лько с восторгом
рассматривать в витрине, а не вышибать ее этим мужественным,
немного одутловатеньким лицом, покрытым сейчас героическим
гримом царапин и ссадин.
   Мы смотрели друг на друга с видимым удовольствием.
Потому что Чагин вдруг решительно прервал свой вялый поток
междометий и продемонстрировал, что он не только красив, но
и житейски опытен, по-настоящему философически мудр.
   - Дуся ты мой хороший, - сказал он своему собеседнику
задушевно. - Запомни, дурачок ты мой сладкий, женщина - это
самка человека... И качество ее определяется только
количеством ласкаемой поверхности... А все остальное,
голуба моя, гроша ломаного не стоит... Не объясняй мне
ничего, дурачина-сложнофиля... Поезжай и все реши...
Быстро и шустро, как говорил Заратустра... Настоящий
мужик-бабоукладчик всегда знает, что надо делать, нежный ты
мой... Нет, я приехать не смогу... Дела, дуся, не могу,
дела... У меня тут с девушкой назначен сеанс одновременной
игры... Бывай, мой лапочка... Если кто обидит, сразу ко
мне... Я тебя, дуся, поддержу... Пока...

   Еле слышно гудел никелированный вентилятор, неспешно
разворачивая по сторонам свою блестящую ветряную морду, - в
нем было так много самолетного, что я стала ждать, когда под
ним вспыхнут буквы: "Не курить! Пристегните ремни!" Может
быть, они бы и загорелись на стене и серебристо-голубой
вентилятор взмыл бы в это серое низкое осеннее небо, пробив
толстую пленку стекла, но Чагин положил трубку и любезно
улыбнулся мне:
   - Итак, Ирина Сергеевна, дуся вы моя дорогая, что значит
ваш визит? Голубица белая, мироносица? Или грозная орлица,
ястребица, коршуница? Жестокая птица войны, кровопролития и
мести?
   - А вы разве боитесь войны и мести, Владимир Петрович? -
спокойно спросила я.
   - Помилуйте, Ирина Сергеевна, дуся моя! Как всякий
советский человек, я ненавижу войну! Я - часть миролюбивого
человечества - всей душой против несправедливых,
захватнических войн! Но как наследник боевых славных
традиций наших героических отцов всегда помню о том, что
если завтра война, если завтра в поход, то наш бронепоезд
стоит на всякий случай на запасном пути...
   - Вы мне показались больше наследником героических
традиций ваших тестей, - скромно заметила я. - Отец жены,
кажется, называется тесть?
   - Фи, дуся моя любезная! Это пошло. - Чагин осуждающе
помотал своим красивым, чуть отекшим лицом. - Фи, повторяю!
Пошлость на грани банальности. Банальность, переходящая в
тривиальность. Тривиальность, смахивающая на трюизм. Я
вижу, что вы хотите не мира, но мести. А месть, вообще
мстительность - чувство неплодотворное и неперспективное...
   - Разве?
   - Уверяю вас, Ирина Сергеевна, дуся моя дорогая...
   Ласковый нахал и въедливый шут. Я видела, что ему
доставляет нескрываемую радость называть людей
оскорбительным словом "дуся". И всеми своими грязными
разговорами он хотел меня сильнее разозлить и вывести из
себя - заставить разреветься, разорваться от унижения и
злости.
   - У мести, Ирина Сергеевна, кислый запах разочарования и
горький вкус от пепла наших надежд. - Он доброжелательно
смотрел мне в лицо, снисходительно покачивал многомудрой,
толстой башкой.
   - Приятно поговорить с интеллигентным, начитанным
человеком, - ответила я душевно. - Вы производите глубокое
впечатление эрудита, настоящего знатока сборника "Крылатые
фразы"...
   - О, Ирина Сергеевна, как вы меня грубо умыли! Как
унизили моей невысокой образованностью! Вы не боитесь
вселить в меня на всю жизнь жуткий комплекс неполноценности?
- Он весело, от души захохотал.
   - Нет, не боюсь, - смирно ответила я. - Ваше состояние
определяется специальным термином - неконтролируемый
комплекс сверхполноценности...
   - Да-а? - озаботился он. - Надо бы запомнить... Хотя
зачем мне это? Нет, пожалуй, ни к чему. У меня, Ирина
Сергеевна, необычная память - забываю, как зовут
неудачников, не помню бесполезное себе, не вспоминаю
вчерашние заботы... И вообще человек я мягкий, дружелюбный,
незлобивый, как большой красивый цветок... Трудно мне жить
в мире озверелых людей, скандалистов, грубиянов и
драчунов...
