с неприязненным равнодушием спросил он, не глядя.
     - Шереметьево-два,- с тем же равнодушием бросил в сторону Звягин.
     - Полтинник,- сказал шофер.
     - Знаю,- упало в сторону следующее слово.
     - Садись.
     - Открывай.- Последнее слово всегда за мной будет, животное.  Я  тебе
покажу  полтинник.  Я  его  тебе  в  такое  место  воткну,  что   институт
микрохирургии глаза не выковыряет. Шофер небрежно курил "Мальборо".
     - Здоровье портишь,- без уважения к чужому  жалкому  достатку  сказал
Звягин и приоткрыл форточку, устроив сквознячок.
     - Дует,- сказал шофер.
     - Я тебе плачу,- сказал Звягин.- Сначала на минутку к  Ленинградскому
рынку, вещи забрать. Дом я покажу.
     - За простой - отдельно.
     - Конечно,- сказал Звягин.
     На Красноармейской он указал подходящий дом, велел стать у подъезда:
     - Багажник открой сразу.
     Пару минут провел в подъезде. Вполне подходяще. И лампочка не слишком
яркая, и мочой пахнет.
     -  Слушай,  друг,-  вышел  он  растерянно,-  его  дома  нет,  помоги,
пожалуйста, телевизор снести... одному никак не взять, и время в обрез.
     - Какой? В багажник не влезет.
     - Влезет! Как  не  влезет?  -  уверил  Звягин.-  Японский,  не  такой
большой, но взять неудобно.
     - Да я, в общем, не грузчик,- в сомнении отказался шофер.
     - Еще пятнадцать рублей плачу,- нервно попросил Звягин.
     - Поможем,- вылез шофер.
     Войдя в подъезд, по всей логике ситуации,  первым,  Звягин  жестко  -
конь копытом лягнул! - ударил его локтем под  ложечку.  Шофер  согнулся  и
замер, распялив рот и выпучив глаза. Примерившись и  успев  пожалеть,  что
рукав куртки смягчит удар, Звягин локтем же, сверху, врубил ему - к-ха!  -
чуть левее темени.  Послышался  вполне  деревянный  стук,  шофер  обмяк  и
свалился на бок. "В десанте служили мы крылатом,  а  тут  нельзя  не  быть
орлом! - тихо пропел себе под нос Звягин.- Как это называлось там? а  -  с
расчетом кратковременного рауша. Кратковременного не  кратковременного,  а
полчасика отдохнет. Достаточно".
     Он быстро сволок шофера по ступенькам к  двери  в  подвал,  вынул  из
кармана стеклянную четвертьлитровую  фляжку  и  полил  ему  грудь  и  бока
водкой: "Объясняйся потом с  милицией,  родимый".  Надел  на  правую  руку
кожаную перчатку, подпрыгнул и разбил лампочку: тихий дзень.
     Все это заняло на несколько  секунд  меньше  запланированной  минуты.
Хлопнула входная дверь.
     - Опять перегорела,- тихо и  злобно  произнес  женский  силуэт,  всем
существом мимолетно опасаясь проходящего мимо звягинского силуэта.
     - Извините,- вежливо сказал  Звягин,  бренча  на  пальце  ключами  от
такси.
     В трех кварталах он тормознул у урны и  сунул  в  нее  парик,  усы  и
кепку. Потом свернул в  темный  проулок,  достал  из  сумки  автомобильные
номера и плотно надел, закрепил поверх настоящих.
     - 87-19 ММТ,- удовлетворенно прочитал он.- Вышел на  смену.  Спасибо,
чаевых не берем.
     В кабине достал  из  бардачка  путевой  лист,  аккуратно  разорвал  и
выкинул, а на его место положил заготовленный заранее. Глянул  техпаспорт.
