телефонов,  связывающих  баню  с Кремлем,  министерством,  штабами,
округами,  космическими   и  ракетными  войсками.   Дежурный  связист  молча
поклонился Бернеру.
     Прошли второй  предбанник, напоминавший  музейную  комнату, с портретом
Петра I, с бюстами Суворова и Кутузова,  с  памятными вымпелами, сувенирами,
макетами подводных лодок, ракет, самолетов.
     Вошли в  третий предбанник,  в трапезную,  где витал банный  дух, пахло
шампунями,   вкусной  едой,  напитками,   стоял  широкий   стол  с  лавками,
уставленный бутылками,  снедью.  За этим столом,  голые,  сбросив  простыни,
сидели    министр   и    его   ближайший   сподвижник,   генерал,   ведающий
психологическими и  моральными  вопросами  армии.  Оба утомленные,  розовые,
влажные, только что оттуда, из-за заветной двери, где пылающий жар, звенящая
жаровня,  белые,  как  ость, лежанки. Знаменитая парилка министра, содеянная
лучшими  специалистами  военно-промышленного комплекса по  патентам  финских
банщиков,  с  использованием  рецептов бурятских  колдунов, ведающих тайнами
тибетской медицины.
     --  Здравия желаю,  товарищ министр! --  комично  вытянулся  на  пороге
Бернер,  прикладывая ладонь к виску на польский манер,  ладонью навыверт. --
Прибыл  в ваше распоряжение засвидетельствовать почтение и поздравить с днем
рождения!.. Раскрывай! -- обернулся он к охраннику.
     Тот  положил  на  пол  шерстяной  рулон,  раскатал  черно-малиновый,  с
дымчатым ворсом ковер, покрытый ромбами, вензелями, таинственными восточными
знаками.  Поверх  ковра  выложил кривой  клинок,  вытянув его наполовину  из
ножен. Министр воззрился на подарки синими острыми  глазками, помещенными  в
розовые ободки воспаленных век.
     --   Ковер-самолет!  --   жизнерадостно   захохотал   генерал-затейник,
потряхивая  большой,  костистой, как у  лошади, головой и крупным,  дряблым,
отвыкшим от упражнений телом. -- И меч -- голова с плеч!
     -- "Все  мое",  --  сказало злато.  --  "Все мое", -- сказал булат", --
подхватил его хохот Бернер. -- Да здравствует союз булата и злата!
     -- Подойди, поцелуемся!  --  позвал министр.  Бернер, как  был  в своем
дорогом вечернем  костюме,  подошел  и  обнялся с  министром,  чувствуя  его
скользкое, в бисерном поте, распаренное тело и влажные вялые губы.
     -- Ну что, по маленькой!.. С Новым, как говорится,  годом! --  привычно
хватая бутылку, предложил генерал-затейник.
     -- Погоди,  пусть сперва пар примет! А то у него и так  нос крючком, да
еще и синий! -- Министр грубовато  и любовно похлопал Бернера  тяжелой лапой
десантника, даванул его худые кости, отчего  Бернеру стало больно. -- Давай,
Яша, сними с себя костюм. А то ты похож на презерватив без усиков!
     Это сравнение задело Бернера, как и упоминание о  его крючковатом носе.
Но он не подал виду, не позволил себе обидеться. Большую часть жизни министр
провел  в  казармах,  на  стрельбищах и на  локальных конфликтах, что вполне
извиняло характер его юмора.
