Витечка теперь
занят Гейл Шиихи.
   И не знаю почему - никакой в этом не было необходимости,
неожиданно для себя я сказала:
   - Мой супруг не будет к вам иметь претензий, потому что
он меня бросил!
   - Вас?! - с безмерным удивлением спросил он.
   - Ну не вас же! - раздраженно ответила я. - Конечно,
меня!
   Он смутился еще сильнее и растерянно забормотал:
   - Ирина Сергеевна, простите, я ничего не знал, я как-то
так бестактно... Я не хотел...
   - Я понимаю, можете не извиняться. Это не ваша и,
по-моему, даже не моя вина... Жизнь такая...
   Ларионов выпустил мою руку и шел рядом в сосредоточенном
молчании. Я видела, как он напряженно о чем-то размышлял.
И клокотавшие в нем слова и мысли наконец обрели форму
категорического заявления:
   - Он наверняка сошел с ума!
   - Может быть, - кивнула я, - но только вокруг многовато
сумасшедших, судя по количеству разводов. Люди просто
надоедают друг другу.
   Ларионов закинул свой мешок с одесскими фруктами за плечо
и сказал с огромной убежденностью:
   - Вообще-то я знаю много людей, которые развелись, но еще
ни разу не видел, чтобы человек бросил жену и женился лучше.
Обычно новые жены очень похожи на старых, только несколько
хуже...
   Я усмехнулась, он впал в вакханалию смущения:
   - Простите, старая - не в том смысле, что она старая, а
просто прежняя жена... И вообще, Ирина Сергеевна, если бы у
меня была жена, как вы... Да вообще, по- моему, вы
удивительная женщина.
   - Ну, хватит, - махнула я рукой, - вы мне лучше скажите,
что вас в милиции - оштрафовали или письмо на работу пошлют?
   - Да нет, я отказался платить штраф.
   Тут уж удивилась я:
   - Как это вы отказались? По-моему, согласия нарушителя
не спрашивают. Это как при разводе, - засмеялась я, - если
не хочешь больше так жить - разводишься.
   - Нет, это не совсем так. Они нам предложили в милиции
как бы помириться, и всех штрафуют.
   - Кто они? - удивилась я.
   - Ну, дознаватель там, я не знаю, как называется,
оперуполномоченный. Сказал, что все хороши одинаково и всех
оштрафуют.
   - А вы что?
   - А я сказал, что я не согласен. Пускай разбирают дело
по существу. Почему это меня штрафовать? Они хулиганье, а
штрафовать всех. Выходит, я с ними вместе наравне виноват.
   - А вы считаете, что виноваты только они? - спросила я.
   - Конечно! Они ко мне пристали. Я их не трогал. Да и
вообще!..
   Все, что он говорил, он излагал с убежденностью. Вот с
этой непререкаемой уверенностью он сказал:
   - Я точно знаю, что им нельзя этого вот так спускать с
рук. Заплатят четвертак, завтра снова станут хулиганить и
драться. Проступок, совершенный дважды, кажется людям
дозволенным. А этого нельзя допускать!..
   - Вы еще, оказывается, и воспитатель, - засмеялась я.
   - Да нет, какой я воспитатель, - сдвинул он на затылок
фуражку. - Но все равно противно, когда трое дураков пьяных
знают, что одного-то они всегда поколотят. Но не прошел
номер на этот раз. Да ладно, - засмеялся он, - завтра
разберемся как-нибудь.
   Вечер был теплый, слоисто-серый, слепой. Казалось, что
мокрый тротуар, дома, облетающие деревья сочатся этой
голубовато-сизой дымкой, втекающей в улицы, как сонная вода.
   - А что это за фуражка на вас? - спросила я.
   - Эта? - Он для уверенности потрогал свой черный фургон
с золотым шитьем.
   - А у вас при себе есть еще одна?
   - Нет, - снова смутился он. Вообще он слишком часто
смущался, во всяком случае, для человека, который любит
драться сразу с тремя хулиганами. - Вы, Ирина Сергеевна,
просто забыли. Рассказывал я вам - я же штурман дальнего
плавания. Я старпом на ролкере...
   - Ну, конечно! - с притворным воодушевлением воскликнула
я. - Я просто не знала, что штурманы носят такие красивые
шапки...
   Не могу же я ему объяснить, что я и его-то самого не
помню, не то что разговоры про какой-то неизвестный мне
ролкер.