Заменил собственной карточку водителя на приборной  доске.  Дотронулся  до
прав в кармане. Серую куртку снял  и  кинул  на  пол  к  заднему  сидению,
оставшись в синем свитерке. Кинул в кусты под домом фляжку  из-под  водки,
некогда коньячную. И дал по газам.
     Не обращая внимания на  голосующих  по  пути  (как  истый  московский
таксист), он с умеренной лихостью гнал к знакомому уже дому. Незадолго  до
Кутузовского остановился еще раз в тихом месте, снял свитерок, оставшись в
скромном темном костюме и голубой сорочке с галстуком, из сумки  достал  и
надел светлый плащ, набросил на шею шарф. Порядок.
     Притер тачку к тротуару у "своего дома",  глянул  номера  над  первым
подъездом - верно. "Куда лезу. Но не ждать же у моря погоды, покуда он сам
на тротуар вылезет".
     - К кому? - бдительно  спросил  вахтер  из-за  обширного  письменного
стола в светлом, теплом, чистом и вполне домашнего вида подъезде.
     - Девятнадцатая квартира, Березницкий,- с  уместной  дозой  будничной
беглости и казенной вежливости сказал Звягин.  Вахтер,  естественно,  чуть
помедлил, читая его взглядом, и наметил  движение  в  сторону  телефона  -
позвонить в квартиру, представить гостя и полуить  согласие  на  впуск.  В
правильный момент Звягин достал из  нагрудного  кармана  красную  корку  с
гербом  и  секунду  держал  перед  вахтером.  На  полсекунды   открыл   и,
профессионально сжав в руке (не вырвать!), подержал еще.
     - А вы  звоните,-  разрешающим  тоном  бегло  сказал  он  от  лифта.-
Сергеев.
     Пока он ехал на пятый этаж, хозяин был уже извещен и - д-р-р  звонок,
кратко и уверенно,- открыл двери сам.
     - Добрый вечер. Яков Тимофеевич,- с  безулыбистой  теплотой  протянул
Звягин руку, шагнув через порог.
     - Здравствуйте,- спокойно, в е с о м о отвечал Яков Тимофеевич.
     Так вот ты какой, гнида. Росточку неплохого, крепость еще видна, рожа
массивная... тупая, уверенная, б р о н и р о в а н н а  я  рожа.  Славный,
должно быть, был рыцарь революции: чистые руки, горячее  сердце,  холодная
голова, ага... нет, не трусливый старикашка, но это мы еще посмотрим.
     - Извините за беспокойство, но дело неожиданное  и  срочное,-  крайне
спокойно сказал Звягин.- Был звонок из референтуры начальнику  управления,
связано с телегой. Надо гасить без оттяжки, поэтому меня лично - за вами.-
И протянул, как своему и старшему по званию,  заслугам  и  возрасту,  свое
удостоверение, но в руки не дал, хозяин едва заметным внутренним движением
отметил  это  как  правильное,  и  Звягин  отметил  это   его   отмечание.
Березницкий взял  со  столика  в  небольшом,  но  славном  холле  очки  из
китайской плоской вазы ("У  кого  реквизировал,  сука?'")  и  прочитал  не
медленно, но внимательно. За удостоверение  Звягин  был  спокоен  -  лучше
настоящего, не мальчик.
     - Не телефонное,- сказал он, упреждая вопрос.- Такое время.  Логично.
А в чем дело, да?
     - Конец дня,- сказал  он.-  Вечный  бардак  в  любимом  ведомстве.  В
архивах чуток насорили. Остальное - на месте. Березницкий чуть  подумал  -
тоже крайне спокойно.
     - Я на машине,-  сказал  Звягин.  Галстук  не  обязателен,  хотел  он
добавить и улыбнуться, но воздержался: это уже лишне.
     - Я позвоню,- сказал Березницкий. Соображал он явно уже с трудом,  да
и никогда, конечно, большой сметливостью не отличался, за то и держали, но
рефлексы вжились в нем прочно - Вы садитесь.