     Бернер раздевался в предбаннике перед большим зеркалом, совлекал с себя
широкоплечий костюм, шелковый галстук, тонкие носки и белье. В зеркале перед
ним возникал худосочный человек с сутулыми плечами,  впалой грудью,  тонкими
ногами, поросший кое-где редкими  волосками.  Бледный,  блеклый,  как чахлый
стебель, на котором висела большая понурая голова. Он испытал брезгливость к
самому  себе,  к непрочно  поставленным на пол стопам, к прыщику на груди, к
некрасивому рубцу от  аппендицита, к вялым гениталиям. Попытался напружинить
бицепсы, напрячь  грудь и живот, но  картина вышла комическая, и он, истязая
себя,  желая  продлить  страдание,  стоял  в  позе  культуриста, похожий  на
кузнечика  или богомола.  Он  вернулся  в трапезную,  где два крепких мужика
чокались стаканами с виски. Насмешливо  смотрели на  него  пьяными  голубыми
глазами.
     -- Пошли, Яша, примем парок, -- сказал министр, грузно  выбираясь из-за
стола. -- А ты сиди  тут,  мешай нам виски с содовой, бармен! -- приказал он
затейнику, не пуская его в парную.
     Министр  и Бернер из прохладной благоухающей трапезной проникли  сквозь
плотную дверь в сухое раскаленное пекло, где туманился похожий на прозрачное
пламя воздух,  белели,  как шлифованная кость,  лежаки, и Бернер, опаленный,
ужаснулся этому раскаленному аду. Почувствовал ожог в ноздрях, словно оттуда
полыхнуло  огнем.  Ему показалось,  что  редкая  кудель на  груди и  в  паху
задымилась и запахло паленым волосом.
     -- Поддавать не будем,  возьмем сухой!  -- сказал министр. По-обезьяньи
ловко вскарабкался на  самый верх, шевеля розовыми ягодицами.  Сел, выставив
тяжелый подбородок.  Оскалил зубы, вдыхая  сквозь них огнедышащую  смесь, от
которой выпучились  и  еще поголубели его глаза.  На  бело-розовом пятнистом
теле министра образовался легчайший стеклянистый налет пота.
     --  А я уж  здесь,  в низинке,  --  охал Бернер, подкладывая  под  себя
прохладное  седалище  и  устраиваясь  ближе  к  дверям.   --  Помаленьку   -
полегоньку...
     Он  ненавидел бани, особенно их  свирепую разновидность, сопровождаемую
жратвой,  попойкой,  неистовой гульбой, напоминавшей мясокомбинат, где среди
кипятка и пара, рева и стенаний  колыхались розовые ободранные туши. Однажды
в детстве  с  добропочтенным соседом он попал в Сандуновские  бани.  Зрелище
полутемной,  похожей  на  огромную пещеру парилки,  где,  тесно  прижавшись,
стояло  множество  голых  людей:  костлявые  старики,  угрюмые,  насупленные
мужики, нежные  отроки  и  младенцы, -- и  их накрывало  шумом, паром,  жгло
огнем, и под сводами пещеры раздавались стоны и вопли, -- это зрелище стойко
соединилось у него с образом ада или фашистских  газовых  камер, и,  слыша о
Страшном  суде или  зверских истреблениях евреев, он  вспоминал Сандуновские
бани.
     Теперь  он  сидел, съежившись и тоскливо  ожидая, когда  на  его  тощих
чреслах и  опущенных плечах выступит пот. Снизу смотрел на министра,  на его
мозолистые, с  желтыми ногтями стопы, на бугристые, отекающие бисером плечи,
на красные рубцы и шрамы -- следы боевых ранений.  Сверху  на Бернера из-под
липкой  челки  напряженно, как  электрические фонарики, смотрели  немигающие
голубые глаза.
     -- Хотел  поинтересоваться, как идет операция?.. Как дела в Грозном? --
Бернер  спросил  как бы невзначай, между делом,  хотя был  уверен ~  министр
зазвал  его в эту туманную  преисподнюю, чтобы перемолвиться парой  слов без
риска быть услышанным и записанным.
     Министр  молчал.  Выталкивал  из  всех  пор  обильное липкое  вещество.
Засасывал в легкие струи  жара.  Потом поднял  руку  и, делая  напутственный
жест, произнес:
     -- Войска идут, идут, идут...
