онена картина без рамы  размером
в три фута на два с половиной.
   Фон на самом портрете совершенно сливался с тенями  в  углу,  и  было
просто невозможно определить, где кончается холст и где начинается тень.
   С холста на Терри смотрел Джекоб Мандра, лицо у него было насмешливое
и высокомерное. Однако самым главным в  портрете  были  глаза  -  глаза,
выражавшие циничное недоверие и вместе с тем страстную жажду того,  чего
он вследствие присущего  ему  цинизма  лишен  в  своей  жизни.  Каким-то
необъяснимым образом этот портрет  от  Альмы  Рентон  попал  к  женщине,
которая выдает себя за вдову Мандры.
   - Ты собираешься заявить о своих правах  на  наследство?  -  спокойно
спросила Соу Ха.
   В глазах Хуаниты можно было прочесть мрачный вызов.
   - Еще бы: пилюлю я уже проглотила, теперь хочу конфетку.
   - Хочешь предъявить иск?
   - Кому? У него не осталось родственников, завещания тоже нет.
   - Ты уверена насчет родственников?
   - Да. У него было много любовниц, но жена была  только  одна.  -  Она
выразительным жестом ткнула пальцем себя в грудь и прокричала:
   - Только одна! Ты слышишь меня, Соу Ха, только одна!
   Соу Ха, которая все это время смотрела на Хуаниту, бросила  на  Терри
многозначительный взгляд.
   - Много любовниц, говоришь? - спросила она.
   - Уйма. Была одна богачка, приходила к нему два раза в неделю, писала
его портрет. Что ты! Была кассирша из  ресторана,  была  контролерша  из
кинотеатра, блондиночка, меня не проведешь, я всех знала - и ту красотку
с  богатым  папашей,  шофер  которого  доставлял  ее   со   всяких   там
политических  сходок  прямо  в  объятия  моего  Джекоба,  и  ту  девицу,
продавщицу сигарет из ночного клуба. Он буквально гипнотизировал женщин,
он смеялся над ними, над их слабостями, а женился все-таки на мне!
   Она взглянула на Соу Ха  и  заговорила  невероятно  быстро  -  слова,
казалось, сыпались из нее, как горох в пустое ведерко:
   - Знаешь, что привлекало в нем женщин? То, что  он  был  одиноким,  и
когда они  душой  и  телом  отдавались  ему,  он  становился  еще  более
одиноким, на них это действовало подобно чарам,  так  удав  завораживает
кролика. Женщины в своем тщеславии склонны  считать,  что  лед  мужского
одиночества непременно растает в теплоте нежности. Они сами шли к  нему!
Он же к ним не шел никогда. Я относилась к нему точно так же, как и  все
остальные. Теперь же я другая. Я была его женой!  Теперь  я  его  вдова!
Пусть эти любовницы попробуют прийти в  суд,  пусть  попробуют  со  мной
схватиться в открытую. Теперь не ускользнешь  через  черный  ход,  чтобы
сесть в  машину  с  шофером  в  ливрее,  которая  поджидает  тебя  около
подъезда. Теперь уж не отговоришься тем, что пишешь портрет.  Теперь  им
всем придется выйти из укрытия и вступить со мной в открытую схватку.
   Соу Ха даже не кивнула, но по глазам ее можно было заключить, что она
все слышала.
   - Кто убил его? - спросила она.
   На лице Хуаниты вдруг отразилось изумление:
   - Как? Я думала, ты знаешь.  Его  убила  любовница,  та,  что  писала
портрет. - В ее глазах было столько яда и ненависти, что ими,  казалось,
в одно мгновение наполнилась комната.
   Соу Ха медленно поднялась с кресла.
   - Наверное, нам лучше уйти и оставить тебя наедине с твоим горем?