   Люди вокруг нас будто плыли в пепельном сумраке
надвигающейся ночи, но плыли они быстро, суетливо, пихаясь
сумками и толкая в бок локтями. Машины с шипящим шорканьем
пролетали по мостовой, оставляя в пелене сгущающейся мглы
трассирующие кровяные следы габаритных огней.
   - Эх, такси бы поймать... - мечтательно сказал Ларионов.
- Да где его взять - час пик...
   А поскольку я никак не отреагировала, он добавил, будто
извиняясь:
   - Вообще с такси здесь неблагополучно... У меня теперь
против такси предубеждение будет...
   - Это почему еще? - удивилась я.
   - Так ведь весь этот скандал вчера из-за такси
завязался...
   - Черт с ним, с такси, вон троллейбус подходит к
остановке, успеем!
   Ларионов сунул мне в руки фотоаппарат - я только сейчас
рассмотрела, что у него на плече болталась камера, - схватил
мою сумку и со своим ярким полиэтиленовым мешком через плечо
устремился передо мной к остановке. В толчее перед
растворенной дверью пропустил вперед, нас растаскивали,
отпихивали, мяли, потом общим рывком подняли в салон,
захлопнулись створки, и мы оказались впрессованными друг в
друга в массе крутого пассажирского фарша.
   - У вас гривенник есть? - спросила я.
   - Есть, но я руками не могу пошевелить.
   Распираемая людскими телами коробка троллейбуса казалась
хлипкой, ненадежно тонкой. Она тряслась и дрожала на
разгонах, едко дребезжали стекла, и тонко вибрировал под
ногами пол. Было ощущение, что этот плексигласовый ящик
просто надет на нас.
   - Контролер не поймает? - озабоченно спросил Ларионов.
   - Но если вы не можете достать гривенник, он ведь тем
более не достанет свой жетон, - заметила я.
   - Я думаю, у контролеров есть тренированность на
толкучку, - рассудительно сказал Ларионов и добавил
удивленно: - Странная все-таки работа - душиться,
толкаться, ловить...
   Тут я его вспомнила. Мы сейчас стояли лицом к лицу,
тесно прижатые толпой друг к другу, как когда-то давно на
даче в танце, но раньше я не могла его вспомнить, потому что
не смотрела ему прямо в глаза - очень странные глаза, с чуть
потупленным взглядом, который сначала казался смущенным и
лишь немного погодя оказывался невыносимо упрямым.
   Ни рассказов его про штурманство, ни про какой-то ролкер,
даже внешность его отчетливо не могла припомнить. А
вспомнила взгляд. И еще он говорил, что умеет играть на
кларнете. Почему? Не помню...
   Перед нашей остановкой народ у двери уплотнился,
перегруппировался, вспучился - так, наверное, сжимаются и
взрываются галактики, - и вышвырнуло нас на тротуар, и,
прежде чем я опомнилась, Ларионов выхватил из кармана монету
и сунул в чью-то высунутую из салона ладонь.
   - Опустите, пожалуйста, за проезд!.. - крикнул он вслед
уносящемуся с завыванием троллейбусу.
   - Я вижу, вы всегда аккуратно платите за проезд, -
сказала я серьезно.
   - Ага, - кивнул он. - Плачу. Я вообще порядок люблю...
   И смотрел он немного в сторону, будто снова застеснялся
своей любви к порядку. Я подумала, что так вот, сильно
стесняясь, он за соблюдение исповедуемого им порядка с жены,
с подчиненных или обидчика шкуру спустит.
   Мы шли по переулку к моему дому, и серый туман над
мостовой быстро сгущался в синюю мглу. Было так тихо, что
отчетливо слышался сухой шуршащий шелест, с которым падали
на асфальт подсохшие кленовые листья.
   Чтобы не молчать, спросила, сама не знаю зачем, не
интересовало это меня нисколько:
   - А ваша жена любит порядок?
   - Алена? - удивился он моему вопросу. И развеселился:
- Не-ет, Алена никакого порядка не признает...
   - Что так? - равнодушно спросила я, лениво продолжая
этот никчемный разговор.
   - Ну, как вам сказать... Порядок - это определенная
равновесная система обязательств и прав... А там, где
только возникает запашок обязательств, там исчезает моя
Алена... - Он сказал это безо всякой сердитости или досады
и снова рассмеялся, видимо, приложив мысленно свою жену к
идее порядка.
   - А как же уживаетесь?
   - Так мы и не уживаемся... Мы ведь врозь живем... Я
почти весь год в плавании, на берегу почти не бываю... А
Алена живет как-то хаотически-весело.
