у. У нас с ними несовместимость
крови...
   - Да, наверное, - согласилась я. - Вообще после
разговора с Поручиковым я подумала о том, что появилось
много людей, которым ничего не стыдно. Стыдно только не
иметь денег...
   - Их ничем не проймешь, - вздохнул досадливо Ларионов. -
Я на очной ставке спросил Чагина: "Не совестно врать в
глаза?" А он жалостливо посмотрел на меня как на полного
придурка и сказал следователю: вашего клиента надо бы
отправить в психушку на экспертизу...
   - Ничего, отобьемся, - заверила я его. - Я ведь не зря
ходила к Поручикову. В момент драки он по журналу рабочего
времени числится на совещании...
   - А какое это имеет значение? - не понял Ларионов.
   - Мне кажется, большое. Нельзя одновременно быть на
совещании и драться на улице. Нам нужна контригра - нам
нужно все время доказывать, что они врут. Нам позарез нужно
найти таксиста. Самим найти, на Бурмистрова у меня надежда
слабая... Ладно, давайте все укладываться спать, завтра
снова большой день.

   Я приехала в редакцию за час до начала работы. Скорее
всего я явилась на службу первой, судя по неодобрительному
взгляду вахтерши Церберуни, тщательно проверявшей мой
пропуск. На лице у нее была написана тоска, что нельзя меня
не пустить так рано в редакцию. По неспешной тщательности,
с которой она рассматривала мое удостоверение, Церберуня
явно хотела посвятить этому увлекательному занятию все
оставшееся до начала работы время.
   Я нетерпеливо спросила:
   - Что-нибудь не так? Вам что-нибудь не ясно?
   Она с сожалением возвратила пропуск, молча кивнув в
сторону лифта.
   Я прошла по пустому гулкому коридору в репортерскую,
уселась за свой стол, разложила блокноты, заправила чистый
лист в машинку и напечатала заголовок: "Театр "Подмостки" -
слово от сердца". Работала я быстро, с удовольствием,
потому что театр мне понравился, и было приятно хвалить их
выдумку, азарт, искреннее веселье. Это была
полусамодеятельная труппа. Большинство из них работает в
театре вообще без оплаты. Я поймала себя на том, что явно
завидую им - они посвятили жизнь страсти, работе-забаве,
которая была выше всех остальных забот, денежных проблем,
бытовых нескладиц... Как жалко, что Витечка оказался в
какой-то творческой впадине - он обитал где-то между
"подмостковцами" и профессионалами.
   Ко времени, когда в репортерскую начала собираться наша
редакционная шатия, я закончила статью, вычитала свои три
страницы, поправила текст и отнесла ответственному секретарю
Галкину.
   Он бросил листочки в папку "загона", а я взмолилась:
   - Женечка, дорогой, прочти сейчас, умоляю...
   - Что за срочность? - сдвинул он на затылок очки.
   - Женечка, мне срочно надо ехать в город, меня ждут в
таксопарке...
   - Это что такое?
   - Репортаж из центрального бюро находок - можно смешно
завязать курьезность пропаж на какие-то высокие этические
примеры, - тараторила я настырно.
   - Наверно, можно любопытно накрутить, - согласился
ответсекр и переложил мою заметку из "загона" к себе
поближе.
   Галкин быстро читал, усмехался, делал какие-то отметки на
полях, а я думала о том, что мне надо скорее убираться из
редакции, пока не приехал главный и не призвал к ответу за
вчерашние бесчинства.
   Галкин перевернул последнюю страничку, будто хотел
убедиться, что больше ничего интересного о театре
"Подмостки" я не сообщила, и спросил:
   - Действительно хорошо работают?
   - Очень! Ярко, радостно...
   - Сходить бы, взглянуть, - вздохнул Галкин. - Да времени
все равно не найду. Так и живем - всем обо всем сообщаем,
сами ни фига не видим. А ты молодец! Лихо написала...
   Сложил листочки в тонкую стопочку и в углу написал: "В
набор", а мне одобрительно-весело приказал:
   - Давай, про такси в том же духе...
   Еще вчера я поняла, что мне не следует дожидаться
следственной инициативы Бурмистрова. Мне надо заниматься
этим самой. И разыскать таксиста надлежит незамедлительно,
пока Чагин не выполнил своего обещания исчерпывающе доказать
полную и неоспоримую вину Ларионова.