     Без "благодарю" Звягин опустился  на  диванчик  перед  телевизором  и
расслабил позвоночник.
     - Можете. Но Крупников сейчас у хозяина, там освободятся в  (взглянул
на часы) восемнадцать пятнадцать.
     Шлепнуть бы тебя прямо сейчас, в собственном сортире, и вся  недолга.
Да не заслужил ты такой быстроты и легкости.
     Упоминание фамилии, причем не сразу,  а  в  правильный  момент,-  это
подействовало, разумеется, успокаивающе. Да  и  обликом  Звягин,  то  бишь
Сергеев, был правилен, безупречен. Разве что лицо запоминающееся, так в их
управлении это неважно.
     - Переоденусь,-  сказал  Березницкий  и  вышел.  В  глубине  квартиры
перемолвился неразличимо фразами с женой, которая так и  не  показалась  -
своя дрессура.
     Явившись в синем, немодном и добротном костюме с планками  и  значком
почетного  чекиста  ("А  как  же!  чтоб  помнили,  с  кем  дело  имеют!"),
Березницкий полез в теплый, с подстежкой, плащ.
     - Машина у  двери,-  сказал  Звягин  о  возможной  ненужности  плотно
одеваться.- Обратно тоже доставят,- сказал он, и тут оба  чуть  улыбнулись
профессиональному, для посвященных, юмору этой  фразы.  Внизу  Березницкий
увидел пустое такси.
     - Рабочая,- сказал Звягин, и Березницкий понял, согласился,  судя  по
тональности молчания: получше все у начальства, взял оперативную,  которая
подвернулась, не свою же гонять, жалко, и бензин дорог,  нет  его.  Звягин
сел и открыл правую дверцу:
     - Пожалуйста.
     Березницкий стоял, чуть ближе к задней. Во рефлексы действуют! -  ему
мозг выстриги, он на одних рефлексах то же самое делать будет.
     - Пожалуйста,- сказал Звягин, открыл, перегнувшись, заднюю дверцу,  а
переднюю захлопнул, и Березницкий поместился сзади.
     - Что тут? - спросил он недовольно, наступая на куртку.
     - А, Сашино барахло, отодвиньте в сторону.- И Звягин рванул к центру.
     Березницкий посапывал. Ехали на Лубянку.  Тормозя  перед  светофором,
Звягин попросил:
     - Тряпочку протяните сзади, стекло запотело. Березницкий взял  чистую
тряпку перед задним стеклом  и  подал,  чуть  потянувшись  вперед.  Звягин
обернулся, отпустил руль, рука его скользнула мимо руки  Березницкого,  он
чуть еще приподнялся на сидении и воткнул выставленный большой  палец  под
мясистый кадык, прямо над узлом галстука.
     Березницкий всхрапнул шепотом, остекленел, вывалил язык и обмяк.
     - А зачем нам, собственно, Лубянка? -  вдумчиво  спросил  Звягин,  за
светофором перестроился в правый ряд и свернул, держа в памяти маршрут.
     Через  минуту  стал  в  темном  пустынном   проезде.   Перегнулся   к
бездвижному телу, расстегнул плащ и костюм, из внутреннего кармана  достал
паспорт, с пиджака аккуратно отстегнул планки и свинтил  значок  почетного
чекиста. Из сумки извлек еще две склянки: первую полил ему на грудь,  и  в
салоне запахло коньяком, вторую вылил на промежность - и запахло мочой.
     - Обрубился, пьяная сволочь,- с сочувствием к своей таксистской  доле
сказал Звягин воображаемому гаишнику,-  весь  салон  обоссал,  а  мне  еще
крутить до четырех. На Новоясеневском  своем  не  прочухается  -  скину  в
пикет.
     И поехал на Новоясеневский, выкинув по  дороге  как  ненужные  теперь
склянки, так и березницкое барахло.
