Варвара Синицына.
    Муза и генерал


 © Copyright Синицина
 © Copyright издательство "Вагриус" (www.vagrius.com)
 Date: 19 Jan 2002
 Выходит в печать в феврале 2002 в издательстве "Вагриус".
 В библиотеке Lib.Ru эксклюзивно представлен полный текст книги.



 ВПЕРВЫЕ В РОССИИ -
 ЖЕНСКИЙ РОМАН ОБ АРМИИ


Биография

 Может ли прапорщик  написать роман? Да,  если  этот прапорщик  служит в
столице подводного флота и фамилия у него Синицына, а зовут его Варвара...
 Десять  лет назад студентка сценарного факультета  ВГИКа вышла замуж за
курсанта  военно-морского училища  и поехала с любимым на край  света.  Край
света располагался в  районе 70-й параллели, в одном из гарнизонов Северного
флота.  За  прошедший  период  Варвара  родила  сына,  развелась  с мужем  и
призвалась  на  военную службу.  Прапорщик  Синицына  является  специалистом
первого класса,  умеет  хранить военную  тайну,  в  перерывах между несением
службы, стрельбами, нарядами и строевой подготовкой пишет романы.


Аннотация

 Все началось  в  гарнизоне с обыкновенного  спора на ящик  шампанского:
офицер-подводник  поспорил с соседкой-телефонисткой, что сможет расшифровать
любую криптограмму. Выиграв спор, он увидел свою жену в объятьях командира и
побежал к командующему. Жаловаться на соперника или просить женсовет вернуть
жену законному мужу?  -  гадает  весь  гарнизон.  Однако  после  расшифровки
"криптограммы  дьявола" на лодке объявлена двухчасовая готовность, а в полку
погибает три человека...


