  однокашник,  поднявшись   на   одну   служебную
ступеньку,  резко  менял  стиль  отношений  со  вчерашними  друзьями.  Мне
приходилось слышать (говорили это люди в высоких званиях),  что  Маринеско
был чрезмерно обидчив.  Но  не  принимаем  ли  мы  иногда  за  обидчивость
развитое чувство собственного достоинства?
   Маринеско обижать людей не  любил,  и  когда  ему  случалось  нагрубить
кому-нибудь, каялся. Бывало, грубил старшим. А когда срывал раздражение на
подчиненном, умел  признать  свою  вину  и  старался  загладить.  Это  его
качество высоко ценилось обеими командами -  на  "М-96"  и  на  "С-13",  -
потому что на него редко обижались.
   Запомнился мне такой разговор.
   "Многим из нас, - сказал он в  одной  из  наших  бесед,  -  не  хватает
хорошего воспитания. Не в смысле идейном, а в смысле манер. Известно,  что
офицеры  старого  флота  в  своем  кругу   соблюдали   корректность,   дух
кают-компании, обращение  даже  к  младшим  по  имени-отчеству...  Не  так
глупо".
   Александра Ивановича во время его срывов  я  ни  разу  не  видел.  А  в
обычное  время  он  на  меня  производил   впечатление   человека   хорошо
воспитанного - простого в обращении, без тени фанаберии или панибратства.
   Но я отвлекся. Маринеско отлично окончил курсы, однако свой переезд  на
Балтику и переход  в  кадры  военного  флота  он  по-прежнему  воспринимал
драматически. Драма заключалась  в  том,  что  долг  был  в  несогласии  с
чувством.
   Долг велел, а сердце не лежало.
   На  борении  любви  и  долга  построена  большая  часть  конфликтов   в
произведениях мировой литературы. Конечно, если любовь понимать  широко  -
не  только  как  любовную  страсть.  Впрочем,  и  понятие  долга   требует
диалектического подхода. С точки зрения феодальной  морали,  Ромео  должен
был не любить Джульетту, а  уничтожать  ее  родственников.  И  разве  долг
присяги хоть сколько-нибудь оправдывает палачей Освенцима и Треблинки?
   В большинстве книг торжествует долг, и мы, читатели, относимся к  этому
с одобрением. Почему так, нетрудно понять. Долг диктует общество. Любовь -
удел частного лица. Примат общественного над личным. В хороших книгах долг
торжествует ценой жесточайших страданий или даже гибели героя. В плохих  -
с обескураживающей легкостью.
   Конфликт, переживаемый командиром 6-й категории Маринеско,  был  не  из
легких.
   В самом деле - можно из чувства долга отказаться от любых  материальных
благ. Для порядочного человека это никогда не становится трагедией.
   Можно из чувства долга отказаться от любви. К примеру, остаться в семье
ради детей. Пожертвовать своим  счастьем,  чтобы  не  приносить  страданий
близким. Трудно, но можно.
   Можно, наконец, пожертвовать жизнью. В бою.
   Но пожертвовать жизнью, так сказать, в рассрочку,  всю  жизнь  жить  не
своей жизнью, делать не свое дело?
   Вероятно, тоже можно. Но очень тяжело. Не все это выдерживают.
   Из этог