     Он поглядывал на часы, в зеркальце - как там сзади, спокойно  готовый
к любым неожиданностям, потому что в  сущности  любые  неожиданности  были
исключены, то есть предусмотрены: все, что Звягин делал, делалось с полной
обстоятельностью; впрочем, об этом уже можно было догадаться.
     В рамках рассчитанного времени  он  остановился  близ  девятиэтажного
дома, вплотную к которому и подходил присмотренный днем забор стройки.  Не
выключая двигателя, огляделся. Спихал все барахло в сумку, туда же положил
снятые  номера.  Сунул  Березницкому  под   нос   нашатырь,   потер   уши,
помассировал гортань и грудную клетку. Выволок его, приходящего в себя,  и
закрыл машину.
     - К-хх-х... Ох-хх...
     - Пошли.- В бок Берсзницкого  однозначно  уперся  пистолетный  ствол.
Сумка висела у Звягина на другой руке, и рукой той он заботливо  и  крепко
поддерживал Березницкого, обняв сзади, под мышку: ведет  человек  пьяного,
бывает.
     - Один звук - и стреляю: иди.
     Из забора в этом месте  были  заблаговременно  вышиблены  две  доски.
Переждали прохожего на недалекой дорожке под фонарем:
     - Не сметь шевелиться,- без звука произнес  Звягин,  вдавливая  ствол
между ходящих ребер.
     Пробираясь между строительным мусором и скользя в грязи, они дошли до
строящегося, абсолютно неосвещенного с этой стороны дома и вошли в стенной
проем.
     Березницкий начинал оживать,  тело  его  приобретало  остойчивость  и
проникалось крупной редкой дрожью.
     - Не бойся, жив останешься,- усмехнулся Звягин  -  Просто  поговорить
надо.
     Он поверит в это, потому что  ему  больше  ничего  не  остается.  Как
верили те, кого он расписывал.
     - Н-не трясись! Пятнадцать минут  выяснения  отношений  -  и  придешь
обратно. Кому ты нужен... Березницкий переставал дрожать.
     - А вот руки, извини - назад!
     Березницкий свел на копчике кисти рук,  Звягин  бросил  сумку  и,  не
отнимая пистолета от его позвоночника,  быстро  захлестнул  их  веревочной
удавкой, закрепил мертвым узлом,- хирурги умеют вязать узлы одной рукой.
     - Еще раз извини.- И рот оказался плотно заклеен пластырем.
     Звягин достал из сумки и включил фонарик - тонкий  веер  света  через
щель, прорезанную в черной бумаге, которой было заклеено  стекло,  осветил
еле-еле, но различимо, хлам под ногами.
     -  Пошел!  -  шепотом  рявкнул  Звягин.  Послушно  перебирая  ногами,
Березнишкий, направляемый в спину, как буксиром-толкачом, стальным пальцем
пистолета, дошагал до дверного  проема,  повернул  и  стал  спускаться  по
лестнице - бетонному маршу без перил...
     Оказались в низком подвале  под  бетонными  же  перекрытиями.  Звягин
остановил движение  перед  разбитым  унитазом,  косо  утвердившимся  между
ржавых батарей и обрезков труб.
     -  Пришли,-  сказал  он  и  на  шаг  отступил.-  Можешь  повернуться.
Березницкий неловко и готовно повернулся к нему лицом.
     - Судить тебя буду  я,-  сказал  Звягин,  достал  из  кармана,  зажав
фонарик под мышку, самодельный глушитель и натянул его на дуло.
     - Кто я - тебе знать незачем. Один из тех, кого ты и твоя контора  не
уничтожили. Березницкий замычал.
     - Никакого последнего слова,- отмел Звягин.- Не будем отягощать  себя
бюрократическими проволочками буржуазного  суда.  Итак.  Согласно  формуле
Нюрнбергского процесса, приказы начальства  не  являются  оправданием  для
исполнителей преступлений перед человечеством.  А  посему  приговаривается
Березницкий Яков Тимофеевич к высшей мере социальной защиты  -  расстрелу.
