голые  груди, стройные ноги проносятся в
снегопаде, попадая в зайчики света, отраженные от зеркального шара.
     Недалеко от камина, так что доставали струйки дымного горячего воздуха,
между елью и белым роялем  с золотой геральдикой находился стол, за  которым
главенствовал известный столичный  банкир,  влиятельный предприниматель Яков
Владимирович Бернер.  Рекламы его  банка  высвечивались на огромных  уличных
щитах.  Вывески его корпорации  сияли на крышах московских зданий,  прожигая
синюю ночь своими неоновыми иероглифами.
     Бернер, моложавый, худой, с  яркими  черными глазами,  красными свежими
губами на  бледном.  тщательно выбритом  лице,  сидел вполоборота  на резном
стуле. Радостно, остро  смотрел, как танцовщица в прозрачном трико поднимает
под  прямым  углом длинную  сильную ногу. Его  волновала ее  голая подмышка,
гладкое обтянутое  бедро.  Хотелось  поймать  ее,  крепко  и  больно  сжать,
почувствовать, как бьется, трепещет в объятиях ее горячее влажное тело.
     --  Скажи, дорогой, правда  ли,  что  ты сам  подбирал  этот  ансамбль,
осматривал каждую балерину, как лошадь? Заглядывал ей в зубы, обмерял икры?
     Его жена Марина, красивая и насмешливая, перехватила его жадный взгляд,
недовольно  выставила  нижнюю  губу. Они  были женаты полтора года, она была
беременная,  на третьем  месяце, ее живот туго обтягивала  зеленоватая ткань
английского вечернего платья, и никто не замечал ее беременности.  Но Бернер
чувствовал,  как  изменился   в  дурную  сторону  ее  нрав,  как  часто  она
раздражается и уже едва выносит запах пахучих соусов и рыбных блюд.
     -- Да, дорогая,  -- отшутился  Бернер. --  Именно как табун лошадей. Но
поверь, ни одну из них я не пытался оседлать. У меня есть  ты,  моя  дорогая
лошадка!
     За новогодний  стол Яковом Владимировичем были  приглашены  гости.  Кто
случайно,  подвернувшись  под  руку  перед  самым  праздником, кто  по праву
называться другом дома, кто из соображений полезности, находясь с Бернером в
деловых отношениях. Было  произнесено несколько тостов,  пили  водку, виски,
итальянское  вино,   французское  шампанское.   Умягченные  и   благодушные,
разгоряченные  напитками  и  музыкой,  разговаривали,   но   так,  чтобы  их
непременно услышал хозяин  стола, одарил улыбкой или одобрительным взглядом.
Бернер внутренне усмехался, не скупился на улыбки и взгляды.
     Говорила  гостья из Франции,  русская княгиня, находившаяся в родстве с
российским императорским домом. "Августейшая",  --  язвительно шепнула  мужу
Марина. Княгиня была стара, кожа ее была сухой, словно  сброшенная на  песок
шкурка  змеи.  Волосы,  седые, пышные,  с  голубоватым  оттенком, напоминали
взбитые   сливки.   Губы,   окруженные   множеством   морщинок,   напоминали
пластинчатую  изнанку гриба. На морщинистой, склеротической  руке красовался
бледно-зеленый изумруд.
     -- В нынешний приезд Москва мне особенно нравится, -- говорила княгиня,
держась  очень прямо,  вытягивая  из  кружевного воротника черепашью шею. --
Очень много красивых,  хорошо одетых людей.  Такие  светлые,  жизнерадостные
лица. Вот что значит освободиться от большевистского гнета! И конечно, очень
много красивых  отремонтированных особняков.  Я, знаете, посетила особняк на
Полянке,  принадлежавший  до  революции нашей  семье. Меня  поразило хорошее
содержание  комнат. Даже медная  люстра, которую  я помню с детства, все еще
висит в прихожей.
     -- Не исключено, -- Бернер улыбнулся, поощряя ее несколько пергаментную
шелестящую речь, --  не  исключено, что  скоро появится  закон,  по которому
собственность,  отобранная  в   революцию,   будет  возвращена   ее  прежним
владельцам. Мои друзья-депутаты разрабатывают новый законопроект. Как знать,
может быть, вы скоро сможете вернуться в свое родовое гнездо!
     -- О, это  было бы чудо! --  тихо  закачала головой княгиня,  прикрывая
глаза желтыми, как у совы,  веками. Казалось, она вспоминает туманные образы
детства.