     -- А почему, скажи на милость, начали наступление  сегодня? Ведь хотели
в середине января!
     Министр  молчал,  жмурился,  выдавливал  пот  из  глаз.  Соскребал  его
растопыренной  пятерней  от  плеча  через грудь, оставляя  на  теле  красную
борозду.
     -- Был  разговор  Президента с  Клинтоном...  -- сказал он. --  Труба с
Апшерона  пройдет через  Чечню. Там  к февралю  должно  быть спокойно. Тогда
американцы вложат деньги. Президент приказал наступать...
     Бернер знал о звонке Президенту. Через дружеские связи с  президентской
родней,  которой  он  оказывал множество непрерывных  деликатных  услуг,  он
слышал об этом звонке.
     Американские   нефтекомпании  осваивали  кавказскую  нефть.  Вкладывали
миллиарды в нефтяные поля, трубопроводы, танкерный флот. Бесцеремонно ломали
границы, мирили  лютых врагов, ссорили недавних друзей. Наматывали на черную
ось нефтяной трубы пространства Кавказа. Бернер:
     участвовал в этом проекте, сулившем несметные прибыли/Неутомимо летал в
Тбилиси,  Баку, Ереван. Оплетал  невидимой для  глаз  паутиной  президентов,
премьеров, министров. Сам был уловлен в мировую незримую сеть, как крохотная
блестящая мушка.
     Сидя   в   парилке,   закрыв  глаза,   вспомнил  недавнюю   поездку   в
Стамбул--синяя гладь Босфора, белый корабль  и стеклянный  фасад небоскреба,
отражающий восходящее солнце.
     --  Прости,  что  я  еще  раз напоминаю...  --  Бернер,  обжигая  язык,
проталкивал  слова  сквозь  кипящий  воздух,  где  капельки  пота  мгновенно
испарялись,  а  пар  распадался  на  жалящие  сухие  молекулы.  -|Ты  обещал
сохранить в  неприкосновенности все производственные мощности, из тех, что я
пометил  на карте. На них не должны  упасть ни один) снаряд, ни одна  бомба!
Деньги на счет указанной фирмы уже  поступили, можешь проверить. И будут еще
поступать. Но  каждый  снаряд, упавший  на  нефтехранилища,  будет уменьшать
сумму. Прости, что это сказал...
     Министр блестел, затуманенный, с каплей н( носу, был  похож на огромный
оттаивающий  око*  рок. Бернер с брезгливостью  смотрел  на этот желый кусок
сала,  вдыхал воздух,  наполненный  ядами,  вытекающими  из  тела  министра.
Задыхался,  чувствовал  сердцебиение,  мечтал  поскорее  выбраться  из  этой
газовой  камеры,  совмещенной  с  крематорием.  Но  стоически оставался  для
продления разговора.
     -- Ты мне дал этот контракт с Азербайджаном, --  сказал министр, сбивая
пот с бровей, и несколько капелек, жирных и  горячих, как воск,  долетели до
лица Бернера. --  Приезжали  два азера  от  Алиева, туда по контракту пойдет
оружие -- танки, "бэтээры", самоходки. Прямо с заводов, в смазке. А не может
так выйти, что  они пойдут из Азербайджана  в Чечню? Станут работать  против
моей группировки?
     --  У тебя есть  служба  разведки, -- ответил Бернер. --  Отслеживай их
маршруты  в  Чечню.  Пусть твои  соколы  их разбомбят,  если  что.  Тут  нет
возражений. Деньги заплачены.
     Министр был  как тающий  снеговик. Весь  в  блеске,  влаге, испарениях.
Красная  морковка торчала из середины лица, и было  неясно, как он воспринял
слова Бернера. Услышал ли их вообще сквозь тампоны глухого горячего воздуха.