ГЛАВНОЕ МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО



 Куда  податься  одинокому  журналисту, если в городе так называемых СМИ
раз, два и обчелся, тем более что в первом я уже пописывала? Отправляюсь  по
второму адресу, в "Заполярный край". Хорошо писателю, может строчить в стол.
Журналист же  -  существо  прожорливое,  ему  всегда  не  хватает  фактов  и
публичности.  Но особенно скудны гонорары. Вот и приходится бегать савраской
в поисках информационной пищи. Не дай бог, опередят.
 Еще из глубины аллеи, усыпанной желтыми листьями, моему взору открылась
живописная картина. Главный редактор газеты Костомаров в длинном темно-синем
кашемировом  пальто нарезал круги возле парадного входа в редакцию. Красивая
молодая  девица  с кустодиевскими  формами и неказистый парень приколачивали
над массивной  дверью красное  полотнище "Да  здравствуют  герои  российской
авиации!" под властные выкрики главного редактора: "Выше!", "Ниже!"
 Несмотря на цивильный прикид, только слепой не распознает в Костомарове
вояку, хоть и бывшего. Так и подмывает подойти и отдать  честь - немедленно.
Что я и сделала. Подошла и задала вопрос, по-военному четко:
 - Товарищ главный редактор, разрешите обратиться?
 Костомаров оценил мой подход. Оставил дизайнерские хлопоты, кивнул: что
ж, валяй,  обращайся.  Обычно к  нему  на козе не подъедешь.  А вот  ведь  -
подъехала. И все потому, что по уставу. Надо запомнить.
 - Хочу работать в  вашей  газете.  - Я  протянула  ему  папку со своими
статьями.
 Костомаров вытаскивал  лист  за листом, на каких-то задерживал взгляд и
хмыкал,  как  мне  показалось,  одобрительно.  А   че  -   я  же  старалась,
сортировала.   Складировала  самые   безобидные:  интервью  с  артистическим
бомондом, случайно залетевшим  из столиц в нашу провинцию, светские сплетни,
советы для дома, для семьи.  Конечно, работая  в газете, невозможно хоть раз
не отоспаться  на конкурирующем издании. Тем более на таком, как "Заполярный
край" -  его  частенько заклинивало от любви к губернатору. Было бы  честнее
переименовать "Заполярный" в "Край непуганого Леонида Петровича". Цитата  из
меня.
 Однако зачитался Костомаров. Вот что такое бойкое перо!
 Значит,   Варвара   Синицина?   Фамилию   в   девичестве   не   меняла,
птичка-синичка?  Зотова,  она же  Лобанова,  она же  Вера Фигнер. Ничего  не
забыл? - угрожающе вопросил Костомаров.
 Ну  что  тут скажешь.  Молодец,  допер. Раскусил  в  два прихлопа,  три
притопа автора иезуитских статей.
 Что делает  женщину  женщиной?  Даже  отвергнутую  на  профессиональном
поприще?   Спина,  прямая   и  непокорная.  Головку  поднять,  еще  лучше  -
запрокинуть к небу, чтобы  слезы не лились. Черт возьми, слез как раз и нет.
Совсем разучилась плакать. Попробовала  шмыгнуть носом и  выдавить хоть одну
слезинку. Чтобы она трогательно выкатилась из глаза и  протоптала дорожку на
моей  щеке. Глухой номер.  Жаль.  Очень жаль. Не вооружена  и совершенно  не
опасна.
 А ведь были времена!  Давно, когда я еще служила в армии, меня в наряде
по камбузу поймал командир части. Не знаю, что больше разозлило  его - книга
о Сократе в моей руке или неуставное "здрасти".
 На  общем собрании  командир  выволок  на  середину зала  стул  и  стал
вульгарным образом на него присаживаться, раз эдак десять.
 - Прихожу на камбуз, а там прапорщик Синицына сидит.
 После его приседаний прояснилось: прапорщик должен вскакивать по стойке
"смирно".
 Все  время я покорно стояла.  Стояла,  когда  полковник  демонстрировал
искусство  перевоплощения в меня.  Стояла,  когда  он  орал,  что наложил на
меня... выговор.  И  чтоб никто не  смел снимать этот выговор без его на  то
позволения.  Вот после  этих  слов я  и села. Командир чуть  не упал от моей
наглости.
 - Встать!!! Доложить по уставу!
 Встать-то  я встала, а что докладывать - ума не приложу. Стою, молчу, в
голове  ни одной уставной  мысли. И общее  собрание  части молчит, судорожно
вспоминают устав. Тут командир, как  отличник в компании двоечников,  выдает
правильный ответ: "Докладывать надо: "Есть!"
 Обидно до безобразия. Я знала это заветное слово, вмещающее в себя весь
словарный запас служивого! Можно забыть все слова в объеме толкового словаря
Ожегова,  можно даже  говорить  "калидор" и  "тубаретка",  и  это  ничуть не
помешает твоему продвижению  по службе,  более того - поспособствует. Но при
единственном условии: при любых обстоятельствах должно  наличествовать слово
"есть". Не потеряй я его в решающую минуту в кулуарах памяти, была бы сейчас
старшим прапорщиком, а не лицом без определенного места работы и жительства.
 А тогда, на общем собрании части, я села и заплакала. Я знаю кучу слов,
которые девушке из приличной  семьи  знать  негоже, а вот  самое необходимое
никак не укладывается в моей  голове.  Сначала плакала для  себя  - тихо. Но
явно  не хватало развития сюжета  в  мою пользу. Пришлось усилить звук, и  я
разрыдалась. Командир  выказывал тугоухость, игнорируя эмоциональный всплеск
подчиненного.
 И  все-таки, несмотря на дисциплинарные запреты и уставы, народ  у  нас
добрый - мне сочувствовали. Особо жалостливые  даже успокаивали. Шепотом. На
языке сцены я трактовала их шипение не иначе, как "бис". И бисировала. Успех
превзошел  все  ожидания:  командир  потребовал "вывести  эту  истеричку  из
красного уголка".
 Чьи-то  заботливые руки подхватили меня, заливавшуюся горючими слезами,
и поволокли  к выходу.  Вот он, миг катарсиса, очищения,  или так называемая
кульминация.  Как  и  положено  драматургу, закрутившему  до  отказа пружину
фабулы,  я развернулась лицом к  своему  гонителю и,  испепеляя его глазами,
донесла до присутствующих квинтэссенцию своего  революционного непослушания:
"Вы хам, а еще мужчина!"
 Гражданская война после этого не случилась,  но подавляющее большинство
личного состава  части  тайком жало  мне руку как  выразителю  общественного
мнения. Командир воспринял услышанное избирательно -  из сказанного отнес на
свой адрес только последнее.  Чем же еще можно объяснить отсутствие выговора
в моем  личном  деле  и  уважительное "Варвара Михайловна"  взамен дежурного
"товарищ прапорщик"?  Вот вам  и  трактат о благотворном воздействии женских
слез. Коих на данный момент нет и не предвидится.
 По-моему, перебой с водоснабжением случился из-за некоего удовольствия,
доставленного-таки мне  отказом главного редактора. Костомаров просек автора
пасквилей  о  степени его финансового благополучия по стилю. А нам, авторам,
это всегда лестно. Что ни  говори - публичное признание! Даже если публика -
недавний объект яростной трепки.
 Да  слышу я вас, поборники нравственности и морали! На моем месте вы бы
никогда не  пошли  на поклон  к  Костомарову,  работать  в  "Крае"  для  вас
противно. А  мне противно, когда у меня  нет денег, противно жить  непонятно
где,  противно,  когда  сын  Василий  не   со  мной.  И  потом,  подойдем  к
журналистике с  точки зрения профессии. Вот строгаю  я  табурет.  Да плевать
мне, кто будет на нем сидеть!
 Мою  гневную  филиппику  прервал  гул  мотора. Костомаров  с  поспешной
небрежностью сунул мне папку и устремился к "Волге", газующей к  центральным
воротам редакции.  Из  выпавшей  папки, подхваченные ветром, разлетались мои
статьи. Я бросилась за одной и чуть не попала под колеса. Но что это "чуть",
знала  только  я.  Страшно закричала какая-то женщина, заскрипели тормоза. Я
брякнулась на асфальт. Чертовски жаль колготки, но не жертвовать же ради них
роскошной экспозицией!
 Однако пребывать в лежачем положении  пришлось недолго. Чьи-то  сильные
руки легко оторвали меня от шершавого асфальта, и я почувствовала его запах.
Запах  мужчины. С закрытыми глазами я  плыла  в темноте, а  вокруг толпились
голоса. Костомаров требовал отдать тело журналистки ему, перезревший баритон
предлагал  засунуть меня в машину, но Он  сказал:  "Я сам".  От  его голоса,
насмешливого  и  властного,  от  его  запаха  все закипело во  мне,  накрыло
бесстыжей волной желания.
 Мир  онемел. Погрузился в вакуум.  В тумане  звуков  я  слышала  только
биение  своего сердца.  Сердце предательски колотилось в  груди. Чтобы  хоть
как-то   помочь  изнывающей  плоти,  я  переменила  положение   -  безвольно
болтающейся  рукой  обняла  своего  спасителя  за  шею.  Шея  была что надо:
крепкая,  колючая,  она  жарко  пульсировала под пальцами.  Стало страшно, я
боялась открыть глаза. Помните, у Пушкина: "Ты лишь вошел, я вмиг узнала..."
И я испугалась: узнав по запаху, голосу, на ощупь - не узнать глазами.
 Репортаж   с  места  событий.   Глаз   дьявольский,   желтый,  нахально
подмигивает. Черт возьми, это моя игра!