     -- А верно ли, -- Марина с едва заметным акцентом передразнила княгиню,
-- верно ли, что коли в России восстановят монархию, то монархистам пожалуют
титулы графов, князей и баронов? Можем мы с мужем рассчитывать?
     -- О,  непременно! --  улыбнулась княгиня, показывая  фарфоровые  зубы,
похожие  на  край  тарелки. --  Ваш замечательный  муж  столько  делает  для
восстановления русской монархии!
     --  Барон  фон Бернер! -- хохотнул сидящий за  столом весельчак  Сегал,
пористый розовый нос, сияющая, загоревшая под банным кварцем  лысина, белые,
как пух одуванчика, волосы. -- Остзейский немец!
     Бернер строго посмотрел в его  сторону, и тот, слабо  хихикнув,  умолк.
Княгиня приехала в Москву  на средства и по приглашению Бернера. Он же через
несколько  дней отправит  ее в Екатеринбург, где княгиня желала побывать  на
месте захоронения царских останков. Взять горстку земли, в  которой, как она
говорила, содержится  "частичка мощей  императора".  Бернер уже  заказал  ей
гостиницу, автомобиль, провожатого,  поговорил по  телефону  с губернатором.
Взамен же он  надеялся на протекцию княгини, которая была в родстве и дружбе
с  влиятельными  политиками  Франции,  где  Бернер  собирался  открыть  сеть
бензозаправок. "Николай"  -- так думал он назвать свою  фирму,  торгующую за
границей бензином, в честь убиенного императора.
     Официант в белом, узком в талии сюртуке, в кружевной рубашке с  бантом,
похожий на тореадора, картинно поднес серебряное блюдо с нарезанными ломтями
осетрины.  Незадолго  до  этого целый  осетр,  чешуйчатый, волнообразный,  с
букетиком  бумажных  цветов  в остроконечном  клюве,  был  продемонстрирован
застолью. Теперь же, рассеченный на ровные  ломти, лежал на  блюде. Официант
изящно  взмахивал перламутровой  лопаточкой, цеплял порции,  клал на  свежие
тарелки,  не забывая подложить  серебряной  ложечкой  горстку  благоухающего
хрена.
     --  Господа,  такая  чудная  еда!  Можно сказать, объедение!  --  Сегал
поднялся, роняя салфетку, держа  хрустальную рюмку.  --  Предлагаю выпить за
здоровье нашего друга и, не боюсь сказать,  благодетеля, собравшего  нас  за
этим дивным столом!  За  Якова Владимировича, у  которого,  смею  надеяться,
новый год  будет не только годом  приращения его несметных капиталов, но и в
буквальном смысле Годом
     Приращения!..  Кстати,  чтоб  не  забыть!  --  Он  быстро  сменил  свою
напыщенную патетическую речь  на смешливую, с хрипотцой и одесским акцентом.
-- Анекдот! Два  еврея терроризировали деревню с помощью своих двух обрезов!
-- И,  не дожидаясь, когда засмеются другие, захохотал, бурно тряся животом.
Полез через стол чокаться с Бернером.
     Бернер не рассердился на  него, а насмешливо наблюдал, как он погружает
в  хрустальную  рюмку  толстые губы,  неряшливо  сует  в  рот большой  кусок
осетрины.
     --  Скажи,  почему, --  язвительно  спросила  Марина,  --  когда  еврей
рассказывает такие истории, это называется анекдотом, а когда члены общества
"Память", то это -- антисемитская выходка?
     Марина  не любила  Сегала, не понимала, почему  муж  терпит подле  себя
этого  неопрятного  и неумного балагура. Бернер  оценил остроумное замечание
жены, но  не стал ей  объяснять, что дорожит Сегалом как музейным экспонатом
из прошлого, когда он, неопытный молодой инженер, делал первые робкие шаги в
бизнесе и Сегал, матерый адвокат, спас его от уголовного преследования.
     Он  обернулся туда, где  за  белым роялем  стоял небольшой столик.  Без
вина, с  бутылкой  минеральной воды и  бутербродами за  столиком сидели  его
телохранители, дюжие парни в зеленых взбухших пиджаках, и  вместе с  ними --
начальник   службы  безопасности  ингуш   Ахмет,   рыжеватый,   жилистый,  с
подстриженной щетиной. Ахмет перехватил взгляд хозяина, посмотрел на лежащий
перед ним мобильный телефон,  отрицательно покачал головой. Бернер понял  --
ожидаемого звонка не было. Долгожданное известие запаздывало.