Приговор  окончательный,  обжалованию  не  подлежит  и  будет  приведен  в
исполнение немедленно.
     Березницкий, хрипя и  попискивая  горлом,  замотал  головой  и  тяжко
опустился  на  колени,  с  безумной  мольбой  подняв  на  Звягина   взгляд
выкаченных глаз.
     - Они тоже жить хотели,- укорил Звягин.- Причем  не  были  ни  в  чем
виноваты. Ты что ж думал, приятель, что вся кровь, все муки - так  тебе  с
рук и сойдут? Нет. Кому-кому, а тебе не сойдут.
     Лицо  Березпицкого  в  слабой  полосе  фонаря  превратилось  в  маску
воплощенного безумия.
     Кишечник его с шумом опорожнился, раздался резкий характерный запах.
     Звягин, сунув фонарик и пистолет в карманы, приподнял его под мышки и
развернул лицом к  унитазу.  Вот  так.  Все  как  положено.  В  лучших  их
традициях.
     - Ну, вот и все,- с ужасающей простотой произнес он, приставил  обрез
глушителя к мокрому от пота затылку и нажал спуск. Выстрел треснул  глухо,
умноженный отраженным подвальным эхом. То, что было Березницким,  ткнулось
лицом в унитаз и осело вбок.
     - Исполнен,- с холодной непримиримостью произнес Звягин.
     Пульс проверять не стал: он видел разрушающую траекторию пули, как  в
анатомическом атласе.
     Посветил вправо, подобрал гильзу, завернул в  бумажку  и  поместил  в
карманчик сумки. Из сумки достал щетку для мусора и стал задом выходить из
подвала, аккуратно прометая по своим следам.
     Наверху чуть постоял, повторяя,  все  ли  сделано.  Следы  пальцев  в
машине протерты. Нигде ничего не забыто. Время - в пределах расчетного.
     Дойдя до дыры в  заборе  в  стороне,  противоположной  той,  где  они
входили, он (береженого Бог бережет) открыл баночку из-под цейлонского чая
и на протяжении нескольких минут присыпал  свои  следы,  удаляясь,  смесью
махорки с перцем. Вот уж это никому не понадобится, подумал он.  Заигрался
в шпионов. В метро все следы теряются.
     Дойдя до "Теплого Стана", спустился в освещенное чрево  метрополитена
и поехал в центр.
     Там он погулял в темноте, заглядывая иногда во дворы и выкидывая вещи
по одной в мусорные баки: протертый от пальчиков пистолет только  кинул  в
реку; затвор отдельно; патроны отдельно; глушитель отдельно; изорванные  в
мелкие клочки  удостоверение,  путевой  лист,  карточку  водителя;  сменил
большие  ему  на  размер  ботинки,  купленные  в  комиссионке,   на   свои
собственные; куртка, свитерок, перчатки, где могли остаться частицы битого
лампового стекла и машинного масла и бензина;  и,  в  конце  концов,  саму
сумку. Ищите вещдоки, родимые. Вот вам "глухарь" -  и  списывайте  дело  в
архив.
     На Ленинградском вокзале взял из ячейки камеры хранения свой  кейс  и
пошел к вагону.
     Поужинал   бутербродами,   запил   скверным   железнодорожным   чаем,
потрепался слегка с  попутчиками  и  лег  спать  на  приятно,  убаюкивающе
подрагивающую полку с удовлетворенным чувством хорошо прожитого дня.
     Утром, пешочком идя к себе, уже в своем  плаще,  все  свое  и  ничего
чужого, разового, он  припоминал  вчерашние  события  как  нечто  далекое,
нереальное, средненькое кино в чужом пересказе. Мысли были  больше  о  дне
предстоящем, сегодняшнем.