   Тем более что я давно собиралась написать заметку о
рассеянных людях в городе, и это был прекрасный способ
объединить полезное Ларионову, приятное мне и нужное людям.
Я даже придумала заранее название: "Рассеянные с набережной
Бассейновой".
   Здесь, на Бассейновой набережной, очень быстро и
доброжелательно ответственная дежурная бюро находок Химуля
объяснила мне, что никакие мои представления о людской
рассеянности не соответствуют масштабам реальности.
   Бойко, не гнушаясь социальным анализом, Химуля
констатировала:
   - Люди сейчас стали более рассеяннее, чем раньше! Я тут
одиннадцать лет работаю и могу точно сказать; что из года в
год число находок и их ассортимент все время возрастают...
- рапортовала она, будто доклад зачитывала. Все свои слова
Химуля сопровождала энергичными жестами, как диктор
телевизионных программ для глухонемых.
   - А чем вы объясняете?
   - Ростом всенародного благосостояния и личной
озабоченности, - описала широкий круг руками Химуля. - На
такси сейчас стали больше ездить - богаче стали, к вещам
относятся менее бережно. А проблем и забот выше маковки.
Меньше всего забывают вещи старухи и военные. Но и без них
собираются у нас клады невостребуемые.
   - А какой процент вещей вы возвращаете пассажирам?
   - Процентов двадцать, я так думаю, приблизительно одна
пятая часть находит своих прежних хозяев, - сказала Химуля,
показав мне для убедительности один из пальцев правой руки.
   - А что происходит с невостребованными вещами? -
продолжала я допытываться.
   - У нас ежеквартально работает оценочная комиссия. Вещи,
не востребованные в течение квартала, мы оцениваем, и те,
которые могут быть проданы, реализуются через скупторг. Ну,
а барахлишко, разные там вещи, не имеющие товарной цены,
нами списываются и уничтожаются... - И она встряхнула
руками, будто сбрасывала с них прилипшие крошки.
   - И продукты тоже? - задала я наконец самый волнующий
меня вопрос. Ах, если бы знала Ада, как я буду разыскивать
ее "живой привет".
   Дежурная засмеялась, ответив довольно загадочно:
   - Смотря какие продукты... - и прочертила в воздухе
вопросительный знак.
   - Ну хорошо, - не стала я напирать сразу. - Вы мне
объясните, каким образом попадают к вам забытые вещи? Так
сказать, технология- от машины до бюро находок...
   - Очень просто! В каждом таксопарке шофера сдают вещи
диспетчеру, там регистрируют в журнале и на другой день
свозят сюда, в центр, а мы уж в сводный журнал все вносим...
   - Давайте посмотрим журнал, - предложила я. - Ну,
например, за двадцать второе сентября.
   - Пожалуйста, - широко распахнула она толстенную амбарную
книгу. - А что вас интересует?
   - Да мне все равно. Просил меня, правда, один знакомый
узнать о своей фруктовой посылке...
   Химуля замахала руками:
   - Ну что вы! Прошло столько времени! Это наверняка уже
списано и утилизовано...
   - Да вы не поняли - меня не интересуют фрукты, - с
максимальным чистосердечием заверила я. - Просто хотела
узнать, кто привез сюда этот ящик.
   Дежурная стала листать журнал в поисках давно минувшего
двадцать второго сентября. Вот он, лист поминовения
потерянных и забытых в этот день вещей общим числом
семьдесят три различных предмета. Детская коляска, четыре
пары перчаток и пять перчаток разрозненных. Три зонта.
Портфель с бухгалтерскими документами, продуктовый заказ.
Какой-то взволнованный мужчина так увлекся ездой, что забыл
пальто. Детские резиновые сапожки импортные, неношеные, в
магазинной упаковке. Физиотерапевтический аппарат
Дарсанваль...
   Как мог попасть аппарат сюда? Кто ты такой Д'Арсанваль,
загадочный аристократ с фамилией из "Трех мушкетеров",
придумавший машинку для прогрева носоглотки?
   За пунктом 43 значилось: "Второй таксомоторный парк.
Фанерный ящик с фруктами. Содержание - яблоки, груши,
виноград, помидоры, общий вес одиннадцать килограммов..."
   - Вот она, посылка! - обрадовалась я.