     -- И  еще, -- сказал Бернер, переставляя свои  худосочные стопы и глядя
на  темный,  быстро  высыхающий  отпечаток.  --  Я,  как  обещал,  дам  тебе
поставщиков  продовольствия, топлива и  амуниции.  Для  всей  группировки на
время  чеченской кампании. О ценах  договоримся. Проплата --  на счет той же
фирмы...
     Бернер, сидя  внизу, чувствовал, как сверху катятся  на него валы жара,
словно накаленные булыжники. Ему хотелось выскочить в прохладный предбанник.
Он проклинал  первобытные забавы, которым  предавались  угрюмые  жаростойкие
"государственники"  из   "русского"   окружения  Президента  --   то  Совета
Безопасности,  ФСК,  Министерства  обороны.  Предпочитали   в  "неформальной
обстановке" решать государственные проблемы. Он был вынужден париться и пить
вместе с  ними.  Охотиться  на  лосей, соскребать  с  раскаленной сковородки
звериную кровь. Задыхаться от ядовитой  водки. Он отдыхал от  их  общества в
компании интеллигентных людей,  на  изящной яхте, скользящей  по Бискайскому
заливу  или  Женевскому  озеру.  Пил  только  некрепкие,  подогретые  или  с
кристаллами  льда  напитки  и вина. Мылся в большой  мраморной ванне, полной
голубоватой  благоухающей  воды. Уединялся  в  просторном,  с  перламутровым
кафелем  туалете,  с небольшой, тщательно  подобранной  библиотекой. Бани  и
охоты он  терпел как временное и неизбежное зло, которое кончится  вместе  с
устранением   из  окружения   Президента  этих  недалеких,  малообразованных
"государственников".
     В  дверях, в стеклянном оконце  появилась  физиономия  генерала. Он  не
решался  войти  без приглашения.  Прижал  к стеклу  нос, плющил  его,  делал
страшные рачьи глаза,  раскрывал пасть, изображая чудовище. Желал привлечь к
себе внимание.


     Министр долго смотрел, как корчит рожи его  затейник. Махнул, приглашая
войти.
     Генерал шумно, с топотом влетел, затаскивая  с собой эмалированный таз,
в котором лежали размоченные темно-зеленые веники.
     -- А вот  и мы!.. -- топтался он  косолапо. --  По  вашу душу пришел!..
Косточки ваши пересчитывать!..
     -- Давай его отстегай! --  приказал министр. -- А то  сидит, как собака
на  заборе!..  Веники  привозные,  подарочные!..  Эвкалипт!.. Из  сухумского
батальона!..
     Бернер  пытался противиться,  умоляюще воздевал  тонкие руки, злился на
сравнение с собакой. Но бороться было бесполезно. Затейник  уже расстелил на
горячем  дереве  сухие  простыни. Уже  хлюпал  в  тазу размягшим,  пускавшим
зеленый сок веником. С силой, ласково приговаривая, завалил Бернера:
     --  А  вот  мы сейчас потягушечки!..  А  вот мы  сейчас всю  дурь-то  и
выбьем!..
     Бернер улегся лицом вниз, закрыв глаза и ужасаясь. Слышал, как шелестит
над  ним  эвкалиптовый пук, нагоняя  раскаленные  вихри, от которых хотелось
выть. Генерал сверху  шмякнул  ему на  шею липкий обжигающий ворох. Придавил
так,  что  у  Бернера  перехватило  дыхание. Он попробовал  вывернуться,  но
огромные  ловкие  лапищи удержали  его, и  на  спину,  на ягодицы,  на  икры
посыпались  ровные  хлесткие  удары,  от   каждого  из  которых  в  нем  все
содрогалось и из открытого рта вылетали стоны и повизгивания.
     -- А вот мы теперь вдоль... А вот мы теперь поперек...
     Бернер,  окруженный  гулом,  свистом,  падающими  ударами,  больничными
запахами смолы  и эфира,  был на грани обморока. Генерал-мясник  терзал его,
мял его телеса, водил по хребту своим огромным, как зубило, пальцем.