 Вот так благодаря удачному  дебюту я оказалась за праздничным столом. И
не  на  задворках,  а в эпицентре событий.  Напротив, за  грядой  закусок  и
частоколом  бутылок,  восседают  Костомаров  с генералом. По правую руку  от
главного редактора - та самая девица с кустодиевскими формами; наперегонки с
румяным майором, в котором  чувствуется стать молодого зубра, они предлагают
ей закуски:
 - Ирочка, съешь. Ирочка, выпьем на брудершафт.
 Ирочка морщит  хорошенький носик  и  подталкивает свою рюмку майору, от
чего  Костомаров  куксится  и  демонстративно   разворачивается  в   сторону
генерала. Генерал самый что  ни  на есть  настоящий:  посеребренные  виски и
чеканный  профиль. На  лбу  у  него написано,  что он  кастрирован.  Еще  на
призывной комиссии. Что всю  жизнь, начиная с голодной юности  и  заканчивая
сытой старостью,  генерал знает только одну женщину - свою супругу,  которую
называет  грубовато "мать".  Народ  угадывает  за этим  небрежным обращением
большое, светлое чувство. Тетки при виде таких мужиков, облаченных в штаны с
голубыми лампасами, падают навзничь, спят  и видят себя генеральшами. А ведь
не всем дано.
 Генеральши  - женщины определенной  породы. Удивительным образом они не
тянут одеяло на себя,  а тянут потенциального генерала по жизни и доводят до
вершин карьеры. Что и говорить, похвально.
 Сожалею, но мне дано довести мужа только до истерики, развода и полного
банкротства.
 И вот  когда муж, окончив академию, натягивает штаны с лампасами, здесь
и   обнаруживается   разница   социальных   уровней.   Он  -   образованный,
востребованный, живой  символ власти, она  же измотана вечными скитаниями по
гарнизонам,  заботой о нем и детях, а если учесть и полную  профессиональную
дисквалификацию... Увы!  Как говорится, о чем речь. Добавьте еще профурсеток
всех мастей и  калибров, мечтающих  делить с генералом  тяжкое  бремя славы.
Есть от чего вздрогнуть.
 Вот  такая  белиберда  в голове. И  все  из-за  него,  сидящего  рядом.
Теперь-то я знаю, что он, тот, кто нес меня на руках и смеялся рыжим глазом,
полковник авиации Алексей Власов. Герой России. По этому случаю  и банкет, и
все речи. Слава богу, полковник не из тех, кто плюсует: он  небрежно слушает
тосты,  в коих  предстает  лучшим  летчиком  палубной авиации,  первым среди
строевых пилотов посадившим Су-27 на авианосец, и так далее и тому подобное.
Ему-то что - он  на меня толком и  не  смотрит, зачем только нес!  А  вот  я
чувствую,  что  клюю,  прямо-таки  заглатываю  эту  наживку,  и   с  большим
удовольствием. В табели о рангах летчики  на особом положении. "Обнимая небо
крепкими руками, летчик набирает высоту..."
 Уже тепленький Костомаров с  нарушенной фокусировкой  лица тянет к нему
свою рюмку.
 - С такими героями нам все небо по плечу!
 Чтобы хоть как-то прийти  в  себя, я наклоняюсь,  заглядываю под стол и
ойкаю. Судьба моих колготок весьма печальна: на коленке зияет большая дырка.
 -  Впечатляет.  -  Заинтригованный  моим  трагическим  "ой",  под  стол
заглядывает полковник.
 - Надеюсь, вы о ногах, - шепчу я и смотрю ему прямо в глаза. И  он тоже
смотрит. И  я вижу  в его глазах  дорогу, по которой пропылил полк женщин, а
может, и дивизия.
 - Колготки не  мой  профиль,  -  усмехается герой и  прямо  под  столом
протягивает мне руку. - Алексей.
 Варвара Синицына, журналист, - как можно строже шепчу я и запрещаю себе
строить ему глазки.
 На данном этапе подобные  телодвижения излишни:  все это он уже видел в
исполнении тех, кто пылил по дороге. "А  он,  мятежный, ищет бури..." Клиент
заказывает бурю. Вот такая трактовка ситуации.
 В  самый  интересный  момент  уставной  ботинок  генерала  наступил  на
глянцевую туфлю главного редактора  и тяжело,  со смаком  придавил  ее  всей
подошвой. Одно  движение ноги  вызвало  перемены:  герой  нахмурился и вылез
из-под стола, я - за ним.
 Наверху тоже перемены. Костомаров  уже не славословит, а вяло бормочет.
После темноты сей кульбит выглядит крайне  нелепо: обычно вальяжный редактор
путается в словах.  Ну  и  куда мы  без  генерала, без  его команд? Властный
кивок,  и  Костомаров послушно занимает свое  место.  Генерал  берет бутылку
водки,  что  позабористее, и отточенными движениями под самый край наполняет
наши рюмки.
 - Алексей, за тебя пьем.
 - Я не пью, - заявляет герой.
 Генерал смотрит  в  мою сторону. Под тяжелым взглядом командира дивизии
моя рука  предательски тянется за рюмкой. Хотя почему "предательски"? Ну что
с  того, что они друг другу  все ноги оттоптали,  может, так надо. И  кто он
мне,  этот  рыжеглазый  герой?  Ну,  нес  меня  на  руках,  ну,  лицо у него
порядочного человека, ну, мой рваный  гардероб его впечатлил... Но при таком
раскладе до клятвы верности не одна верста... Потом,  не каждый день генерал
мне выпить предлагает.
 - Она тоже не пьет...
 По-моему,  это про меня. Однако!  А я себе  уже бутербродик с икорочкой
под  закусь  наметила.  Нет,  даже  уединение  под  столом   не  оправдывает
вероломного покушения на мой  рацион. Опять же не до дискуссии: пью я или не
пью. "Нет выхода, уйди" - цитата из Музы  Пегасовны, моей подружки-старушки.
Молча  встаю, эффектно опрокидываю  в  себя  рюмку водки  и  покидаю злачное
место.
 За спиной никто не вздрогнул. Обидно.