     Известие,  им  ожидаемое,  касалось  штурма  Грозного,  намеченного  на
новогоднюю  ночь.  Как  объяснил ему  министр  обороны, войска  должны  были
внезапно войти  в  город, вытеснить Дудаева на  сельские равнины  под  удары
авиации и  установить  контроль  над  нефтяными комплексами.  Именно с этими
комплексами    был    связан    интерес    Бернера.    Нетронутые    войной,
законсервированные заводы, сияющие стальные башни, жирные, уходящие в  степь
трубы,  серебряные, похожие  на  огромные  пузыри нефтехранилища -- все  они
должны были перейти в собственность Бернера. Концерн, который он возглавлял,
пользуясь негласной поддержкой правительства, сразу же после боевых действий
вступит во  владение собственностью. "Усмирение  мятежной Чечни" диктовалось
нефтяной политикой. Через ее территорию из России, Азербайджана и Казахстана
на  картах,  висящих  в  кабинетах  торговцев  и  потребителей   нефти,  уже
нарисованы   линии  магистралей,  разноцветные  пучки,  напоминавшие  стрелы
ударов. Схемы борьбы и стратегии за господство в двадцать первом веке.
     Именно это известие -- о вступлении войск -- должен принести ему Ахмет,
когда  на  его  столе  нежно  зазвонит  телефон, темный  моллюск,  усыпанный
присосками, кнопок.
     Еще один  гость,  приглашенный  Бернером,  развлекал  своим  разговором
застолье.  Это был известный  деятель русского  патриотического направления,
заявивший  о себе  еще  во времена  коммунизма. Он  выступал  за возрождение
православия,  за переименование улиц, за реставрацию  храмов и  за то, чтобы
русские  люди называли друг друга "сударь" или "сударыня". Его критиковали в
советской прессе, он слыл почти  диссидентом, хотя печатал статьи и  книги и
выезжал за границу.
     Никита   Станиславович   Загребельский,   румяный    и   белоусый,   со
скобелевскими  надушенными  бакенбардами,  по-орлиному  радостно  взирал  на
хрусталь, серебро, драгоценности на шеях и пальцах дам, на летучих белоногих
плясуний. Отложил  вилку, с которой только что сжевал лепесток красной рыбы,
и, еще дожевывая, говорил:
     --  Милостивый   государь  Яков   Владимирович,  в   отличие  от  новых
властителей России,  вы понимаете роль  и значение  церкви  в  строительстве
государства российского.  Большевики,  как  известно,  строили свой  рай без
Бога, и  вышел ад. Строили  свою церковь без  Бога, и вышел  ГУЛАГ.  Строили
вечный Интернационал, ан получилась горстка пыли, которую ветер раздул!
     Загребельский   говорил  назидательно,  но  и   с   легкой   насмешкой.
Поучительно, как  пастырь, но и с легкой иронией к тому,  о чем говорил. Его
жена-старушка, похожая на белую мышь, что-то мелко жевала, двигала маленьким
носиком, дергала румяными старушечьими щечками, подслеповато разглядывала на
тарелке остатки еды.
     --  А ведь  новую-то Россию, которую опять хотят без Бога построить, на
одном только экономизме и американском здравом смысле, -- ее ведь опять  Бог
порушит!  Вот почему вы,  милостивый государь Яков Владимирович, очень верно
высказались на нашей встрече с владыкой, что, дескать, пора иерархам войти в
политику. Пора взять  на себя державное  бремя, не уступая  его  бездуховным
людишкам,  среди  которых  ох  как  много  ревнителей   Коминтерна,  которые
затаились  и ждут своего часа.  Церковь должна, наконец, возгласить с амвона
свое промыслительное слово!
     Загребельский  был  нужен  Бернеру  как  представитель  того "барского"
велеречивого слоя  московской  интеллигенции,  которая  мечтала  о  создании
консервативной  патриотической партии. Такая партия замышлялась Бернером как
противовес радикальным либералам, к которым многие и его причисляли, а также
красным реваншистам, которые казались Бернеру  наиболее  опасными. Он  начал
вкладывать  деньги в  создание такой  "православной патриотической партии" и
недавно был на приеме у влиятельного митрополита, где  изложил свои взгляды.
Перед визитом он долго перед зеркалом
     репетировал поклоны  и  жесты, приличествующие принятию  благословения.
Прием прошел  великолепно. Митрополит остался  доволен подарком -- старинным
пасхальным  яичком,  усыпанным  крохотными  рубинами.  Обещал  содействие  в
создании партии.
