что-то записывая в карточке.
     - В лабораторию. На анализы. На рентген. Завтра к половине третьего -
ко мне.
     - Что у  меня?  -  решился  выговорить  скованный  покорным  животным
страхом Анучин.
     - Печень - орган  серьезный,-  неопределенно  и  веско  сказан  врач.
Годами он был не старше Анучина, наверное, а полголовы седой - тоже работа
у человека.- А у вас еще  фактор  риска  -  алкоголизм,  так?  Оперативное
вмешательство необходимо... сначала посмотрим анализы, снимок. Следующий!
     Анучин высидел очереди, сделали ему снимок  в  двух  позициях,  взяли
целый шприц крови из вены...
     Более  суток  не  находил  он  себе  места.  Выпить   врач   запретил
категорическиО еде он  забыл  начисто.  Мерил  шагами  ночные  улицы,  как
заведенный, и шептал себе под нос всякое. И считал часы и минуты.
     Врач не долго рассматривал  его  снимки  и  анализы  и  отодвинул  со
словами: "Все ясно". От этой ясности Анучин оледенел в параличе.
     - В понедельник приходите - положим вас,- сказал  врач.-  Бояться  не
надо,  хирурги  у  нас  хорошие,  будем  надеяться  на  лучшее.  Положение
серьезное.- Казенно и  равнодушно  звучал  его  голос.  Да  он  так  всем,
наверное, говорит, понял Анучин с жутью.
     Врач снабдил его двумя склянками таблеток желтые - по штуке дважды  в
день, оранжевые - при боли в животе или в подреберье.
     ...Он  пластом  лежал  на  раскладушке,  мучительно  прислушиваясь  к
ноющему животу. Лекарство помогало  ненадолго.  Ночью  его  вырвало.  "Вот
оно.- Не много осталось..."
     Воспоминания и мечты мешались с провалами сна. Ах, если бы  произошло
чудо, открылась вдруг дверь - и вошла Нина...  В  ногах  бы  ползал.  Хоть
увидеть бы, припасть к ней, хоть на минутку... И при  звонке  в  дверь  он
вскинулся и побледнел: она! она! пришла!!
     Но пришла лишь соседка - проведать, спросить о здоровье, и на лице ее
Анучин прочел свой приговор. Соболезновала она, мысленно хоронила  его.  И
все равно полегчало горемыке от человеческого голоса, участия.
     Она кормила его ужином, ее муж беседу вел,- Анучин чтото  через  силу
отвечал, слабо понимая; вяло жевал. У них гость  сидел,  уверенный  такой,
резковатый,  виски  седые,  одет  отлично.  Из  начальников,  преуспевает,
равнодушно подумал  Анучин,  этот  небось  на  здоровье  не  жалуется.  Но
находиться среди здоровых, полных жизни  и  сил  людей  было  отрадно,  он
немного успокоился, ожил: есть еще где-то на свете нормальная жизнь, рядом
с ними казалось, что и у него все не так  кошмарно...  На  миру  и  смерть
красна, да, верно, подумал он.
     Постепенно стал доходить смысл вопросов, которые задавал  ему  гость,
Леонид Борисович.
     - Найдется у вас несколько свободных дней?
     - Найдется...- попытался показать усмешку Анучин.
     - На даче кое-что подремонтировать  надо.  Деньгами  не  обижу.  Жить
удобнее там же: постель, питание. Но  деньги,  естественно,  по  окончании
работы - чтоб не... отвлекаться.
     Анучин уцепился с радостью. А куда ему торопиться - в операционную  и
на кладбище? Он взвесила лечь в больницу можно и  на  неделю  позже,  един
толк, уж  лучше  оттянуть  -  пожить  недельку  в  человеческих  условиях,
отвлечься делом, и матери-старухе послать сотню-полторы напоследок... да.
     - Завтра и отправимся,- подвел итог  Леонид  Борисович.-  Я  за  вами
заеду. На яхте ходили когда-нибудь?