   А Химуля, застенчиво отворачиваясь, сказала, что
содержание фанерного ящика было скорее всего утилизовано. И
впервые ее жестикуляция не соответствовала словам, ибо руку
она прижимала не к животу, а к сердцу.
   - Понимаете, так полагается, - убеждала она меня. - По
инструкции надлежит уничтожать фрукты на третий день. Чтоб
зараза какая-нибудь не возникла...
   А я так же страстно убеждала ее, что меня не интересует,
куда делись фрукты, а важно только, что привезли их из
второго парка, и мне хотелось бы найти таксиста, чтобы
поблагодарить его, а для этого надо узнать его фамилию...
   - Этого я не знаю, вам надо во второй парк ехать - там
точно скажут...
   Стремительный проезд через весь осенний серый город. Я
думала о том, что в последние дни моя жизнь приобрела
лихорадочную стремительность. Никогда прежде мне не
доводилось так интенсивно, так взволнованно жить.
   И вдруг безо всякой связи я вспомнила наказ Старика
истово заниматься делом Ларионова. Старик всегда мыслил
какими-то сложными категориями, побуждения и мотивы,
которыми он руководствовался, трудно было сразу уловить.
Может быть, поручая мне биться за Ларионова, он думал вовсе
не о торжестве справедливого дела? И наверняка не думал о
Ларионове, которого он знать не знал, никогда не видел,
ничего не слышал. Может быть, он хотел загрузить меня
трудной и нервной борьбой за другого? Может быть, он хотел
силой навязать мне лидерское место в жизни? То самое
лидерство, которого я так панически всегда избегала? Может
быть, он предвидел, что я буду ездить в поисках ящика с
утилизованными фруктами и физиотерапевтическим аппаратом
Д'Арсанваля? Загадочные, непонятные пути добродейства.
   Мне не пришлось пробиваться через вахтеров на территорию
таксопарка, потому что с улицы можно было пройти в
административный корпус, и довольно легко я разыскала
нужного мне диспетчера. Женщина взяла с деревянного
прилавка синюю лидериновую общую тетрадь, переспросила:
"Когда? Двадцать второго? Сейчас посмотрим..."
   Она водила пальцем по разграфленной странице тетради,
медленно шевелились губы - читала про себя. Ее накрашенный
яростно-алым лаком ноготь полз по строчкам тетради, а у меня
было ощущение, будто она скребет этим ногтем мое сердце.
Господи, как я надеялась! Дыхание остановилось - сейчас
она, как крючком, вытащит этим слегка согнутым пальцем,
наживленным красным ногтем, из сетки линеек и полосок
волшебную золотую рыбку истины! Номер машины, фамилию
таксиста, который сможет наконец сказать всю правду! И
палец ее замер, она подняла на меня взгляд и спросила:
   - Когда пассажир ехал? Утром? Вечером?
   - Вечером. Это было приблизительно в половине
седьмого... Водитель сказал, что у него кончается смена...
   Диспетчер посмотрела снова в тетрадь, кивнула:
   - Оно! Автомобиль 25-15. Водитель Глухоманов. Сдал в
девятнадцать десять ящик с фруктами...
   - Глухоманов! Глухоманов! - зачарованно повторяла я. -
А как с ним повидаться?
   - Сейчас посмотрим по графику смен, когда он выходит на
работу. Глухоманов... Глухоманов, - просматривала она
списки. - А! Никак вы с ним не повидаетесь.
   - Почему? - испуганно подалась я к ней.
   - А он с позавчерашнего дня капусту возит. В
командировку послали, на овощные перевозки.
   - А когда вернется?
   - Не знаю, обычно мы шоферов по колхозам недели на две
посылаем.
   - А где эти овощные перевозки происходят? - удрученно
спросила я.
   - Их обычно в Приреченск посылают. Это отсюда недалеко,
километров сто. Может, чуть больше...
   Да, совсем недалеко занесло тебя, Глухоманов...
   Когда-то Витечка не раз строго указывал мне на
прискорбное свойство моего характера: я охотнее сетую, чем
радуюсь. Давая мне очередной укорот, он справедливо
отмечал, что из-за таких вялых нытиц, как я, придумали
поговорку "пришла беда - открывай ворота". И убедительно
разъяснял: впадая в депрессивное бессилие от первой
неприятности, я ослабляю, оглупляю самое себя и
предопределяю свою неготовность противостоять следующей
невзгоде. Сам же он верил, по его словам, в железную
закономерность, хоть и не подтвержденную ни одной
поговоркой: одна удача вызывает за собой последовательный
цикл новых успехов.
