начштаба,
рискнувшего, как неблагоразумный самоубийца, возразить приказу министра.
     -- К тому же  отставание тыловых частей  и связанная  с  этим  нехватка
горючего и боеприпасов может привести к осложнениям в ходе боевых  действий.
Неукомплектованность  подразделений,  неслаженность  сводных полков,  слабая
подготовка личного состава, в основном первого года службы, могут привести к
большим потерям в таких сложных условиях боя, как большой город...
     Генерал багровел на глазах, словно на него навели  красный фонарь. Щеки
его становились  пунцовыми,  как  раскаленная  стенка  печки. Он  чувствовал
настроение  офицеров,   осмелевших  после   выступления  начштаба,   готовых
забросать начальника  градом  вопросов,  замечаний,  сомнений. Багровея,  он
стискивал белым костяным кулаком инкрустированный кий.
     -- В силу сказанного, -- завершал выступление начштаба, глядя не в лицо
генералу,  а  на его  восточные чувяки, попиравшие карту  города, -- кажется
целесообразным  перенести  на  неделю  сроки  вхождения  в  город.  Провести
интенсивную  разведку по маршрутам движения. Составить подробные карты-схемы
с  указанием для  каждого блокпоста его места, название улицы,  номер  дома.
Совершить привязку артиллерийских  целей на перекрестках и крупных объектах,
которые  противник  может использовать  в  качестве опорных  пунктов.  Время
отсрочки  употребить для  ускоренного слаживания, подготовки личного состава
подразделений... У меня все, товарищ генерал...
     Он   умолк,  изумляясь   своей  смелости.  На  мгновение   вокруг  него
образовалась  пустота, как вокруг упавшего  в воду камня.  В эту надавленную
пустоту  через секунду  должны  были хлынуть  раздражительность и нетерпение
офицеров. И упреждая их, генерал шагнул  к начштаба, с хрустом давя чувяками
карту города, наступая  подошвами на  Президентский  Дворец, на  центральную
улицу,  на здание  вокзала  под  фиолетовыми зимними  фонарями,  на стальную
черно-белую колею, отражавшую ледяные огни.
     -- Кто вы  такой,  что  беретесь обсуждать приказ  министра обороны! --
Генерал повысил голос, почти кричал, придавая своему голосу нарочитый клекот
и хрип.  --  Вы рассуждаете,  как самоучка,  допущенный до полковых  учений!
Знаете ли вы,  что план разработан в Главном оперативном управлении с учетом
данных   космической  и  агентурной   разведки!..   Полностью  согласован  с
политическим  руководством  страны!.. Его дорабатывали в  штабе округа!.. Он
доведен до вас после того, как над ним работали десятки лучших штабистов!..
     Генерал утвердился в своем превосходстве. Видел, как съежился начальник
штаба,  вжал  узкую  голову в плечи.  На его  желтоватом,  изможденном  лице
появились белые смертельные пятна.
     --  Операция  носит  бескровный,  чисто  демонстративный  характер,  --
продолжал генерал. -- Она не потребует от вас широкомасштабных уличных боев,
как  в Берлине в сорок пятом  году... По  оперативным данным, противник  уже
покидает  город,  просачивается  из  него  малыми  группами.   Надо   только
поднажать, понаделать побольше шуму, погреметь броней, и он откатится назад.
Чеченцы  -- это все  сплошь  бандиты  и  воры, способные  грабить  поезда  и
магазинные  кассы.  Они  разбегутся при  виде  скопления  техники.  Поэтому,
повторяю,  план предполагает  продвижение сплошными колоннами, размещение на
открытых участках города!
     Генерал,  крупный,  сильный,  багровый,  чувствовал  свое  моральное  и
физическое  превосходство над  чахлым  и  болезненным  начштаба. Согнул его,
продолжал сгибать и ломать, а вместе с ним и молчащих, отступивших офицеров,
отдававших  на  генеральскую  расправу   незадачливого  товарища.  Кудрявцев
чувствовал  их  муку, малодушие, неспособность  поддержать одиночку. Комбриг
отводил глаза, не желал встречаться ими с  генералом, начальником штаба и  с
ним, Кудрявцевым, искавшим командирский взгляд.
     -- Может быть, вы просто боитесь?  -- издевался генерал. -- Может быть,
вам просто не хочется отрывать  зад от  теплой печи? Может, вы предпочитаете
поддать в  новогоднюю  ночь?  У  нас в  последние  годы  развелись  офицеры,
привыкшие  к тыловым харчам  и  боящиеся боевых как  черт  ладана... Если вы
трус, пишите рапорт, я отстраню вас от операции! Товарищи пойдут без  вас, а
с вами мы потом разберемся отдельно!