     В полуобморочном сознании Бернера вставали страшные  образы истязаний и
пыток.  Он ненавидел этих двух мужиков, боясь, что они  его  здесь задушат и
зажарят.  Но  терпел  "ради  дела",   цепко   держа  это  "дело"  в  глубине
помраченного рассудка.
     -- Хватит! -- сказал министр. -- А то его жену вдовой  оставишь!.. Веди
его с нами в сугроб!..
     Они вытолкали  его из парилки, но не  дали подойти  к столу, где стояло
желанное пиво,  а  дружескими и  довольно болезненными  тумаками подогнали к
едва заметной дверке в стене. '
     -- Давай-ка банкира кувырком!..
     Оба,  здоровенные,  красные,  окутанные  паром, повлекли его  за  руки,
исхлестанного,  как  библейского мученика. Пнули  дверь  и  втроем из теплой
озаренной  трапезной  выкатились  на снег,  на  мороз,  под синие небеса,  к
рыхлому сугробу,  от которого при их появлении отступил солдат в полушубке и
валенках, с деревянной лопатой.
     --  Яшка, вперед! --  Министр  пнул  Бернера, и  тот кувырком  рухнул в
раскаленную глубину,  забив глаза, ноздри и рот мягким снегом, как клюквина,
обсыпанная сахарной пудрой.
     Рядом барахтались,  по-медвежьи ревели от восторга оба военных. Бернер,
едва не плача, чувствуя, что сейчас умрет, вырвался из сугроба  и  стремглав
вернулся обратно  в  трапезную,  а оттуда в парилку. Упал на лежанку, часто,
по-собачьи дыша, глядя, как тает, исчезает на его дрожащем животе снег.
     Скоро ввалились министр и его сотоварищ. Счастливые, героические, будто
совершили подвиг. Взгромоздились наверх, красные, литые,  синеглазые, словно
отлитые из цветного фарфора.
     --  Вот,  брат Яша, отведал русской  бани!.. Потом  отдыхали за столом.
Военные подливали себе виски, а Бернер жадно цедил прохладное немецкое пиво.
Не  мог  унять  жажду,  будто каждая клеточка обезвоженного  тела  впитывала
капельку золотистого пива.
     -- Выпьем  за  нашего  лидера, за  нашего министра! -- Генерал-затейник
приподнялся и говорил грозно, но одновременно подобострастно. -- Его уважает
наш Президент!  Любит армия, офицерский корпус! Принимает народ!  Потому что
он  не только военный,  не только стратег, но и политик  с большой  буквы!..
Ваша  карьера, товарищ министр, еще далеко не  закончена! Вам  предстоят еще
очень и  очень  большие  дела и очень  большие  посты!..  Но  об  этом,  как
говорится, ни слова!..
     Генерал сделал каменное лицо, приложил к губам толстенный палец. Влил в
себя  стакан виски. Стоял, выкатив  глаза,  выставив мокрую  губу,  выпуская
длинную струю воздуха.
     Министр сидел, покачиваясь, сутуля  голые плечи.  Уставил в  одну точку
немигающий злой синий взгляд.
     -- Не за меня надо пить, а за русского  солдата, который сейчас,  в эти
минуты выполняет в Грозном приказ Верховного!.. Нет такого другого солдата в
мире,  как  русский  солдат!..  Он защищает Россию, народ, а  мы  для,  него
награды  жалеем!..  Да  я  бы  вперед наступающих частей пустил  самосвал  с
орденами  и  медалями!.. Лопатами  их  сгребай,  сыпь на улицы,  чтоб части,
которые в город вошли, с асфальта их подбирали и винтили себе на грудь!..
     Голова  его с мокрой короткой  челкой  клонилась  к  столу. Он упирал в
доски тяжелые кулаки, враждебно глядел на Бернера.