   Он говорил упористо-мягко - "вощ-щ-е". Въедливый шут. Я
перебила:
   - И когда устаете от грубиянов, то идете на них с
отколотой бутылкой?
   - Случается, - охотно согласился он. - Но это, как
говорится, не для протокола. Между нами. Антр ну, как
говорят французы. В жизни всякое случается, и люди должны
научиться прощать друг другу маленькие слабости...
   - Например, плевок в лицо?
   - Да, и плевок в лицо, - кивнул он. - Взгляните на мой
фейс - я пострадал больше всех, но я не только не затаил в
душе злобы против ближнего своего, прохожего матроса, вашего
дружка, а проявил христианскую готовность всех и вся
простить, раскрыть братские объятия примирения и разойтись
как в море корабли! Но ослиное упрямство вашего дружка
гонит его прямоходом в тюрьму...
   Я посмотрела через окно на трибуну - Ларионова уже было
не видно, его размыли надвигающиеся сумерки.
   - А Шкурдюка? - осведомилась я кротко.
   - Ну о ком вы говорите, Ирина Сергеевна, дуся моя?
Шкурдюк - животное, потный антисанитарный скот, который в
пьяном виде становится просто сумасшедшим. И у меня были
способы наказать его очень сильно без всякой милиции и
прокуратуры. Я ведь предлагал Ларионову потом: хочешь,
плюнь Шкурдюку в рожу хоть десять раз! Хочешь, он перед
тобой на колени встанет и до вокзала тебя так провожать
будет! Но вашему, простите, придурочному другу это
почему-то казалось еще обиднее! Вот и связались теперь
железный болван и вязкий дурак...
   - Если я вас поняла правильно, то вы хотите посадить
Ларионова в тюрьму для того, чтобы спасти своего Шкурдюка?
   - А что мне остается делать? - развел руками Чагин. -
Конечно, Шкурдюк скотина, но это моя скотина. И парень он,
вообще-то говоря, неплохой. Я его бросить не могу. Да и
Ларионов сам хорош! Мне его жалеть не за что... Не хочет
по-хорошему, пусть тюремной баланды покушает...
   Я заметила, что благодушное наглое шутовство Чагина
постепенно и незаметно истаяло. Было отчетливо видно, что
он сердит и расстроен.
   - А вы знаете, Владимир Петрович, мне не кажется, что вы
за Шкурдюка стали бы так ломаться...
   - То есть? Что вы хотите сказать, голубка моя?
   - Мне кажется, что на Шкурдюка вам плевать. Вы сейчас за
себя боретесь.
   - Дуся моя, наивнячка сладкая, вы что-то путаете. Мне за
себя бороться не надо! Вина Ларионова доказана всеми
свидетелями и материалами дела.
   - Ах, оказывается, вина Ларионова уже доказана?
   - Ну, будет доказана! Это ведь мы только здесь антр ну
знаем, что Шкурдюк плюнул в вашего дружка... А в
прокуратуре ни свидетели, ни тем более мы, потерпевшие,
этого сказать не сможем... Должен вас огорчить...
   - Я вас тоже должна огорчить, Владимир Петрович. В
прокуратуре может рассказать, как Шкурдюк плевался в моего
дружка Ларионова, ваша подружка Рита...
   Чагин молча, очень пристально разглядывал меня, и
выражение лица у него было такое, что я испугалась: как бы
он не вынул отколотую бутылку из своего роскошного
письменного стола. В наступившей тишине по-прежнему
негромко гудел вентилятор, но мне казалось, что это гудит от
напряжения и злости Чагин. Это гудение шло от него, как от
трансформаторной будки, рядом остро пахло озоном. Хорошо
было бы еще нарисовать на его гладком пузе череп с костями.
   - Дуся моя, безумная женщина, вы что, надумали
шантажировать меня?
   - Упаси бог! Я хочу вам напомнить, что рассаживать
безвинных людей по тюрьмам из воспитательных соображений,
чтобы они впредь не были дураками вязкими, - дело
рискованное. Можно самому проколоться...
   Чагин помотал головой, поцокал языком и довел до моего
сведения:
   - Все-таки я убедился, вы не голубица мирная, а ястреб,
птичка злющая и вздорная. Обещаю, что сегодня же начальство
будет на вас громко топать, сипло кричать и вам придется
грязно унижаться...