   - И не разводитесь? - спросила я и подумала, что всякого
рода семейные неурядицы стали для меня сейчас самой
интересной темой.
   - Нет, - покачал он своей нарядной фуражкой. - Нам это
обоим причинило бы массу сложностей. Алене - значительные
материальные потери. А мне, по-видимому, моральные...
   - В каком смысле?
   - Я же на загранплаваний. Как разведусь, так меня с
мостика в два счета турнут. А я только полмира обошел,
интересно вторую половину посмотреть. Да и люблю я свою
работу...
   Полмира обошел! Экий Буцефал. Он меня раздражал своей
неколебимой уверенностью в своих незначительных суждениях.
А что ей было делать, этой неведомой мне Алене, если он на
берегу почти не бывает? Сидеть почти весь год на пристани и
дожидаться, когда этот Магеллан пожалует на своем ролкере из
второй половины мира? Решила жить хаотически-весело.
   И с острой горечью подумала, что Витечку, пожалуй, я бы
ждала почти весь год. И еще год. И еще... Только бы
вернулся. - Уже в лифте он спросил неожиданно:
   - Вы верите в приметы?
   - Не верю, - отрезала я. - Я человек несуеверный...
   - Не может быть! - застенчиво-уверенно сказал Ларионов.
- Несуеверны только попы, мелкие чиновники и могильщики. У
них работа без риска...
   - А вы суеверный?
   - Ну, как вам сказать... В приметы я верю. - Он
перекинул с плеча на плечо свой увесистый цветной мешок. -
Меня приметы редко обманывают...
   - Какая же была у вас примета насчет вчерашней драки?
   Он неопределенно хмыкнул:
   - У меня была примета не к драке... Да, собственно, это
неважно...
   Я нажала кнопку дверного звонка, ребята с визгом
выкатились мне навстречу, но замерли, увидев Ларионова, и с
интересом воззрились на него.
   - Познакомьтесь, детки... Это друг нашей Ады, приехал из
Одессы...
   Сережка протянул ему руку и деловито осведомился:
   - Вы моряк?
   - Моряк, - кивнул Ларионов. - Штурман...
   - А как ваше фио? - продолжал допытываться Сережка.
   - Что? - удивилась я. - Что такое "фио"?
   - Фамилия-имя-отчество! - сообщил Сережка. - В
журналах, вообще в списках есть такая графа - "ФИО"...
   - Мое фио - Алексей Петрович Ларионов, - усмехнулся
гость. - Можно просто Алексей...
   - А меня зовут Сергей...
   - Так я тебя, Сергей, помню... Ты тогда, правда, был
поменьше... На даче у Ады я вас всех видел... И Маринку, и
папу твоего...
   Истомившаяся молчанием Маринка обрадовалась, что ее
включили в круг собеседников, и сообщить ей хотелось,
конечно, что-нибудь значительное. Она и сказала
приподнято-взволнованно:
   - Мам, нам Галина Лаврентьевна сказала, что нас приняли в
общество охраны памятников. И велела принести завтра
двадцать копеек - удостоверение будут давать...
   Сережка ехидно спросил:
   - А ты за бесплатно памятники охранять не можешь?
   - Нет, нет! - заволновалась Маринка. - Нам
удостоверения давать будут!
   - А фотографию не надо сдавать на удостоверение? -
ехидно-серьезно расспрашивал Сережка. - А то ты по
растяпству своему потеряешь удостоверение, и кто-нибудь
вместо тебя незаконно будет памятники охранять.
   - Галина Лаврентьевна ничего не говорила про фотографию,
- растерялась Маринка. - Она только про двадцать копеек
сказала...
   - Ну, тогда твое дело швах, - лицемерно сочувствовал
Сережка.
   - Отстань, Сергей, - засмеялся Ларионов. - Я прямо
сейчас сделаю тебе фотографию на удостоверение. И не
простую, а цветную...
   Мы недоверчиво уставились на него, а Ларионов положил на
пол мою сумку, цветной мешок, скинул на вешалку плащ и взял
у меня из рук фотоаппарат.
   - Маринка, знаешь, что это такое?
   - Фотоаппарат. Но карточки...
   - Будут, будут тебе карточки, - обнял ее за плечи и
уверенно повел в гостиную, будто сто раз бывал у нас дома.
- Это, Маринка, аппарат, да не совсем обычный. Называется
поляроид...