     - На яхте?..- не понял Анучин.- Нет.
     - Оденьтесь потеплее.
     Анучин не сказал, что утеплиться ему нечем, кроме  старой  нейлоновой
куртки: что не сперли, то загнал... (Не знал, не знал он,  кто  перед  ним
сидит,- тот, кто всего-то три недели назад  тащил  его  пьяного  домой,  а
сейчас сминает и лепит его судьбу, как гончар  мнет  ком  глины,  создавая
сосуд. Не знал, что живот ноет от самовнушения, что тошнота - от  волнения
и похмелья, что лекарство его - декамевит,  невиннейшие  поливитамины  для
беременных; ничего он не знал. А если б знал? Пил бы дальше?)
     От Крестовского острова в  суете  яхт-клуба  отошли  вечером  -  пока
возились, пока то-се. Медленно удалялись эллинги со шверботами, лавирующие
у берега виндсерфинги, мачта с трещащим флагом.
     Красные закатные облака ползли по красному небу. Задувало с  Балтики,
прохватывало.
     - Волну разведет,- сказал Звягин,  щурясь,  развалившись  в  корме  и
пошевеливая румпелем.
     - Веселее идти будет.-  Друг  его,  молодой,  лохматый,  похохатывал,
скаля зубы.- Ровнее на руле! - Хмель, застарелый и глубинный,  вылетел  из
Анучина на ветру.
     Вышли в залив, оставив позади справа далекие краны  порта,  береговые
сооружения в вечерней дымке.
     Медное солнце валилось за черный срез тучи. Волна  шлепала  в  скулу,
рассыпаясь брызгами. Чайки пикировали и  подхватывались  у  самой  воды  с
пронзительными криками.
     Анучин качался, как на качелях, сидя на решетчатом настиле  днища,  и
глазел по сторонам. Начинало мутить. Крохотная яхта  казалась  ненадежной,
от планширя до шипящей от скорости воды за бортом было ладони две. Налетел
шквальный порыв, всцарапал серую воду рябью.
     - Лево держи!  -  крикнул  лохматый,  травя  шкот,-  гик  со  свистом
перелетел на левый борт, яхта резко накренилась, черпая бортом.
     - Утонуть решил, Гриша? - гаркнул Звягин.
     - Шутите! - заорал Гриша.- Волну  разводит!  Пронзительный  и  чистый
холод проникал в Анучина насквозь. В густеющих сумерках  яхта  плясала  на
волнах. Ледяная осенняя вода  окатывала  валом,  парус  стрелял  пушечными
хлопками.
     - Черпай, чего сидишь! - приказал Звягин, указывая на черпак.-  А  то
пойдем к Нептуну в гости.
     Анучин принялся бешено черпать  со  дна  воду  и  выливать  за  борт,
держась за что попало свободной рукой.
     - Жить надоело?! - выругался  Гриша,  перекладывая  гик.-  Не  зевай!
Пригибайся, череп снесет!
     Анучин представил, как толстенным реем ему с размаху сносит голову, и
содрогнулся.
     - Доставай спасательные жилеты! - скомандовал Звягин.
     - Да нету жилетов! - отчаянно пропел Гриша.- На  пирсе  остались,  не
думал я!..
     Темень легла кромешная. В неизмеримой дали чуть светился край неба  -
зарево над городом. Слал игольчатый проблеск  кронштадтский  маяк.  Черная
волна чугунной доской била  с  маху  ныряющую  скорлупку,  пенный  гребень
нависал и валился внутрь.
     Анучин почувствовал, как крепкие руки  хватают  его,  вяжут  подмышки
шкерт:
     - А то смоет - с концами!
     - Вот так в августе "Морская звезда" утонула! - надсаживался  Гриша.-
Только щепки в камнях нашли!