   Я кивнула:
   - Очень даже возможно. Но я потерплю. Потому что я
знаю, как вас достать...
   - Что вы имеете в виду? - осторожно спросил он.
   - Я имею в виду разыскать Риту, и тогда не только
руководство прокуратуры, но и руководство "Главзеленстроя"
очень удивится, что она была с вами в машине...
   Чагин помолчал немного и душевно сказал-мне:
   - Если вы не уйметесь, мне придется вас попросту
уничтожить. Я ликвидирую вас как социальный факт... Может
быть, буквально...
   Только промчавшись несколько коридоров и переходов, я
остановилась перевести дух и подумала о том, что в ужасе я
пошла от Чагина обратно через все эти лабиринты вместо того,
чтобы выйти из его кабинета прямо на улицу.
   На стене висел красочный стенд "Наши лучшие люди". На
стадионе было человек пятнадцать лучших людей, и где-то в
середке красовался цветной фотографический портрет Чагина.
Стенд был довольно старый, потому что под фотографией Чагина
была приклеена напечатанная на машинке табличка:
"Руководитель детско-юношеской школы спортивного мастерства,
заместитель директора по водным видам В. П. Чагин". Стенд
повесили, когда мой сладкий дуся из просто лучших людей
пробивался к должности самого хорошего человека на стадионе.
   Я оглянулась: в коридоре никого не было. Еще не
соображая даже, зачем мне это надо, я протянула руку и
аккуратно сорвала фотографию лучшего человека, положила ее в
сумку и понеслась к выходу.
   Под козырьком трибуны, скрываясь от начавшегося дождика,
ходил заждавшийся Ларионов. Он взял меня под руку, и я
почувствовала, что нас обоих бьет дрожь. Ничего не говоря
друг другу, пошли к воротам. Над бревенчатым красивым домом
вился белой струйкой дымок. У резного крыльца тормозили, с
шиком шипели шипованными шинами широкие машины. Ларионов
кивнул на дом:
   - В Англии за особые заслуги дают орден Бани, а у нас -
просто баню...
   - А это что - баня? Такая красивая?
   - Да, это баня. Чагинский бастион...
   Ларионову надо было ехать в прокуратуру на очную ставку
со свидетелями, а я решила отправиться к Поручикову. У меня
не было другого выхода - надо по возможности их охватить в
один день, потому что завтра меня возьмет за жабры главный.
А так - за восемь бед один ответ.
   На Пушкинском сквере я сказала Ларионову;
   - Ни пуха ни пера... Отобьемся... Я вам вечером позвоню
в гостиницу...
   - Спасибо вам, Ирина Сергеевна. - Рывком схватил мою
руку и прижал сильно к своему лицу. - Спасибо вам за все,
спасибо, что вы есть...
   Я не отрывала руки, хотя мне было как-то совестно перед
прохожими. Неудобно. Мне хотелось его чем-то подбодрить,
но я не знала, как это сделать. Постаралась пошутить:
   - Надо не благодарить, а посылать к черту...
   Он отвел мою ладонь от глаз, и я увидела, что у него лицо
человека, не нуждающегося в подбадривании.
   - Извините, Ирина Сергеевна, я не знаю, будет ли у меня
еще случай сказать вам... Извините, я, наверное, не имею
права говорить это... Но я боюсь, что вы не узнаете...
Когда я увидел вас у Ады на даче, тогда еще, давно... У
меня было чувство, что оборвалось сердце... Каждому
человеку дается выбор из миллионов людей вокруг него... Но
миллионы не нужны... В один прекрасный миг появляется
человек, который... твоя потерянная половинка...
Оторванная от тебя еще до твоего рождения... И вся жизнь
иногда уходит на поиски того, без кого ты никогда не
почувствуешь себя полноценным, нормальным, счастливым...
   Он говорил еле слышно, но с такой силой, с такой
убежденностью, с таким напором, с яростью, что я испугалась.
Я оглохла от его шепота и сказала:
   - Я не ваша половинка...