   Хуанита горько усмехнулась:
   - Моим горем... Будь он жив, горя было бы куда больше.  Он  собирался
развестись со мной! Я  -  как  мотылек  на  незажженной  лампе  -  стоит
включить ее, как крылышки в одно мгновение сгорают. Но я любила  его.  Я
одна действительно любила его, потому что понимала  его.  Понимать  тех,
кого любишь, - это у нас в крови. У  кого  у  нас,  спрашиваете?  -  она
хмыкнула. - Никто не знает. Бывают дети без отцов.  У  меня  же  нет  ни
отца, ни матери. Только одна я знаю, какого я роду-племени, так же,  как
и Джекоб: только он один знал, каких он корней. Она вздохнула и, понизив
голос, сказала:
   - Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, но я  не  могу  спокойно
разговаривать. Когда-то я любила одного парня. До знакомства со мной  он
потерял руку в бою. Он рассказывал мне о своих  приключениях  при  свете
луны, когда слова с  особенной  силой  проникают  в  душу.  Быть  может,
оттого, что я была такой молодой, я ужасно злилась на  него  из-за  этих
рассказов,  но  все  то,  что  он  говорил  тогда,  произвело  на   меня
неизгладимое впечатление. Я никогда не забуду этого.  И  вот  теперь  со
мной происходит то же самое: любимый мой умер, и боль настолько  сильна,
что я просто не чувствую ее. Но я почувствую ее позже и тогда  выброшусь
из окна...
   Тебе что, не по себе от моих слов, милая? И этому  молодому  человеку
тоже? Что ж, если так, я об этом совсем не жалею. Вы сами пришли, я  вас
не  приглашала.  Я  рада  вас  видеть,  но  чувства  свои  подавлять  не
собираюсь. Я это никогда не делала и делать не буду. Женщина создана для
чувств. Я знаю, что представительницы твоего народа говорят о  терпении,
о смирении и покорности, тогда как в вас самих  чувства  так  и  бурлят,
вроде кипящей воды под крышкой чайника.
   Соу Ха  перехватила  взгляд  Терри  и  кивнула  головой.  Уходя,  она
протянула руку Хуаните:
   - До свидания!
   Хуанита обняла китаянку, прижала ее к себе, потом отступила  назад  и
устало махнула рукой.
   - Приходите еще, -  пригласила  она,  -  и  если  увидите,  что  окно
разбито, ищите меня внизу во дворе.
   Дверь за ними захлопнулась, они стали спускаться по лестнице.
   Соу Ха повернулась к Терри.
   - Вы видели портрет? - спросила она почти шепотом.
   Терри Клейн мрачно кивнул.
 
Глава 8 
 
   Терри Клейн свернул на Гранд-авеню и сбавил скорость до десяти миль в
час. Соу Ха, сидевшая рядом с ним, смотрела  прямо  перед  собой  сквозь
ветровое стекло, взгляд ее  ничего  не  выражал.  С  тех  пор,  как  они
покинули квартиру Хуаниты Мандры, она не проронила ни слова.
   Терри  пытался   тщательнейшим   образом   проанализировать   события
последнего часа, поэтому он был  благодарен  Соу  Ха  за  молчание.  Это
характерно для китайцев, подумал он, она сказала, что имела  сказать,  и
теперь молчит. Девушка его собственной расы  наверняка  не  отказала  бы
себе в удовольствии высказать свои соображения или забросать его  градом
вопросов.  Соу  Ха  же  укрылась  в  храме  самых  сокровенных   мыслей,
предоставив возможность и ему сделать то же самое.
   Перед ними  лежал  причудливый,  порожденный  таинственным  смешением
Востока и  Запада  мир  -  мир  Чайнатауна  в  Сан-Франциско.  Китайские
иероглифы горели неоновым огнем, в кровавых  отблесках  которого  густой
туман,  казалось,  превращался  в  вино.  В  зеркальных  витринах,  ярко
освещенных электрическим светом, красовались тончайшей  работы  вышивки,
выполненные искусными руками при дрожащем пламени стареньких лампадок.
   Терри остановил машину перед  одной  из  этих  витрин.  Он  задумчиво
посмотрел на шелковое пестрорядье.
   Его слух тронули нежные звуки голоса Соу Ха:
   - Вы думаете об этой художнице? Не отводя глаз от витрины, он покачал
головой и грустно сказал:
   - Знаете, Вышитое  Сияние,  я  думаю  об  этом  мерзком,  до  предела
деформированном мире, где все поставлено с ног на  голову,  где  женщины
слепнут за несколько лет от того, что вынуждены сидеть  по  многу  часов
при тусклом  свете  за  вышивками,  покупаемыми  потом  людьми,  слишком
ленивыми даже для того, чтобы заштопать свои продырявившиеся чулки.