     - Ну, как съездил? - спросила жена, целуя его в  прихожей  и  надевая
пальто.
     - Бесподобно,- ответил Звягин.
     - Всех успел повидать?
     - А как же.
     - Я всегда так волнуюсь, когда тебя нет,- пожаловалась она.
     - Пора бы и привыкнуть,- улыбнулся  он.  Оставшись  один,  вырвал  из
блокнота несколько листков,  сжег  над  раковиной,  а  пепел  смыл  мощной
холодной струей. Позвонил на "скорую":
     - Джахадзе на месте? Салют. Ну,  как  там  сутки?  Нормально?  Вот  и
отлично.


                           Глава I. НИТЬ ЖИЗНИ

     Никто из жильцов пятьдесят пятого  дома  по  Фонтанке  не  мог  потом
припомнить, как въезжал Звягин в восемнадцатую квартиру.  Хотя  находилась
она  на  верхнем,  пятом,  этаже,  и  затаскивание   вещей   должно   было
сопровождаться определенным шумом и суетой. Не заметили, однако,  никакого
шума, ни суеты.
     Впрочем, в большом городе можно прожить жизнь и не  знать  соседа  по
лестничной площадке. Замечание это неприменимо к одиноким пенсионеркам:  у
них свои каналы добычи информации, непостижимые для непосвященных. А какой
же старый ленинградский дом обойдется без одиноких пенсионерок.
     Проживала такая пенсионерка, Жихарева Ефросинья Ивановна, всю жизнь в
квартире как раз под Звягиным, на четвертом  этаже,  в  комнате  окном  во
двор, где по утрам гулко гремят крышки мусорных  баков  и  перекрикиваются
грузчики продуктового магазина.
     В прозрачный желто-синий день бабьего лета она,  Мария  Аркадьевна  и
Сенькина из десятой квартиры сидели  в  скверике  на  площади  Ломоносова,
именуемой некоторыми ленинградцами в просторечии "ватрушкой" вследствие ее
круглой формы; они же трое упорно называли  ее  по  старинке  Чернышевской
площадью, как бы подчеркивая свою исконную петербургскую принадлежность. И
собрание достоверно  установило,  что  новые  жильцы  поменялись  сюда  из
Ручьев, где Звягин получил квартиру после увольнения из  армии,  хотя  ему
всего сорок с небольшим, а на вид моложе, но он служил там, где прыгают  с
парашютом, и поэтому им военная пенсия идет раньше,  по  специальности  он
врач, был майором, а сейчас работает на "скорой помощи",  мужчина  видный,
но, похоже, гордый и злой; что жена  его  учительница  английского  языка,
дочка учится в седьмом классе, а старший сын - на  юриста  в  Москве;  что
машины у них нет, и собаки нет, и кошки, и дачи, дома тихо, ремонт  делали
сами, пьянок не бывает; короче, люди приличные и ничем не выдающиеся.
     К сожалению, эта теоретическая оценка не повлекла  за  собой  никаких
практических выводов - по той причине,  что  любознательная  и  вездесущая
Ефросинья Ивановна характером отличалась не столько даже активным, сколько
склочным сверх мыслимых границ. Старые соседи как-то с ней уже стерпелись,
зато новые очень скоро почувствовали на себе всю скандальную безудержность
соседки снизу.
     Началось с того, что жена Звягина, в школе - Ирина Николаевна,  а  во
всех прочих местах - просто Ирина, столкнулась внизу у лифта со  старухой,
или, как теперь принято говорить, с пожилой женщиной. Одета  была  пожилая
женщина в старомодное и поблеклое, но очень аккуратное пальто, а  лицо  ее
выглядело напряженным и поджатым, и встретиться взглядом с Ириной  она  не
пожелала.
     С тихим гудением опустился лифт,  Ирина  открыла  дверь,  намереваясь
пропустить  старуху  с   хозяйс