   Ларионов мотнул головой:
   - Вы меня не поняли... Я, я, Алексей Ларионов, не ваша
половинка... А вы, вы, Ирина Сергеевна, моя... Вы - моя
душа, моя мечта, утренние сны, вы - моя надежда... Вы меня
плохо знаете, и наверняка я вам неинтересен, но я знаю про
вас все, я слышу ваши мысли, я чувствую стук вашего сердца,
мне весело, когда вам смешно, и я рвусь на части от тоски,
когда вам грустно... Я знал про вас все, когда увидел вас
впервые... Я никогда больше не появлялся... у вас любимый
муж и отличные ребята... Из-за вас я не стал разводиться с
Аленой - какая мне разница, если вас нет в моей жизни... И,
честное слово, я не знал и не мог знать, что вы расстались с
Виктором... Но в мире существуют вещи выше нашего знания -
я в это верю... Позвонил Аде перед отъездом: ничего не
хочешь передать сестре?.. Непереносимо захотелось вас
увидеть или хотя бы услышать... Ничего я не планировал, ни
на что не рассчитывал - я знал, что мне надо вас увидеть...
Но перст судьбы - эта проклятая драка - схватил меня за ухо
и уволок от вас навсегда...
   - Почему?
   - Я и не мечтал вам когда-нибудь понравиться, но человек
не волен над собой - в душе тлела крошечная искра, что
какое-то место мне найдется в вашей жизни. А получилось вон
что...
   - А что получилось? Мы с вами из-за этой истории видимся
теперь каждый день...
   - Да! Но нет более тягостного зрелища, чем мужик,
выползающий из нокаута. Он вызывает боль, жалость и
пренебрежение... А я ведь никогда не бывал жалким...
   Неожиданно для себя я погладила его по голове и обняла:
   - Все-таки мужчины - существа с очень странной
психологией...
   - Наверное, - легко согласился он. - Поэтому я хочу с
вами, Ирина Сергеевна, попрощаться...
   - В каком смысле? - не поняла я.
   - Отправляюсь на вокзал и уезжаю в Одессу...
   - То есть как это? Ведь возбуждено дело! Они вам всю
жизнь разломают! - Я взволновалась всерьез. Как ни была я
далека от всех законоуложений, но отдавала себе отчет в том,
что поступок Ларионова удостоверит его вину, и он будет
считаться скрывшимся из-под следствия.
   - Черт с ними! - махнул он рукой. - Совсем не
разломают! Там меня знают, не дадут на позор и распыл! Что
бы мне ни говорили, есть еще понятия о чести, достоинстве!
Не в блатных банях закон вершится!
   - Послушайте меня, Алексей Петрович, нельзя этого делать!
Вы своим отъездом самым лучшим образом подтвердите всю их
ложь! Если бы они знали о вашем решении, они бы вам сами
билет принесли! Ни в коем случае этого делать нельзя!
Давайте я вам вечером позвоню, и все спокойно обсудим...
   - Звонить некуда, - усмехнулся Ларионов. - Меня сегодня
выписали из гостиницы...
   - Почему?
   - У меня Бурмистров паспорт отобрал. Сказал, что пока...
А без паспорта в гостинице срок пребывания не продлевают...
Я поэтому на поезде решил ехать, а так бы сегодня же на
самолете улетел... На поездах, слава богу, паспортов не
спрашивают...
   - А где же ваши вещи?
   - На вокзале, в камере хранения...
   - Значит, сделаем так: вы едете на вокзал за вещами и
приезжаете ко мне домой, ребята уже вернутся к этому
времени. Я буду чуть попозже. И предупреждаю вас: если
сбежите, я буду считать вас трусишкой, нокаутированным
жуликами... И впредь руки не подам, слова не скажу, видеть
не пожелаю...

   У Поручикова был отдельный кабинет со стеклянной таблицей
"Юридический отдел Архитектурно-планировочного управления",
запроходная комната, смежная с канцелярией. А сам Поручиков
был внетях, ходил где-то по этажам.
   А я сидела в канцелярии на стульчике для просителей и
терпеливо дожидалась его появления. Девочки-секретарши и
бабушки-курьерши неспешно вершили свою ответственную
письменно-разносную деятельность. В журналах - разных -
регистрировалась входящая и исходящая почта, заклеивали по
конвертам какие-то важные бумаги со штемпелями и печатями,
на специальной машинке отбивали почтовые атрибуты и снова
записывали в журналы. Но пока я сидела здесь, постепенно
очаровываясь красотой и внушительностью письменного
делопроизводства, попал мне на глаза журнал, приковавший к
себе мое внимание полностью.
   Толстая, немного засаленная по краям амбарная книга,
посреди которой был приклеен прозаический ярлык "Книга учета
прихода-ухода сотрудников секретариата и юридического отдела
АПУ". Книга лежала на приставном столике рядом со мной, и я
напряженно ждала момента - открыть и полистать бы! - не
вызвав естественного удивления и негодования канцелярских
служителей. И от этого время ожидания Поручикова мне не
казалось тягостным, я мечтала, чтобы его подольше задержали
многочисленные служебные и общественные дела.