     - Влипли! - подтвердил Звягин, перекрывая свист шторма. В диком танце
волн, в дегтярной мгле, иссекаемый гибельным ветром,  Анучин  колотился  в
панике. Звятин и Гриша вопили сорванными  глотками,  кляня  друг  друга  и
споря, куда держать.
     - Захлестнет! - орал Гриша.- Назад!
     - Разобьет! - гремел Звягин.
     Дальнейшее слилось для Анучина  в  непрерывный  и  слабо  сознаваемый
кошмар: он черпал воду, послушно перемещался с  одного  борта  на  другой,
пригибался от летящего гика, срывал кожу с ладоней шкотами,  которые  надо
было выбирать на ветру руки горели огнем, содранные до живого мяса.
     - Пей! - ему сунули термос с горячим кофе. Он глотнул, но спазм  сжал
горло: не мог проглотить.
     Звягин и Гриша,  скорчившись  за  козырьком  кокпита,  чтото  жевали,
запивая из термоса. Руль был закреплен намертво, яхта летела в пучину.
     - Помирать - так сытым,- прокричал Звягин, энергично жуя.
     Анучин не хотел помирать.  Мокрый  до  ребер,  изнуренный  холодом  и
качкой - он хотел жить, как никогда. Смерть в ледяной  воде,  в  штормовую
ночь, когда трещит под тобой тонкая перемычка, отделяющая от бездны, когда
сокрушен дух непосильной мукой,- страшна такая смерть. Тут  даже  больница
показалась ему желанной: тепло, покой, уход...
     - Воду вычерпывай!! Тонем ведь, дубина!  Каких  только  клятв  он  не
давал себе этой ночью, если вывезет кривая, если  спасется!  Выжить  после
операции, бросить пить, найти жену, вернуть  ее,  заработать  кучу  денег,
обеспечить на всю жизнь семью, забрать мать жить к себе  и  не  давать  ей
ничего делать, пусть отдохнет... Он вел  беспощадный  счет  своей  вине  и
каялся, признавал, что вот все ему и зачлось, отомстила судьба,-  но  если
пронесет, повезет,  то  всей  жизнью  своей  искупит  былое,  перед  всеми
искупит, отныне все будет иначе, иначе, все будет хорошо...
     Вдруг оказалось, что ясно различим корпус яхты: мгла сменилась  серым
полусветом. Шел седьмой час утра.
     - Право держи! - скомандовал Гриша, и яхта, звонко шлепая  днищем  по
волнам, косо приняла к берегу, черневшему на горизонте.
     Анучин был трезв и чист насквозь - чистотой  выполосканной  в  щелоке
тряпки. Он мягко повалился в плещущую  на  дне  воду,  сознание  померкло,
длинная судорога прошла по толу... Но сразу очнулся от жесткого тычка:
     - Воду черпай! Ну!!
     С механической тупой старательностью взялся  за  черпак.  Соображение
покинуло его, остался лишь слабо трепещущий нагой  инстинкт:  жить,  жить.
Киль зашуршал по песку, яхта качнулась.
     - За борт! - загорланил Гриша, суетясь. Парус упал.  Следом  за  ними
Анучин плюхнулся по пояс в воду и стал из последних сил толкать  яхту.  Он
не  замечал  уже,  что  ветер  ослаб,  волна  сгладилась,  что  глубина  у
маленького дощатого причала вполне достаточна, и нет надобности  волочь  к
нему яхту килем по дну вдоль берега.
     Очутившись на суше, он со стоном вздохнул и вопросительно, по-собачьи
взглянул на Звягина - что теперь?.. Сбылось: он живой  стоял  на  земле...
Земля летела под ногами.  Солнце  всходило  над  корявыми  кронами  сосен,
вцепившихся в песчаные дюны узловатыми корнями.
     На даче они  разделись,  растерлись  полотенцами,  нацепили  на  себя
какое-то сухое чистое тряпье. В  маленькой  кухоньке  сразу  потеплело  от
газовой плиты, Гриша заварил дегтярной крепости чай  и  разогрел  тушенку.