   Честно говоря, я и без Витечки точно знаю, что человек,
приподнятый нежданным успехом, обретает новую силу,
раскованность, уверенность в себе. Снижается трение
неурядиц, падает сопротивление в цепи жизненных проблем,
сапоги сами летят семимильными шагами везения. Беда только
в том, что эти случайные удачи приходят ко мне крайне редко.
И вышибать их у судьбы приходится, как шахтеру- стахановцу,
отбойным молотком. А когда отколотила себе приличный кусок
везения, то вместо радостного скользящего рывка к счастью
хочется присесть и маленько передохнуть от этой победы.
   Но сегодня мне удалось из небытия извлечь на свет божий
таксиста Глухоманова, хоть и перевозящего сейчас за сто с
гаком верст капусту. И, помня Витечкины уроки, я решила
уцепиться за жар-птичий хвост фортуны и поговорить с женой
Чагина.
   Везение взбадривает мозги, и, раздумывая о том, как мне
ее разыскать, я убедилась, что рассказы о необычайном
хитроумии сыщиков, непостижимой сложности их таинственной
работы сильно преувеличены. За двадцать копеек в справочном
бюро мне дали адрес Чагина. А заодно и сообщили о том, что
жену его зовут Ольга Ивановна.
   Нет, что там ни говори, а таинственная связь совпадения
успехов существует! Только счастливой случайностью -
результатом моей утренней удачи с Глухомановым - можно было
объяснить, что Чагин проживает почему-то не на далекой
городской окраине в новостройке, куда мне надо было бы час
тащиться на автобусе, а в самом центре, в прекрасном
кирпичном доме, который называют "совминовская башня".
   В подъезде в застекленной будке сидел сухопарый белесый
мужичок. Несмотря на годы, в нем была жилистая выправка
старослужащего.
   - К кому? - командно-коротко остановил он меня на пути к
лифту.
   - К Чагиным...
   Я ему чем-то не понравилась, и он положил руку на трубку
телефонного аппарата. - А вас ждут?
   - Конечно, ждут, - бесстрашно наврала я, со страхом следя
за его костистой ладонью, неуверенно замершей на аппарате.
   Он был вялый и злой, как осенний комар. Неодобрительно
покачал головой в фуражке с пятном на месте споротой кокарды
и разрешил:
   - Ну, идите тогда... Четвертый этаж...
   Странный, конечно, консьерж. И только войдя в лифт, я
сообразила, что он знает в лицо не только жильцов
охраняемого им дома, но и их постоянных гостей - я была
чужачка!
   Господи, зачем развелось в мире так много вахтеров,
сторожей, конвоиров! Что стерегут они? Если бы им всем
дать в руки лопату, то Земля покрылась бы каналами, как
Марс, а Сахару они засадили бы лесами!
   Но они не хотят брать лопату. Они хотят проверять людей
на входе и выходе.
   Нажала кнопочку, и зателебенькал, запел звонок,
прошелестели шаги, щелкнул замок, открылась дверь, и очам
моим явилось зрелище непереносимо прекрасное - жена Чагина.
   В целлофановой шапочке, прикрывающей бигуди, в пеньюаре
невозможной красоты. Пеньюар был похож одновременно на
халат, тунику и концертное платье. Не знаю, из чего это
было сделано - может быть, из перьев рыбы, может быть, из
свинячьих потрохов, но впечатление пеньюар производил
сногсшибательное. А Ольга Чагина оказалась женщиной моего
возраста и весьма красивой. Она держала меня на лестничной
площадке у приоткрытой двери, не обнаруживая ни малейшего
желания впустить в прихожую.
   Я испытывала чувства человека, впервые влезшего на лыжный
трамплин. Немного тверди, плавно уходящей вниз, а дальше -
пропасть...
   - Здравствуйте, Ольга Ивановна, я пришла рассеять
возникшее между нами недоразумение...
   - Какое еще недоразумение? - сказала она недовольно. -
Я вас вижу первый раз.
   - Да, конечно, мы ведь с вами незнакомы. Но я звонила
вам...
   Она подозрительно всматривалась в мое лицо, а потом
раскрыла дверь и очень строго пригласила:
   - Зайдите.