     -- Ты действительно хочешь назначить его начальником "русской идеи"? --
шепнула Марина. --  У  него  жена  похожа на морскую свинку. Такой  будет  и
партия!
     --  Что поделать, моя дорогая,  -- вздохнул  Бер-нер, целуя  ее  теплую
мочку уха с  капелькой бриллианта.  --  Вся  политика напоминает передачу "В
мире животных".
     Опять появился  молодой тореадор,  в  кружевах,  с малиновым бантом. На
серебряном  подносе  красовалась  индейка,   глазированная,  политая  жиром,
тщательно ощипанная,  словно побритая бритвой "Жиллетт". Официант грациозно,
словно  танцор,  поворачивался  вокруг   оси,  обносил   стол,  демонстрируя
очередное яство. Бернер представил,  как тореро с  мулетой,  красным плащом,
сражается с индейкой. Победив ее в кровавом бою, демонстрирует свой трофей.
     Марина угадала его мысли, заулыбалась:
     --  Месяц  назад мы были с  тобой на корриде. Ты запрещал мне смотреть,
говорил, что ему не надо это видеть, -- она положила его руку себе на живот,
и он почувствовал исходящее тепло, налитую упругую округлость.
     -- Закажу для тебя художнику какую-нибудь сказочную, волшебную картину,
--  сказал растроганный  Бернер. --  Смотри на нее  и  любуйся. И  он  будет
смотреть, любоваться.
     Индейка,  разделанная  и расчлененная  на белые  и смуглые  ломти,  уже
лежала  на тарелках. Ее поливали соусами, делили на мягкие волокна, запивали
вином и водкой.
     -- Дорогой Дональд, -- Бернер обратился к худощавому, в тяжелых роговых
очках американцу, секретарю посольства, который благожелательно  наблюдал за
русским столом, как няня  наблюдает  за играющими  в  песочнице  детьми. Его
молодая, с лошадиной головой жена слегка опьянела, плохо понимала по-русски,
начинала вдруг громко смеяться со странным, тоже лошадиным всхрапыванием. --
Дорогой  Дональд,   скажите,   как,  по-вашему,  отнеслась  бы  американская
общественность к небольшой победоносной войне, развязанной нашим федеральным
центром против одной из взбунтовавшихся окраин? Протестовала бы, как обычно,
или закрыла на это глаза?
     Дипломат занимался в Москве сбором стратегической информации. Был нужен
Бернеру  для осуществления  небольшой, но важной операции,  связанной с  его
финансовыми интересами в Америке. Бернер оказывал американцу услуги, сообщая
конфиденциальные  сведения  из "коридоров власти", знакомил  с  влиятельными
чиновниками,   получая  взамен  протекцию  в  госдепе  и  финансовых  кругах
Уолл-стрита.
     --  Какую окраину вы имеете в виду?--  уточнил Дональд,  резко увеличив
глаза  в  роговых  окулярах,  словно  где-то  подкрутил невидимый  винт.  --
Татарстан или Чечню?
     -- Нет-нет, только не Татарстан! -- замахал руками Бернер. -- Допустим,
что это Чечня!
     -- Думаю, все будет зависеть от  продолжительности и  уровня конфликта.
--  Американец  стал  серьезным,   и  его  глаза  в  роговых  оправах  снова
уменьшились  на  пол-оборота  винта.  --  Если  война  будет  скоротечной  и
победной,  с  малым количеством потерь, то, я полагаю, американцы закроют на
это глаза. Важно, будет  ли обеспечен надлежащий информационный фон, как это
было в Москве во время штурма вашего парламента. Американцы, симпатизирующие
любому парламенту, были тогда на стороне вашего Президента, а не парламента.
     Ответ был сделан аккуратно и точно. Казалось, дипломат давно .предвидит
возможность  войны в  Чечне. Уже  послана аналитическая  записка  в  госдеп,
собраны данные о сепаратизме в России.
     -- Дональд, могу я вас попросить  об услуге? -- Бернер перевел разговор
от большого к малому, от общезначимого к личному. -- Мой компаньон,  большой
друг  Америки, должен  срочно  вылететь в Штаты.  Но  ваш  консульский отдел
отказывает ему в визе на основании якобы имеющихся в компьютере данных о его
криминальном прошлом. Коммунистическое прошлое для всех антикоммунистов было
криминальным.   Не  следует  принимать   в  расчет  конфликты  и  сложности,
возникавшие между тоталитарным режимом и самой дееспособной частью общества.