 Я сидела  на  подоконнике редакционного туалета и курила. Стемнело.  За
спиной горел огнями наш городишко, люди вернулись домой с работы, пили чай с
баранками, валялись на своих диванах.  У всех что-то есть: коли  не  чай, то
баранки,  коль не баранки,  так диван. И только у  меня  нет ничего,  как  у
деклассированного люмпена, по сравнению с которым пролетариат обеспечен хотя
бы  оковами.  А  ведь  еще  вчера  я  жила не тужила. И если  были некоторые
неудобства,  то обеспечивал их шеф-редактор. Не гурман, а обжора: берет все,
что под руку попадается. Меня тоже как-то  раз попытался взять и получил. По
морде. Вы можете подумать, что я "не такая девушка", кисейное создание, да и
только. Как раз наоборот. Девушка я "такая", но спать с шефом все равно, что
есть из жирной общепитовской  тарелки.  Вслед за  естественно вытекающим  из
данной оплеухи сокращением я и мой сын Василий лишились крыши  ведомственной
общаги. Хорошо, сына я родила от порочного зачатия, так что у моего мальчика
полный  комплект,  доставшийся ему от родителей, хоть и разведенных.  Сейчас
Василий коротает вечер у папаши, а я - на подоконнике.
 -  Только  и  слышно:  ах,  Власов,  герой!  Весь  такой  порядочный! А
попробовал бы он быть порядочным на моем месте! Но  этого... не видать! Пока
я здесь командир дивизии! - раздался из-за стены генеральский бас.
 Ничего себе звукоизоляция - можно подумать, что мы в одной уборной.
 - Потише, товарищ генерал!
 Это  уже Костомаров  шипит,  еле  расслышала, не забывает,  шельмец, об
особенностях национального строительства.
 - "Потише"! Вот так, втихую, и меня хотят снять. Не выйдет. Организуешь
прессу: не забыл еще, чем мне обязан...
 Пока  генерал углублялся в  список  добрых дел, которые он внес на счет
главного редактора, я вытащила из сумочки диктофон, сбросила туфли и шагнула
на карниз. По  сравнению с общаговскими масштабами  два шага над пропастью к
соседнему окну - детская забава.