     Кудрявцев видел,  как  оскорблен начальник  штаба.  Как трусливо молчит
комбриг.  Как  сникли  подавленные  офицеры.  Испытывал  стыд, отвращение  к
генералу,  презрение к комбригу. Был готов  выступить из-за спины офицеров и
бросить в  лицо обидчику яростные безумные  слова. Но  громко, особым звоном
заверещал телефон, связист поспешно схватил трубку и доложил:
     -- На связи "Первый", товарищ генерал! Генерал изменился в лице, согнал
с него властное,  беспощадное выражение, обретая другое -- предупредительное
и почтительное. Крепко сжал трубку:
     -- Слушаю вас,  товарищ министр!.. Так точно, товарищ министр!.. Приказ
доведен  до  войск,  товарищ министр!..  Отношение  боевое,  бодрое, товарищ
министр!..  А  куда нам деваться --  только вперед!.. Поздравляю вас с  днем
рождения  и с наступающим Новым годом!.. Будем рады вас видеть в Грозном, и,
как говорится, чокнуться с вами в Президентском Дворце!.. Спасибо!.. Спасибо
за все!.. Все будет выполнено, товарищ министр!..
     Кудрявцев слышал разговор. Представлял  московское беломраморное здание
министерства,  огромный кабинет  с  портретами царей, полководцев,  огромный
глобус,  перед батареей  цветных телефонов  --  праздничный,  энергичный,  с
веселыми  глазами  десантника  министр. Выставил  погон  с золотой  звездой.
Посылает им боевой привет в чеченские холмы и предгорья.
     Генерал с сочным  чавканьем  положил  телефонную трубку. Еще  мгновение
сохранял на обветренном пунцовом лице торжественное выражение.
     --   Совещание  окончено,  товарищи   офицеры!..   Готовьте  войска   к
выступлению. В  ноль часов  я  лично  прибуду  в  город, проверю  выполнение
приказа, поздравлю командиров и личный состав с Новым годом!..
     Отвернулся, пошел в глубь  палатки, пересекая хрустящую карту.  Офицеры
выходили на воздух, молча, угрюмо расходились.  Кудрявцев видел, как комбриг
нервно теребит  на ходу  свой подстриженный ус, как  сутуло,  по-стариковски
шагает в  стороне начштаба. Ему было неловко за своих командиров.  Он отстал
от них, чтоб не слышать неуместные, неловкие шутки разведчика.

Глава вторая

     Штабная  палатка  бригады --  брезентовый шатер  все с той  же железной
печкой.  Солдат, озаряя худое  лицо и кончики  цепких пальцев,  подбрасывает
сосновые  чурки.  Комбриг ставит задачу командирам батальонов и рот. Молодые
офицеры в серо-зеленой форме  с блеклыми полевыми погонами, на  которых едва
различимы майорские  и капитанские звезды,  восприняли приказ  с оживлением.
Шумно обсуждали  задачу,  толкались  локтями,  заглядывая  в  карту,  тыкали
пальцами в нанесенный пунктир маршрута,  записывали радиочастоты и позывные,
уточняли ширину  проходов  и улиц,  возможность  быстрой  доставки горючего,
снарядов, санитарных машин.
     Подшучивали друг над другом:
     -- Товарищ  майор,  вам сто граммов не успели налить. Теперь  целый год
ждать!
     -- Ты говорил, не будет шампанского!  Теперь будет.  Войдем в город,  в
первом же магазине возьмем!
     -- Климук, ты все о женщинах бредил! Считай, тебе повезло. В новогоднюю
дискотеку завалимся!
     -- Кудрявцев, ты, как всегда, в голове колонны! Передавай по рации, где
какие  рестораны открыты. Пусть нам в  привокзальном ресторанчике новогодний
столик накроют!
     Кудрявцев  почти забыл безобразную  сцену в оперативной группе.  Как  и
все, был оживлен, озабочен. Его душа, ум и воля обретали осмысленную близкую
цель. Ради  этой цели он терпел лишения, занимался рутинной  работой, трясся
по  жидким  дорогам, ударяясь  грудью о кромку  стального люка,  чертыхался,
когда  глох двигатель и приходилось брать застрявшую машину на трос. Впереди
ожидал его город, огромный, живой, населенный множеством  неведомых  жизней,
часть  которых страшилась и не  желала  его появления, а  другая нетерпеливо
ждала.  Он войдет в этот разворошенный, взбудораженный город, распавшийся на
враждующие куски. Стянет его воедино  железными  скрепами. Восстановит мир и
порядок. Город сулил непредсказуемое, желанное будущее, в котором он проявит
отвагу, удачливость, героизм.