   Он усадил ее на стул, а мы с Сережкой с любопытством
следили за ними. Я опасалась, как бы он не выдумал
какой-нибудь глупой шутки, вроде вылетающей из объектива
птички вместо фотографии. А он серьезно спросил ее:
   - Слушай, если тебе нужно фото на такой важный документ,
может быть, наденем тебе мою фуражку? Все-таки ты природу
будешь охранять...
   - Не природу, а памятники, - поправила Маринка, но идея
ей явно понравилась, она с охотой нацепила его фуражку,
сдвинув чуть на затылок.
   Ларионов быстро открыл футляр - обычный крупный
фотоаппарат. Навел резкость, а Сережка бормотнул завистливо
под руку:
   - Темно здесь, ничего не проработается...
   - Проработается, - уверенно сказал Ларионов. - Маринка,
смотри на меня, головой не тряси, не моргай - выдержка
большая, а то будешь на снимке, как сонная курица...
   Нажал на кнопочку, короткая ослепительная вспышка блица,
шуршащий картонный шорох, и откуда-то из-под аппарата
выползла квадратная карточка.
   - Прошу, фото готово, - протянул Ларионов Маринке
карточку.
   - Так тут же ничего нет! - разочарованно воскликнула
она.
   - Как говорит мой боцман: годи помалу! Ждем минутку...
   Середина белой пластмассовой карточки стала наливаться
мутью, как будто заливало ее киснувшее молоко, в ней
появилась голубизна и прозелень, еле заметный вначале цвет
стал постепенно набирать силу и глубину. Из туманных
разводов цветового хаоса появились отчетливые линии, и вдруг
в центре пластинки вынырнуло Маринкино серьезное лицо в
фуражке. Ее смешная рожица словно выплывала к нам из
глубины морской воды: появились удивленные глаза, сжатые
строго губы, кокарда. Из сумрака небытия возникла она
натекла сочным цветом, появилось ощущение пространства и
тепла.
   - Во зыко! - ахнул Сережка. Два бессмысленных кошмарных
слова выражают максимальный восторг, высшую категорию
качества: "Зыко!" и "Зыровски!". - А мне можно?
   - На, работай! - протянул ему поляроид Ларионов. -
Учти, в кассете десять снимков, распорядись с умом...

   Я на кухне высыпала на стол из мешка присланные Адой
фрукты. Огромные алые яблоки, золотисто-желтые длинные
груши. Из гостиной доносился Маринкин восхищенный визг,
значительно басил, срываясь на петушиный вскрик, Сережка, и
чуть тягучий голос Ларионова объяснял им что-то, наверное,
про необходимость соблюдать порядок. Потом я услышала
недоверчивый вопрос Сережки:
   - И на Бермудах?!.
   - Конечно, бывал...
   - А око тайфуна - это не выдумки?
   - Нет, не выдумки - кольцо шторма вокруг судна, а внутри
мертвая зыбь... Сухогруз "Тарасов" погиб...
   Ах, как было бы хорошо, если бы с ними сидел там Витечка!
Шутил, подначивал вопросами Ларионова, строил свои обычные
несбыточные планы: "С завтрашнего дня строим плот с
парусами - отправляемся через Атлантику..."
   Мы ведь, Витечка, готовы были поплыть с тобой на плоту
через океан по первому твоему слову. Нам и штурман Ларионов
для этого был не нужен. Мы твердо верили, что ты знаешь
курс к счастью. Зачем нам еще штурман? А ты нас завез на
необитаемый остров. А сам уплыл неведомо куда, обвязавшись
на дорогу спасательным поясом с надписью "Гейл Шиихи"...
   Из мешка высыпались душистые зеленые огурчики фейхоа и
тугие оранжевые комья хурмы. Они были обтекаемо-острые, как
девичьи груди, и сочились изнутри светом вроде китайских
фонариков.
   Маринка с жаром объясняла Ларионову:
   - Это давно было, когда еще жили начальные люди, то есть
мартышки...
   В дверях кухни появился смеющийся Ларионов. Я показала
ему на фрукты:
   - Впервые слышу, чтобы в Одессе росли хурма и фейхоа...
   Ларионов покраснел, заерзал:
   - Понимаете, Ирина Сергеевна, глупость вышла с
посылкой... Я ведь ее уже поставил в такси, когда драка
началась...
   - И что, за время драки помидоры превратились в хурму?
   - Нет. - Он растерянно развел руками. - Когда драка
круто заварилась, таксист дал газ и укатил... И посылочка с
ним вместе тю-тю...
   - Тю-тю... - бессмысленно повторила я за ним. -
Дороговато, боюсь, станет посылочка...