     -- Русский  солдат за вас, банкиров, головы  свои кладет!.. Небось,  ни
один ваш сынок, ни один выкормыш по команде  "Вперед!" не встанет!.. Нет там
ваших  сынков, одни рабоче-крестьянские дети!.. А  вы им чем платите?.. Хоть
бы  ботинки нерваные подарили!..  Хрен-то,  все себе  гребете!.. На  русском
солдате экономите!..


     Он наливался глухим бражным  гневом,  который,  как  сок, подымался  по
костям и суставам, словно по  древесным  волокнам.  Набухал в голове, и она,
будто крона с тяжелой сырой листвой, гудела и колыхалась.
     --  Я  тебе  говорю,  прикажи  своим писакам  вонючим  оставить в покое
армию!.. Они, солдаты, за  ваше сучье богатство  кровью харкают, а вы вместо
благодарности   в   спину  им   из  своих  телекамер  стреляете!..   Я  тебя
предупреждаю:  тронешь  пальцем  солдата,  разнесу  тебя  в клочки, как того
воробья чирикающего!..
     Он ударил кулаком  по столу,  на  скулах его  заходили белые желваки, и
было слышно, как заскрипели его зубы.
     -- Вы, суки,  у нас допрыгаетесь! Вы русских куда задвинули?.. Русскому
человеку  дохнуть  нельзя!..  Нефть  ваша,  сталь  ваша, алюминий  ваш!..  А
русскому что, хрен собачий?.. Погодите, придет ваш черед! Скоро, мать  вашу,
поймете, кто в России хозяин!
     Эта пьяная ненависть,  синий жестокий  взгляд были адресованы  Бернеру.
Его ненавидел министр. Пользовался от его щедрот, получал выгоды  за услуги,
входил в долю  невидимых глазу проектов, связанных с  поставками в  армию, с
распродажей  военного  имущества,  с  использованием военного  транспорта  и
авиации. Ненавидел  Бернера глубинной упрятанной ненавистью,  которая  вдруг
после огня и снега, после водки и виски обнажилась, как  ископаемый мамонт в
горе после оползня.
     И  Бернер оробел  перед этой обнаженной,  готовой его уничтожить силой.
Откликнулся на ненависть ненавистью.
     В  министре,   в   его  друзьях,  в  директорах  военных   заводов,   в
руководителях силовых  министерств,  в  губернаторах,  в  этих  косноязычных
деревенских мужиках Бернер видел угрозу своему благосостоянию. Своим банкам,
заграничным счетам, особнякам, влиянию  на семью Президента,  образу жизни и
стилю,  с каким  он  обставлял  жилища,  руководил  телеканалами и  прессой.
Выстраивал  сложную,  непрерывно  меняющуюся  схему поведения, в которой эти
мужики,  не ведая того,  служили  его  интересам. Пополняли  его  богатство,
увеличивали его  мощь, двигали вперед к  победе. Эта мощь была столь велика,
столь замаскирована, что  в  момент;  когда он  двинет ее  вперед, она,  как
землетрясение,  сметет в одночасье все это неповоротливое чванливое мужичье.
Срежет ослепительной бритвой, оставив одни кокарды и пустые пивные банки.
     Так  думал  он,  не  давая  воли  своим  оскорбленным  чувствам.  Тонко
посмеивался, погружая губы в желтое пиво.
     ' В трапезную осторожно, на цыпочках, вошел порученец-полковник:
     ---- Товарищ министр, вас "Юг" на связь!


     . -- Приспичило!..
     Министр  крутанул головой,  как  бык,  у которого  на рогах  зацепилась
копешка сена. Стряхнул ее,  тяжело поднялся  и,  закрывая наготу  простыней,
пошатываясь, вышел. Туда, в узел связи, где среди батареи  цветных телефонов
ждала его снятая трубка.
     Сквозь  приоткрытую дверь  слышался неразборчивый  рык министра. Минута
тишины, и снова рык.
     Он  п