     Начштаба,   все  еще   измятый  и  потрясенный,  понемногу  отходил  от
нанесенного  ему   оскорбления.   Втолковывал  молодым   офицерам   тонкости
предстоящей задачи:
     -- Держите  технику ближе  к фасадам, ясно?.. Не закупоривайте проезжую
часть,  чтоб могло подойти подкрепление, ясно?.. Десант -- на броню!..  Чуть
что, по гранатометчикам -- всю огневую мощь!
     Комбриг  чувствовал  вину  перед  начальником  штаба.   Переживал  свое
малодушие. Вторил ему:
     -- Не думайте, что вам предстоит прогулка!.. О противнике нет серьезных
и проверенных разведданных!.. Бои в условиях крупного города -- этому вас не
учили!..  К  тому же город  --  наш,  российский, в нем  проживают  граждане
России!.. Помните, каждый выстрел, который вы произведете, будет направлен в
граждан России!..
     Офицеры слушали, кивали, не верили ни в какие выстрелы. Желали поскорее
выбраться из  скучной промозглой степи, оказаться  в городе. Они уже усвоили
задачу  и теперь  торопились в  свои  батальоны  и  роты  готовить  людей  к
выступлению.
     Рота  Кудрявцева была  встроена  в  общее защитное каре  бригады своими
окопами,  капонирами,  боевыми  машинами   пехоты,  брезентовыми  палатками,
солдатскими  нужниками,   цистернами  питьевой   воды,   коптящими  кухнями,
часовыми, невидимой  паутиной  минных  растяжек,  грудами пустых  консервных
банок  --  всей   массой  железа,   взрывчатки,  перепаханной  рыжей  земли,
человеческой  плоти, источавшей  в холодный  воздух прозрачную  дымку жизни.
Серый бурьян  был  срезан  саперными лопатками,  открывая  сектор  обстрела.
Темнела свежая непромерзшая рытвина капонира. [:]
     Боевая  машина  погрузила  в  ямину  свое  пятнистое  компактное  тело,
направила пушку  в  степь. Вокруг машины  на зарядных  ящиках, на досках, на
брезентовых плащ-палатках сидели солдаты. Раздавался хохот и свист.
     На корме "бээмпэ", укрепленная в крестовине, стояла ветка сосны. Вместо
елочных  игрушек  ее украшали  цветные обертки  сигарет, фольга,  начищенные
крышки консервных банок.  На  вершине красовалась  яркая латунная гильза  от
пушечного   снаряда.   Перед  наряженной  веткой   на   броне   притопывали,
присвистывали  Дед  Мороз  и  Снегурочка. Два  ряженых  солдата балагурили и
забавляли солдат. Дед Мороз был голый по пояс, ходили ходуном его накачанные
мышцы,  блестел на запястье  толстый, из желтого  металла браслет. На голове
торчала   грязная  чеченская  папаха.  Нижняя  часть  лица  была  занавешена
растрепанной  тряпкой. Дед  Мороз  качал  бедрами, вздувал  бицепс,  обнимал
Снегурочку за  талию. Снегурочка  тоже была  голой  по  пояс.  На  груди  ее
красовался самодельный, набитый тряпками лифчик. От впалого живота с грязным
пупком ниспадала короткая  юбка, из-под которой выглядывали кривые волосатые
ноги. От пупка  вверх под лифчик уходила синяя змея  татуировки. Они терлись
боками,  хватали  друг  друга за грудь и  за бедра, целовались,  выкрикивали
какие-то  нестройные куплеты.  Солдаты  заливались, хохотали, били ложками в
котелки,  свистели,  кидали  в  танцующих щепки,  комочки  земли, скомканные
газеты.
     Кудрявцев  подходил,  набрав  в   легкие   холодный  воздух,  готовился
выдохнуть его командирским рыком. Прервать хохот  и  свист, скомкать наивное
солдатское веселье, направить людей в работу, в торопливые сборы. Усадить их
за прицелы,  штурвалы, в десантные  отсеки. Он  приближался,  но необъяснимо
медлил,  не  мог найти  подходящей секунды,  верного  шага и ритма. Не желал
прерывать солдатский праздник, нестройный гогот и смех.