   - Да что вы, Ирина Сергеевна! - взмок от неловкости
Ларионов. - Я днем заскочил на Центральный рынок - там и
выбор лучше нашего, и цены, можно сказать, дешевле... Пусть
ребята витаминчиков покушают... Хорошие у вас мальцы!..
   Я махнула рукой:
   - Да ладно! Все дети прекрасны, все старики почтенны...
   У него, по-моему, есть перебои с чувством юмора, потому
что он совершенно серьезно ответил:
   - Не знаю... Я не верю, что все дети прекрасны, а
старики заслуживают уважения. - Помолчал мгновение и
добавил: - Есть противные дети и презренные старики...
   В кухню влетел Сережка с поляроидом в руках:
   - Вот так стойте!.. Рядом!.. Ма, чуть-чуть ближе...
Вот так, стоп!
   Полыхнула крохотная молния блица, с шуршащим шипением
выползла еще слепая карточка. Но грома небесного я не
услышала. Не услышала я беззвучного немого грома. В
сентябре редко гремит гром.
   Так и стоим мы на той цветной карточке - рядом, у стола,
заваленного горой золотисто-оранжевых и зеленых фруктов.
   К концу дня позвонил на работу Ларионов.
   - Ирина Сергеевна, вы хотели передать Аде какие-то
книги...
   - Да, да, спасибо! И отдать вам поляроид, вы его вчера
забыли у нас.
   - Ладно, это успеется... Ирина Сергеевна, давайте пойдем
на Владимира Фаддеева - это очень интересно, билеты дают
только с нагрузкой... И заодно отдадите книги...
   - А кто такой Фаддеев? - не поняла я.
   - Это знаменитый телепат, гипнотизер. Психологические
опыты, называются "Познай самого себя"...
   - Да ну, чепуха какая-то! - почему-то рассердилась я. -
У меня ужин для детей не приготовлен, а я буду с
гипнотизером познавать себя!
   - Ирина Сергеевна, во-первых, интересно же проверить -
вдруг мы не все о себе знаем? Он ведь и экстрасенс в
придачу! Вдруг откроет в вас что-то неведомое?
   - Нечего во мне открывать! Со мной дело ясное. А что
второе?
   - Нет, это я так сказал, в смысле второго... Я имел в
виду насчет ужина ребятам. Я уже был у вас дома, привез им
биточки по-московски... - У него по-прежнему был странный
тон - застенчивый и уверенный одновременно.
   - Что-что? Какие биточки?
   - По-московски. В кулинарии от ресторана "Центральный"
продавались - знаете, лоток такой фольговый, а в нем уже
готовые замороженные биточки. С гарниром. Рис припущенный.
Только в духовку поставить - через пять минут можно есть. А
на сладкое торт "Марика". Ребята сказали, что им такой ужин
подойдет...
   Какой странный, однако, человек! Ну, кто его просил? На
кой черт мне этот Фаддеев? Как всегда, в момент гнева и
растерянности потеряла дыхание, ком под горлом кляпом
придушил.
   - Ирина Сергеевна, ну не молчите! - сказал он тихо, и
никакого упрямства и напора в его голосе не было. - Я
думал, что вас это развлечет...
   И, наверное, потому, что я молчала, стараясь снова
поймать дыхание, он быстро заговорил:
   - Я из милиции когда вышел, смотрю, народ клубится у
театрального киоска. Честно говоря, я тоже никогда не
слышал про этого знаменитого психосенса, Фаддеева этого
самого... Наверное, что-то вроде Вольфа Мессинга. А потом
подумал, может, откроет он мне что-то психологическое про
меня, о чем я раньше не догадывался. Сейчас это бы мне
пригодилось...
   - А что у вас там с милицией?
   - Не знаю... - медленно ответил он. - Как-то все очень
странно получается...
   - Что именно странно?
   - Трудно сказать... - Он будто вместе со мной снова
проверял странности обстоятельств в милиции. - Какое-то
странное ощущение - будто я этих хулиганов поколотил, а
милиция за них обиделась...
   - Любопытно, - согласилась я, хотя мне это было совсем
нелюбопытно и хотелось закончить разговор и идти домой. Но
во всех нас живет неодолимая потребность резонерствовать, и
я заметила: - Вообще-то говоря, милиция возражает против
любых драк, независимо от того, кто виноват...
   - Да, конечно, - не стал спорить Ларионов. - Но
обиделись они только после того, как я твердо отказался
мириться и платить штраф. Вот это меня и удивило...
   - Что значит обиделись?
   - Да это я так сказал, чего им на меня обижаться