   - Таков закон жизни, - заключила она с убежденностью фаталиста.
   - Нет, это не закон жизни, это закон, установленный самим  человеком.
Это такой порядок вещей, при котором одна ошибка громоздится на  другую,
- горько возразил Терри, - причем ущербность заложена в нем  изначально.
И  вот  когда  этот  порядок  приобретает   законченную   форму,   вдруг
выясняется, что в нем нет никакой логики. Все самым невероятным  образом
запутано, одна ошибка так легко  влечет  за  собой  другую,  что  просто
невозможно определить, в чем, собственно, корень зла. Вы понимаете о чем
я, Соу Ха? Однажды в Гонконге я видел женщину. Было далеко  за  полночь.
Она сидела на тротуаре и вышивала при  тусклом  свете  уличного  фонаря.
Рядом на жестком цементе спали две ее дочери. Одной было лет одиннадцать
- двенадцать, другой - около девяти. Свет от уличного фонаря был  слабым
и красноватым. Женщина наклонилась вперед и, напрягая зрение, следила за
каждым старательно выводимым стежком. Время от времени  она  отвлекалась
от своего занятия, чтобы грязным рукавом платья вытереть слезы,  которые
текли у нее из глаз от чрезмерного напряжения. Пройдет  всего  несколько
месяцев, и она ослепнет, подумал я тогда. Быть  может,  та  вышивка,  за
которую она выручила потом несколько центов,  красуется  теперь  в  этой
ярко освещенной витрине.
   Теплые пальцы Соу Ха сжали ладонь Терри Клейна.
   - Я рада, Перворожденный, что вы думаете об этом. Женщине в Китае  вы
не поможете, но попытайтесь помочь своей художнице. Спокойной ночи.
   Она открыла дверцу машины, легко выскользнула наружу и почти  тут  же
была проглочена толпой, которая бесконечным шаркающим потоком  текла  по
узкому тротуару.
   Легкий перестук китайских башмачков, лязгающий звон трамваев, певучие
интонации   кантонского   диалекта,   пробивающиеся   сквозь    журчание
включенного мотора... Некоторое время Терри сидел совершенно неподвижно.
Затем нажал на ручку переключения передач и отпустил педаль сцепления.
   Убедившись в том, что его никто не преследует, он поехал в мастерскую
Веры Мэтьюс.
   Альма Рентон открыла дверь только после  того,  как  он  постучал  во
второй раз и тихо назвал ее по имени. Она устала настолько, что кожа  на
лице приобрела серый оттенок; чтобы скрыть его, ей пришлось прибегнуть к
помощи помады и румян. Но  на  лице,  тронутом  печатью  столь  глубокой
усталости, ярко-красные губы и нарумяненные  щеки  смотрелись  смешно  и
нелепо.
   Радостно вскрикнув, она бросилась к нему в объятия и крепко прижалась
к его груди.
   - Терри! Я так рада, что вы вернулись! Время тянулось так медленно, я
вся извелась.
   - Вы не отвечали на телефонные звонки, - сказал он.
   - Я боялась, Терри. Я  подумала,  что,  если  это  звонят  Вере,  мне
придется объяснять, кто я такая и что я здесь делаю, ну а если мне...  Я
просто не решилась бы... Я не должна никого видеть до тех пор, пока...
   - Пока? - спросил он, когда она в нерешительности замолчала.
   - Пока не придет Синтия.
   - Синтия у прокурора округа.
   - Я знаю. Садитесь, Терри. Там на столе  виски,  вода,  лед.  Налейте
себе сами, а мне не надо.
   - А может, все-таки выпьете, чтобы взбодриться?
   - Нет, нет, я уже пробовала. Бесполезно.
   - Что, так плохо? - Терри устроился в  кресле  рядом  со  столиком  и
бросил в бокал несколько кусочков льда.
   Положив ногу на подлокотник кресла, она смотрела  на  Терри,  который
поверх льда плеснул в бокал совсем немного янтарного  цвета  жидкости  и
залил все это шипящей газированной водой из сифона.
   - Терри, а вы, похоже, не очень-то любите спиртное?
   Он вопросительно поднял брови.