   Отделанная деревом и сияющими латунными полосками
передняя. Шкаф для одежды - под самый потолок. В углу
здоровенная керамическая ваза с камышами. И над головой -
оскаленная кабанья голова. Казалось, что кабан ухмыляется,
высовывая через черную губу кривые желтые клычки. Это он
надо мной смеялся, противный дикий свинюган.
   - Я вас слушаю, - сухо сказала Ольга, и я поняла, что она
меня впустила не для разговора, а чтобы я на лестнице не
базарила - соседи могут услыхать.
   Мне пришлось торопливо объяснять:
   - Я журналистка, моя фамилия Полтева. Я хотела повидать
вашего супруга, но не знаю, дома ли он...
   - Кто же из работающих людей в середине дня бывает дома?
- спросила она недовольно.
   - Тогда я поговорю с вами. Я звонила из автомата, но
телефон не соединялся, я только поняла, что вы были
недовольны моим звонком. Мне кажется, что вы приняли меня
за кого-то другого...
   На лице Ольги проступили досада, неуверенность и
мгновенная борьба: то ли выпереть меня сразу, то ли узнать
сначала, зачем я пришла. Эти недолгие размышления она
наконец разрешила приглашением:
   - Проходите, поговорим. Снимайте обувь...
   Я повесила на вешалку плащ, поставила в угол сумку и
начала стягивать туфли.
   Ольга Чагина подвинула мне ногой войлочные тапки. Мне
вообще очень нравится современная милая мода заставлять
гостей разуваться. Может быть, я все это придумываю зря, но
мне представляется в этом замечательном обычае что-то ужасно
унизительное и для гостей, и для хозяев. Это душевное
босячество, торжество разбогатевшего и обустроившегося жлоба
над вчерашней бездомностью. Нет, я наверняка знаю, что
приличные люди не должны заставлять ходить гостей разутыми
по квартире. Но, наверное, у Ольги Чагиной были другие
представления.
   Я думаю, что она так же далека от всех моих проблем,
будто находится сейчас в Японии - там ведь все в домах
босиком ходят.
   Надела я шлепанцы и шагнула к двери в комнату, но Ольга,
легонько похлопывая меня по руке, повернула налево и так,
регулируя мое движение по просторной квартире, словно
водитель электрокара, направила меня в коридор, мягко нажала
на правое плечо - через холл, снова по левой руке - вход в
кухню. Понятно, здесь и будем беседовать.
   На столе стояла большая чашка с рубиново-красным чаем, а
в вазочке насыпаны почти забытые мною конфеты - навсегда
исчезнувшая клюква в сахаре. Смешно, что существует
определенный рацион, целый список продуктов, спрашивать о
которых "где купили?" просто неприлично. Ясно, что
доставали где-то по блату. Пропала клюква в сахаре, и
крабы, и языковая колбаса, и "раковые шейки", и говяжьи
сардельки.
   Наверное, не сезон сейчас на клюкву в сахаре. Ушло ее
время. Из этого же ушедшего времени задержался в квартире
Чагина зеленый стеклянный абажур, висевший над столом.
Матово-белый изнутри, как будто залитый сливками, и нежно-
зеленый, как майская трава, снаружи. Куда делись они?
Когда-то в каждом доме были эти замечательные зеленые омуты
душевного спокойствия и уюта. Исчезли. Кому мешали?
   - Присаживайтесь, - пригласила Ольга, отошла к плите,
распахнула застекленную дверцу духовки.
   Пряный плотный аромат жарящейся птицы ударил в нос. В
лотке противня лежала белотелая индейка, обливающаяся соком.
   Ольга убедилась в ее примерном поведении - не подгорает,
не сохнет, захлопнула дверцу и налила мне тоже чашку чая.
Поставила ее передо мной и спросила недоверчиво:
   - Так вы сказали, что вы журналистка?
   - Да, я работаю в газете, - признала я этот любопытный
социальный факт.
   - Очень интересно. А зачем вам понадобился мой муж?
   - Я хотела узнать у него о некоторых подробностях
драки...
   Ольга подняла брови, озабоченно покачала головой:
   - Да-да, я слышала что-то, какая-то неприятность была. А
вы что, хотите писать об этом?
   - Не знаю, у меня пока нет для этого материала...
   У нее было очень красивое лицо, которое под целлофановым
колпаком, предназначенным сохранить ее