 Где-то далеко шумел  банкет. Я  вышла из туалета и едва  успела придать
своему лицу  хмельной вид: в холле, развалясь на диване, сидели Костомаров и
генерал. Мое появление всколыхнуло главного редактора.
 - О, какая девочка! - пьяно воскликнул он и, не успев подняться, рухнул
на диван.
 Удивительная метаморфоза!  Еще  секунду  назад  генерал выглядел пьяней
пьяного  Костомарова,  а сейчас  я  ежусь  под  его  пронзительным взглядом.
Старательно шатаясь, с блуждающей улыбкой направляюсь к выходу.
 - Кто она? Журналистка? - спросил генерал.
 - Журналюшка, нюх как у овчарки, - ответил Костомаров.

 Герой  догнал меня на лестнице. Идет вровень, ступенька  за ступенькой.
Мы молчим, в тишине парадной только наши шаги. Как странно, длинная-длинная,
нескончаемая  лестница.  Уже  внизу,  у  самой  двери, он доводит  до  моего
сведения:
 - Я провожу вас.
 Мы  выходим во влажную прохладу первых  осенних ночей. На  редакционном
дворе  урчащий мотором  "уазик"  фарами  освещает нам  путь. Молча садимся в
машину,  она срывается с  места. Шофер -  старший  сержант  - косит на  меня
глазом в зеркало заднего вида и напропалую лихачит перед дамой. Молю Бога на
фоне  развившегося у шофера косоглазия, чтобы мы не врезались  в дерево  или
фонарный  столб.  Строевая  невозмутимость и полковника, и  сержанта  просто
умиляют. В предвкушении самого интересного я замираю на заднем сиденье.
 Полная иллюзия, что машина  мчит  по  едва  освещенным улицам с  точным
знанием  пункта  моего  назначения. Оказывается, данный  вопрос  заботит  не
только меня. Не оборачиваясь, герой задает вопрос:
 - Где вы живете?
 Я  смотрю на его  стриженый затылок и  наслаждаюсь паузой. Со  старшего
сержанта слетает дембельская спесь и, отвалив челюсть, он откровенно пялится
на  меня.  Дурак, смотри  на  товарища  полковника: паузу держит  по системе
Станиславского.  А  еще лучше,  -  дабы  не  кануть  в  Лету  вкупе  с  моей
заготовкой, - на дорогу!
 - Нигде, - просто и  ненавязчиво говорю  я, -  в редакции сократили, из
общежития выселили.
 Вот  это эффект! Герой оборачивается и смотрит на меня не без восторга.
Хлопая ресницами, я старательно изображаю невинное создание.
 Он, удивленный, разглядывает меня, застенчивую, когда я уже  собираюсь,
указав дом подруги, фасад которого прямо по курсу,  покинуть его общество, и
кивает шоферу:
 - В гарнизон.
 Чуть было стихшая, машина развернулась, рванула в обратном направлении.
Один ноль в его пользу.

 Ну никакой жены здесь  никогда не было.  Я беззастенчиво  брожу  по его
о