   Поручиков, повинуясь моей мольбе, не шел, но и
канцелярские не редели. Кому-то наверняка были позарез
нужны эти письма, коли четыре женщины, хоть и неспешно, но
неостановимо раскручивали эту бесконечную бумажную карусель.
И я было отчаялась, что какое-либо происшествие может
отвлечь их внимание на одну- единственную нужную мне
минуточку, но растворилась дверь, и какая-то женщина
взволнованно сообщила:
   - Девчонки! Девчонки, в буфете финскую колбасу по пять
сорок дают!..
   Мгновенно карусель притормозилась, и в буфет была
снаряжена заготовительная экспедиция из девчонки-девушки и
девчонки-бабушки. Еще одна девчонка-девушка помчалась в
гардероб за сумкой, а остатняя бабушка сказала мне душевно:
   - Не примет тебя сегодня Григорий Николаевич, зря сидишь,
родная...
   - Да я же сказала: не на прием я, мне ему от знакомых
привет передать, - смело наврала я.
   - Ну, как знаешь, сиди, если есть охота, - милостиво
разрешила бабка и, отойдя в угол, наклонилась над
электроплиткой, на которой варился в большой жестяной банке
сургуч для печатей.
   Не поднимаясь со стула, я протянула руку к амбарной книге
и открыла наугад чуть дальше середины - 26 августа,
разлинованный аккуратно список сотрудников с пометками об
убытии-прибытии. Листанула еще пачечку страниц: 18
сентября, еще быстро два листа - вот оно, 22 сентября,
понедельник. Быстро, быстро - вот, вот - Поручиков. "С 16
час. до 18 час. - согласовательная комиссия в
облисполкоме". Порядок. Закрыла журнал, облегченно
вздохнула. Руки тряслись. О волшебство недостижимого
хладнокровия Штирлица!
   Бабка сопела, что-то бурчала под нос, помешивая сосновой
щепкой булькающее коричневое зловонящее варево.
   Теперь я ждала Поручикова с особым нетерпением. Очень
хотелось узнать у него, каким способом ему удается
одновременно заседать в согласовательной комиссии
облисполкома и участвовать в пьяной драке на улице.
   И он пришел - почему-то со счетами бухгалтерскими в
руках, мечтательно- задумчивый, как Орфей с цитрой.
Рассеянно взглянул на меня:
   - Вы ко мне?
   - Да, Григорий Николаевич. Моя фамилия Полтева...
   Он внимательно посмотрел на меня - не удивился, не
напрягся, не испугался и не разозлился.
   - Ага! Я уже слышал о вас, заходите...
   Он уселся за стол, положил счеты и вытряс из картонной
папочки кучу мелких денег. Очень ловко и быстро он стал
сортировать их по купюрам, потом складывал в ровные пачечки
и результаты пересчета записывал на бумажку. Я терпеливо
следила за его кассирскими ухищрениями. Поручиков поднял
голову и сказал со смешком:
   - Очень доволен вашим визитом. Если бы вы не пришли ко
мне, я бы вас разыскал сам. У нас ведь с вами роли в этой
истории приблизительно одинаковые. - Поручиков достал из
стола пачку сигарет "Ява" и протянул мне: - Курите?
   В пачке лежали две сигареты. Под коричневато-желтым
пробковым фильтром синенькими стройными буквами на белых
палочках сигарет значилось: "Marlboro".
   - Спасибо, я не курю...
   - А я несколько штучек в день позволяю... Ай-яй-яй,
какой замечательный мужичок мне повстречался! Воистину
человек без ненужных амбиций- в пачке "Явы" у него лежит
"Мальборо"! Две штучки. В ящике стола у него наверняка
есть надкусанный бутерброд с севрюгой, а в сейфе заперта
початая бутылка коньяка "Двин".
   Поручиков чиркнул спичкой, и в комнате поплыл синеватый
дым, приятный аромат хорошего табака, перебивший вонь
сургуча и клея.
   - Так вот, роль у нас одинаковая и задачи, мне думается,
одинаковые...
   - А мне думается, что роли у нас совсем разные, -
перебила я его сладкогласие. - Вы, как там ни крути,
участник драки!
   - Ошибаетесь, Ирина Сергеевна! Не участник я -
свидетель! Сви-де-тель! - сказал он раздельно,