Помогите получить ему визу. А мы, в свою очередь, не останемся в долгу перед
вашими друзьями.
     --  Как  имя  вашего  компаньона?  --   Коричневые  застекленные  глаза
внимательно  устремились  на  Бернера.  --  Я  попробую  поговорить с  нашим
консулом.
     Бернер вынул визитку с крохотной голографической эмблемой, сверкнувшей,
как  снежинка.   Маленькой  золотой  ручкой  написал  имя  клиента,  передал
дипломату.  Снежинка еще раз сверкнула в худых болезненных пальцах дипломата
и скрылась в его  портмоне.  Его жена, не  понимая смысла разговора, громко,
по-лошадиному  фыркнула. Ее  розовые  ноздри  затрепетали  от  горячих  масс
выдыхаемого воздуха.
     -- Хочется положить перед ней копешку сена! -- съязвила Марина.
     Бернер оглянулся в  сторону белого,  с  золотыми позументами рояля, где
недвижно, будто  манекены в витрине, застыли  телохранители. Ахмет мгновенно
перехватил его взгляд и отрицательно покачал  головой.  Известия  все еще не
было, и это раздражало и тревожило Бернера.
     Он оглядел дубовый, наполненный публикой  зал. Он был здесь хозяин. Его
взгляда, кивка, незаметного жеста ожидал метрдотель,  большой,  благородный,
гривастый,  похожий  на геральдического  льва. Официанты  в  скромных  позах
стояли, у стены, как канделябры, готовые по первому знаку кинуться исполнять
прихоти  и капризы гостей.  Сами  гости,  шумно  облепившие  столы,  хлопали
пробками, зажигали бенгальские огни, хохотали, громко и раскатисто говорили,
а  сами постоянно и  незаметно поглядывали  на  Бернера. Желали  поймать его
взгляд,  улыбнуться ему, если  можно, то подойти, пожать  руку, перекинуться
парой незначащих фраз.
     Бернер привык  к  этим изъявлениям  внимания  и заискивания. Слушал гул
запущенного  им  веселья, напоминавшего  работу ткацкой машины со множеством
разноцветных шелковых нитей.
     --  Ну-с, Андрей Федорович, не жалеете, что оказались в нашем  скромном
обществе? Сидели бы  сейчас в  новогоднюю  ночь перед лесной берлогой и лапу
сосали! -- С  этими  шутливыми словами Бернер  обратился еще к одному гостю,
зам-министра  топлива,  на  вид простоватому, с  грубым  щербатым  лицом, со
множеством порезов и шрамов. Словно это лицо однажды вскипело и застыло, как
кусок  вулканической  пемзы.  Замминистра  собирался  улететь  в  Сибирь  на
медвежью охоту, на  берлогу, которую подготовили ему  газовики.  Приглашал с
собой и Бернера, но остался в ожидании важнейших сообщений.
     Его жена, маленькая круглолицая башкирка, со щеками, похожими на спелые
яблоки, весело лепетала, забавляя Сегала. Старый  ловелас  целовал ей ручки,
наклонял розовую  сияющую лысину, а  легкомысленная  проказница хохотала,  и
казалось, вот-вот щелкнет по лысине лакированным ноготком.
     --  Не жалейте, Андрей Федорович, охота от нас не уйдет. В любую минуту
можем  понадобиться. --  Бернер с  симпатией  смотрел  на нефтяника,  с  кем
связывал  близкие хлопоты и радения  по  захвату чеченского  нефтекомплекса.
Замминистра должен был обеспечить Бернеру победу над конкурентами,  добиться
выгодного  решения правительства. Сам же при этом получал для  своего  брата
место в совете директоров вновь создаваемого концерна.
     -- Да нет, не жалею, Яков Владимирович, -- ответил замминистра,  блестя
маленькими,  как  бусинки, плутоватыми глазками.  -- Медведь-то, он спит. Ну
еще недельку  поспит, пока мы его не  разбудим. А наше с вами дело не спит и
нам спать не велит!
     --  Верно  вы мыслите, Андрей Федорович.  Нам  здесь  первую новогоднюю
недельку побыть, до первого заседания правительства. А уж потом, Бог даст, и
махнем в Сибирь, завалим медведя!
     -- Все сделаем в лучшем виде, Яков Владимирович.  Уж и винтовка для вас
приготовлена,  и егерь у вас свой будет, и мес