     --  Товарищ капитан!.. -- вскочил  ему навстречу командир  взвода, юный
розовощекий лейтенант  с нежным фарфоровым лицом, сияющий прозрачно-голубыми
глазами,  которые делали его похожим  на купидона. Кудрявцев  видел  такого,
пухлого, свежего,  с крылышками, с венком из  роз, нарисованного на  потолке
старинной усадьбы. В  руках  лейтенанта были не розы, а кружка горячего чая.
Ногти были грязные, на голову, прикрывая белокурые волосы, был напялен мятый
зеленый "чепчик". Но все равно в нем оставалось много млечной юной свежести,
сохранившейся среди холодных ветров,  ночлегов на броне,  грубости походного
быта. -- Второй взвод в составе...
     -- Отставить! -- прервал его  Кудрявцев, видя,  как обернулись солдаты,
разочарованные  его  появлением. Дед  Мороз и Снегурочка неохотно расплетали
свои объятия. -- Продолжайте!
     Он  не  понимал,  почему  не решился  остановить  их веселье. Лейтенант
усадил его на зарядный ящик, стряхнув комочки земли. Солдаты снова повернули
лица к елке, к ряженым, а те опять принялись кривляться, лобызаться, тискать
друг друга, желая понравиться подошедшему командиру.
     Дед  Мороз  надул бицепс  с голубой веной,  блестел  золотым браслетом.
Схватил  Снегурочку  за тряпочные  груди,  затанцевал перед  ней, выкрикивая
частушку, пяля  на солдат выпученные  белки. Крутил в  грязной, изображавшей
бороду тряпке красным, по-собачьи влажным языком.
     С маленькой Снегурочкой
     Мы играли в жмурочки!
     Завалил под елочкой,
     Засадил иголочку!
     Ох-ты, ох-ты!
     Он  шлепал  по броне башмаками, двигал непристойно животом, прикладывал
оттопыренный палец  к  паху. Солдаты вокруг улюлюкали, хватали себя за бока.
Молоденький лейтенант-херувимчик гоготал вместе  со всеми.  Кудрявцеву  было
неприятно слышать эту расхристанную, блатным голосом пропетую частушку.
     Неприятен  вид  лейтенанта,  неотличимого  от солдат  своим  вульгарным
свистом.  В этой неотличимости таилась ненадежность, угадывался  дух тления.
Войска, набранные наспех, с миру  по нитке,  по разным гарнизонам, не успели
превратиться в слаженные, проверенные в учениях боевые единицы.
     Снегурочка  мельтешила  кривыми волосатыми  ногами, обмахивалась вместо
платочка рваным куском газеты, отвечала партнеру:
     Командир у нас красивый,
     Как цветочек аленький.
     Посылает всех нас на "X",
     У него он маленький! .
     Ох-ты, ух-ты!
     Все  гоготали,  оглядываясь на румяного  лейтенанта. Тот  покраснел, не
зная, как реагировать на  дерзость. Решил  не  подавать виду, что оскорблен.
Смеялся вместе со всеми, красный от обиды.
     И  это  неприятно  поразило  Кудрявцева  -- разнузданность  и  наглость
контрактников,  залетевших  в  бригаду Бог  весть  из  каких  бараков  и  вы
трезвителей. Взводный был  слаб и неопытен, не  умел поставить  наглецов  на
место.
     Дед Мороз  отскочил от Снегурочки,  едва не опрокинув елку с начищенной
гильзой. Пустился вприсядку,  громыхая по  корме, и все тем же приблатненным
надрывным голосом пропел:
     Подошел ко мне чечен,
     Показал метровый член.
     Взял со склада я тротил
     И его укоротил!
     Ух-ты, ох-ты!
     Он  вытанцовывал, держа  над  головой руку  с браслетом, а  Снегурочка,
виляя бедрами, дергала впалым животом, на котором среди пупырышков и царапин
извивалась синяя наколотая змея.
     Все дружно гоготали, били  кто ложкой  в котелок, кто гаечным  ключом в
гусеничный трак.  Один, босой,  ноги  в  расшнурованных ботинках, сделал  из
газеты   хлопушку,  надул,  громко  хлопнул,  кинул   разорванную  газету  в
танцующих.
     Кудрявцев  усмехнулся,  поймал себя  на том,  что ему  нравится  грубая
частушка.  Он,  подобно  солдатам, ожесточен  против этих ржавых, посыпанных
инеем холмов, из-за которых нет-нет да и прилетит одинокая  свистящая  пуля.