Анучин боролся с собой...
     - А бутылки нет, согреться?..- не выдержал он.
     - Перебьешься,- бросил Звягин свысока. И, следя искоса, как  обиделся
Анучин на оскорбительный тон, презрительно спросил:
     - А без бутылки не можешь, ты, пьющее двуногое?
     - А то вы никогда не пьете,- не нашел лучшего ответа Анучин.
     - Нет. А зачем? Мне это невкусно.
     - Не надо,- отмахнулся Анучин.- Все выпивают.
     - Вранье. Посмотри на  нынешних  "суперменов":  не  пьют,  не  курят,
занимаются спортом, делают дела и зарабатывают деньги; одеты по  последней
моде, сидят на диете, водят машины, как гонщики; пить уже не модно.  Сила,
энергия,  предприимчивость  -  вот   что   такое   мужчина.   Деловитость,
уверенность, п о б е д н о с т ь. Цезарь не пил; Наполеон не пил;  мужчины
из мужчин! Эйнштейн или Кассиус Клей в запое - представишь  ты  себе  это?
Мужчина - тот, кто все может, кто любого победит, кто хозяин в жизни, а не
тот, кто пропустит через себя большее количество алкоголя. Что за  ахинея:
фильтровать дым своими легкими  и  спирт  -  своей  печенью.  Тогда  самым
настоящим мужчиной будет гибрид фильтра-отстойника с противогазом.  Дай-ка
руку,- Звягин заклещил руку Анучина, без усилия прижал  книзу  и  завернул
ему за спину, загнул к лопатке, заставил брякнуться на колени.- Ну?  Одной
рукой, заметь, а ты моложе меня на  десяток  лет.  Не  позорно?  Да  таких
мужчин, как ты, я десяток раскидаю,- глумливо засмеялся он.
     Анучин подумал о своих ночных клятвах, о своей болезни и  слабости  и
помрачнел.
     - Мне все равно недолго осталось...- горько сказал он.
     - Что такое? - сощурился Звягин.
     - Сегодня утром в больницу ложиться надо было... Услышав  суть  дела,
Звягин вместо жалости выказал злость:
     - Лечат вас, разгильдяев, бесплатно, а вы  еще  фортеля  выкидываете!
Пошли на почту - хоть позвоним, предупредим. Какой диспансер?
     - Номер шесть. Петроградского района. Я телефон не знаю...
     -  Через  справочное  узнаем  номер  регистратуры.  До  почты  топали
километра два. За заборами жгли полую листву, белесые дымы  крутились  меж
деревьев. Белка  с  конца  сука  уставилась  любопытно,  зацокала.  Анучин
скисал, "вибрировал". Наменяли пятаков, полчаса дозванивались.
     - Кого? Дранкова? - сквозь треск  пробился  женский  голос.-  У  него
сейчас  прием.  Что?  Подождите,  я  его  позову.  Скормили  автомату  еще
несколько пятачков, дожидаясь...
     - Алло!! Кто?! - не расслышал ДранковАнучин?! Дорогой,-  закричал  он
из далекого Ленинграда,-  можете  не  являться!  Что?  Приношу  извинения,
сестра перепутала снимки! Что? Я говорю, произошла ошибка! Что? Да! У  вас
все в порядке! Точно, точно! Анализы? Есть некоторые изменения  в  печени,
обычные для хронических алкоголиков. Настоятельно рекомендую бросить пить.
     - Так у меня... нету?..- Анучин страшился выговорить роковое слово.
     - Нету  у  вас  рака,-  сказал  далекий  Драйков.-  Диета,  отказ  от
алкоголя, а то и вправду можете нажить. Вы здоровы. Всех благ.
     Щелк. Пи-пи-пи...
     Из будки Анучин вышел с обалделой улыбкой, не чувствуя текущих  слез.
Стоял и глубоко дышал, глядя в пространство.
     - Здоров...- прошептал он, мотая головой.- Ох, мама...