Ожесточен против краснокирпичных богатых чеченских сел, с железными зелеными
воротами  и островерхими мечетями, у которых стоят молчаливые суровые люди в
папахах и плосковерхих кожаных кепках. Но, поймав в себе это ожесточение, он
тут  же  его  прогнал.  Город,  в который  им  предстояло войти, был населен
чеченцами,   татарами,  русскими.  Их  общее  неразделимое  дыхание,   общая
нерасчленимая жизнь  окутывали туманом  далекие кварталы,  заводские  трубы,
ажурные вышки электропередачи.
     Снегурочка  не нашла  подходящей  частушки,  пропустила  свою  очередь.
Только  повизгивала,  по-брыкивала,  непристойно   подставляла  Деду  Морозу
худосочный, прикрытый тряпицей зад. Дед Мороз хлопнул ее по заду, запел:
     Я весь день копал сортир,
     Потому что не банкир.
     Приезжайте к нам, банкиры,
     На открытие сортира.
     Все   валились   от   восторга   набок,    свистели   в   два   пальца.
Лейтенант-херувимчик  забыл  обиду,  поднял  вверх  большой  палец,  поощряя
артистов. И  опять Кудрявцев поймал  себя  на том,  что ему нравится  грубая
частушка, он, как  и все, испытывает  неприязнь к  таинственным  недоступным
банкирам, которые сидят, затаившись,  в своих особняках и стеклянных башнях,
послав  войска  в эту зимнюю  степь,  снабдив в  дорогу  несвежей  тушенкой,
латаными палатками, тощими, брошенными на днища машин матрасами. Он не видел
живым ни  одного банкира.  Среди его друзей  и знакомых  не  было работников
банков.  Но  он,  как  и многие  офицеры,  испытывал  устойчивую нелюбовь  к
неведомому, недавно народившемуся племени, с  которым связывалось  множество
неурядиц и бед.
     -- А  теперь  Дедушка  Мороз будет  дарить  нам подарки!  --  закричала
Снегурочка.  Кудрявцев  увидел, как  из  открытого  щербатого рта  вырвалось
облако горячего пара. -- Дедушка Мороз, что ты нам принес?
     Тот заколыхал тряпичной бородой, неуклюже наклонился над люком. Сунулся
в  глубину машины и извлек на броню картонную коробку из-под пива. Достал из
коробки подарок --  начищенный красно-желтый автоматный патрон. Держал двумя
пальцами, поворачивал  во  все  стороны, показывал солдатам, словно  это был
бриллиант.
     -- Подходи по одному, пока не передумал!
     Солдаты  вскакивали, тянулись  за  подношением. Дед Мороз наклонялся  с
брони,  наделял  их подарком.  Они  возвращались  на свои  места, довольные,
веселые.  Рассматривали на ладонях продолговатый, с острой пулей патрон,  на
котором аккуратно черной краской были начертаны цифры "1995".
     Кудрявцев испытывал неясное,  похожее на суеверие волнение,  глядя, как
солдаты,  повинуясь   неведомой,   толкавшей  их  воле,  протягивают  худые,
перепачканные землей и машинной смазкой руки, принимают в дар пулю.
     Дед Мороз,  язвительный  и насмешливый,  наделял каждого  пулей, словно
приобщал к чему-то неизбежному. Награждал тем единственным и доступным,  что
было им всем уготовано в зимней чеченской степи.
     --  Товарищ  капитан,  и вы возьмите! --  Комвзвода счастливо  улыбался
свежими пунцовыми губами,  держал на ладони свой маленький литой сувенир. --
Здесь всем хватит!
     Кудрявцев  колебался.  Боролся   с  предчувствием,  одолевал  суеверие.
Подошел  к боевой  машине.  Дед  Мороз,  шутовски  ухмыляясь  и  подмигивая,
протянул к  нему руку с золотым браслетом.  Кинул ему в ладонь тяжелый,  как
желудь, патрон с аккуратными черными цифрами.
     -- С Новым  годом,  товарищ  капитан!.. Сохраните подарок!.. В старости
вспомните!.. --  И  он  засмеялся,  и вместе  с паром долетел до  Кудрявцева
дурной запах перегара.
     -- Товарищ  капитан, разрешите продолжить концерт!  -- обратился к нему
лейтенант, наивно веря в то, что угодил  командиру. --  Еще  много  отличных
номеров!
     Кудрявцев  смотрел на  патрон,  на  кривую  сосновую  ветку, украшенную
папиросной  фольгой,  и время,  в  котором он проживал, как  вода  утекало в
маленькую крутящуюся воронку.
     Он пронырнул  сквозь этот крохотный вихрь обратно, в исчезнувшее время,
в другой "Новый год".
     Их школа, построенная из сухого теплого бруса. Малый за