     - А здоров, так идем назад...- ласково сказал Звягин, обнимая его  за
плечи.
     Померкшая было жизнь заискрилась ослепительным будущим. Тихая  музыка
ликовала в Анучине, суля вечность и блаженство. Потрясения последних часов
изменили,  повернули  что-то  в  самой  сердцевине  его  естества.  Словно
распахнулась в  душе  закрытая  раньше  дверь,  и  дохнуло  оттуда  свежим
воздухом: счастьем бытия.
     Его распирало; говорливость с нервным  смешком  напали  на  него;  он
оступался на неверных ногах и все рассказывал, рассказывал поддерживавшему
его Звягину, как тяжко бедовал в этот месяц, сколько перенес, и какая гора
свалилась с его плеч!
     - Бросай пить, пока дуба не врезал,- серьезно сказал Звягин.
     - И брошу,- спокойно и отчетливо понял Анучин.  Да;  хватит;  сколько
еще можно искушать судьбу. Жизнь еще впереди. Полжизни. Все можно сделать.
Наладить. Вернуть. Начать сначала. Он хочет жить. Очень хочет.
     Он вдруг подумал о водке с суеверным страхом. Вдруг  показалось,  что
если выпьет еще хоть  рюмку,  нарушит  свои  ночные  зароки  -  и  везение
порвется, смилостивившаяся удача отвернется от него, конец его  настигнет,
судьба не простит отступничества. Нервы его были на пределе.
     ...Звягин добрался домой к  вечеру  и  полез  в  ванну  под  хлещущий
кипяток.
     - Хорошо прокатился на яхте? -  спросила  жена,  расчесывая  на  ночь
волосы.
     - Отменно! - прогудел  он,  распаренный  и  благодушный,  приканчивая
банку с маслинами.- Небывалая  радость  -  болтаться  до  утра  в  заливе.
Единственное развлечение - наблюдать нашего алкаша,  как  у  него  душа  в
пятки уходит. Дивный материал для кандидатской по психологии экстремальных
ситуаций. Специально с волны гребень рвали, чтоб его пробрало.
     - А вы сами не  могли  утонуть?  -  поинтересовалась  дочка  голосом,
отражающим ее убеждение, что утонуть они конечно не  могли  ни  при  какой
погоде.
     - Чтоб мой же фельдшер  меня  утопил?  -  возмутился  Звягин.-  Гриша
толковый яхтсмен. Да и кто бы нас в штормовое  предупреждение  выпустил  в
залив? Волна была от силы полтора метра.
     - Тогда что ж тут страшного? - разочаровалась она.
     - Это из теплой квартиры не страшно. А когда сидишь на  фанерке  ниже
уровня воды, и фанерка эта проваливается под  тобой,  и  волна  хлещет,  и
темень, и извещают тебя, что - каюк, это, знаешь ли, впечатляет.
     - А спасательный круг у вас был?
     - Жилеты были, но мы их спрятали, чтоб ему небо с овчинку показалось.
     - И как он теперь себя чувствует? - спросила жена.
     - Как и  требовалось.  Сидит  как  миленький  на  даче,  оздоровляясь
физическим трудом на свежем воздухе. А также приступил с сегодняшнего  дня
к курсу голодания - пусть очистит организм от всякой  дряни.  После  этого
легче не пить, физиологическая встряска.
     - Думаешь, выдержит?
     - Должен. Там масса дел,  телевизор...  Через  два  участка  старичок
непьющий живет, который и позвонит мне  в  случае  чего,  и  его  вечерами
проведает - поболтать.
     Октябрь  стряхивал  последние  листья  с  деревьев.  Дачный   поселок
опустел, заморосили тягучие дождики, ночами ветер шумел в голых  вершинах.
В душе Анучина царили мир и надежда.
     Утром он выпивал врастяжку  стакан  воды,  медленно  одевался  и  шел
колоть дрова - огромный штабель  под  навесом.  Потом  растапливал  печку,
подметал полы и начинал возиться; столярничал в сарае, чинил забор,  менял
расколотые листы шифера на крыше. Нашел в мешке остатки цемента, принес  с
берега песку, подобрал  несколько  брошенных  кирпичей,-  поправил  трубу.
Быстро  уставал,  бросало  в  пот,  но  Звягин  предупредил,  что  это  от
голодания, не надо перенапрягаться, пусть не волнуется. За день  аккуратно
выпивал  предписанные  три  литра  воды,  совершая   энную   гигиеническую
процедуру...
     ("А это что?" -  конфузливо  спросил  он  при  виде  предмета.-  "Это
клизма",- разъяснил Звягин"Зачем?.."  -  Звягин  объяснил,  зачем.  Анучин
покраснел, но слушал внимательно.)
     По вечерам он смотрел  телевизор,  читал  врученную  Звягиным  книжку
Углова "В плену иллюзий", отрывал  листок  календаря,-  и  ложился  спать.
Засыпая, мечтал: как вернется Нина с Иванкой, как устроится на работу, как
поедут все  вместе  в  отпуск  к  матери.  Иногда  легко  плакал:  картины
рисовались щемяще счастливые; начинал жалеть жену, сына, мать...
     Вечерами  же  обычно  заглядывал  соседский  старичок  на  телевизор,
рассуждал об автомобилях, рассказывал о  сыне,  начальнике  цеха;  ничего,
жить можно было.
     Первый  день  Анучин  перенес  легко,  но  на  второй  есть  хотелось
невыносимо, особенно к вечеру. Нескоро заснул... Третий и четвертый дни он
буквально считал минуты -  скорей  бы  полночь!  Вынул  рассохшуюся  раму,
подтесал, заменил несколько  планок,  отшлифовал  шкуркой  до  немыслимого
блеска, чтоб чем-то отвлечься. (От запаха гретого столярного клея  аппетит
просто с ног валил.) А на пятый -  как  переломило,  стало  легче.  Пришло
незнакомое ощущение полной телесной  чистоты,  будто  его  всего  насквозь
промыли. Радостное было ощущение  -  жить  было  радостно,  радостно  себя
чувствовать.
     Раз  в  несколько  дней  вваливался   Звягин   -   бодрый,   пахнущий
электричкой, дорогим одеколоном, отутюженной тканью  (обоняние  у  Анучина
обострилось  сейчас   до   чрезвычайности).   Распространялась   от   него
уверенность, надежность какая-то.  Пару  раз  заглядывал  друг  его  один,
кавказец по виду, сказавшись живущим в том же поселке:  хвалил  анучинскую
работу, приглашал будущим летом поработать  у  него.  Однажды  Гриша,  тот
яхтсмен, с девушкой заехал, думал Звягина застать: оказался он фельдшером,
раньше у Анучина никогда не было знакомых медиков. От Гриши Анучин узнал в
тот вечер, под треск и отблески печки, что такое  "штурмовые"  бригады,  и
какая нагрузка на "скорой помощи", и с чем приходится сталкиваться  каждое
дежурство. Не думал он раньше, почем достается врачу  его  хлеб.  Гриша  с
девушкой переночевали и уехали утром, и было Анучину не так скучно:  живые
люди в доме.
     - Ну как - вытянешь? - спросил Звяган на двенадцатый день.
     - Вытяну,- сказал Анучин.
     Звягин привез письмо от матери (соседка вынула из ящика): писала, что
все у нее в порядке, ничего в больнице не нашли, чувствует себя  здоровой,
пусть сынок не волнуется; ничего не надо ей, просто тогда  знакомая  сдуру
напугала, якобы за операцию  лучше  заплатить  деньги;  когда  он  приедет
погостить?.. Хотела бы сама навестить их, внука понянчить, помочь, может.
     У Анучина возникло впечатление, будто мощное колесо, зацепившее его и
уволокшее на  темное  дно,  теперь,  продолжа