   - Бокал для вас как прикрытие, что-то вроде запасного  выхода,  через
который в случае чего можно улизнуть, - сказала она. - Вы вот  вроде  бы
собираетесь сообщить мне что-то очень  важное,  но  в  то  же  время  не
хотите, чтобы я поняла, насколько это важно. Поэтому сидите,  вертите  в
руках бокал, водите  пальцами  по  его  влажной  поверхности  и  делаете
какие-то замечания, которые кажутся такими незначительными, и  вместе  с
тем сколько в них смысла и значения.
   - Вы так хорошо меня знаете, Альма?
   - Женщина всегда хорошо знает мужчину, которого любит.
   - Нет, это не так, - задумчиво произнес он. - В том-то  все  и  дело,
черт возьми.
   Он хотел сказать еще что-то, но она жестом остановила его:
   - Нам предстоит уладить еще кое-что, Терри, но не будем  говорить  об
этом сейчас. Сейчас не будем, так что не бойтесь.
   - "Не бойтесь". - Он нахмурился и стал водить  кончиками  пальцев  по
влажной поверхности бокала, потом вдруг спохватился, резко одернул  себя
и, взглянув на Альму, увидел, как в ее  наблюдательных  глазах  заиграли
веселые искорки.
   Она засмеялась приятным грудным смехом:
   - Я поговорю с вами об этом позже. Терри, как вы думаете,  с  Синтией
что-то неладно? Ведь ее держат там уже несколько часов.
   - Выходит, вы знаете, с  какого  времени  она  там  находится?  -  Он
постарался сделать так, чтобы вопрос его прозвучал совсем обычно.
   - Да, приблизительно.
   - Теперь, Альма, я понимаю: вы с Синтией знали,  что  за  моим  домом
наблюдают. Когда же вы научили Синтию, что ей говорить, вы отправили  ее
ко мне, сознавая, что там ее и перехватят.
   Ни один мускул не дрогнул на лице Альмы, но Клейн даже не взглянул  в
ее сторону. Задумчиво рассматривая  пузырьки,  быстро  поднимающиеся  на
поверхность  жидкости  в  бокале,  он  тихим   невыразительным   голосом
произнес:
   - По всей видимости, Синтия тщательно отрепетировала  предназначенный
для полицейских рассказ. Она покинула квартиру Мандры в два  часа  ночи,
прихватив с собой портрет. Чтобы подтвердить  свое  алиби,  ей  придется
предъявить этот портрет полиции. Интересно, почему она не  оставила  его
там, где полицейские смогли бы его легко обнаружить?
   - Но она так и сделала, - озадаченно сказала Альма.
   - Где же она его оставила?
   - Портрет находится в моей квартире.
   - В вашей квартире?
   - Да.
   - Вы в этом уверены?
   - Ну конечно.
   - Каким же образом он был доставлен туда?
   - На такси, глупый.
   - В таком случае  рано  или  поздно  полиции  удастся  доказать  вашу
причастность к этому делу.
   - Нет, они не смогут этого сделать. Просто не смогут.
   - Почему не смогут?
   - Потому что портрет был доставлен в мою квартиру не просто так.
   Терри не отрываясь смотрел на бокал.  Голос  у  него  был  совершенно
бесстрастный.
   - Расскажите мне все по порядку, - попросил он.
   - Да тут и рассказывать нечего. Портрет находится в моей квартире. То
есть он там был. Я полагаю, что теперь он в полицейском участке.  Синтия
расскажет все полицейским; если они еще не забрали портрет, то  заберут.
Потом они проверят ее алиби. На лестнице ее видел молодой художник.  Они
попросят его опознать ее. Если он человек честный,  то  подтвердит,  что
Синтия и есть та самая женщина, которую он встретил на лестнице, на этом
все и кончится. Мандру убили около трех часов, а  Синтия  вышла  из  его
квартиры в два.
   - Какую роль во всем этом сыграл Леверинг? - резко спросил Терри.
   - Никакой роли он не сыграл. Он просто поступил как друг.
   - Почему вы так уверены в том,  что  полиция  не  выйдет  через  этот
портрет на вас?
   - Потому что это невозможно.
   - А что скажет Синтия, если у нее спросят, почему портрет оказался  в
вашей квартире?
   - Это совсем просто объяснить. Она привезла  портрет  ко  мне,  чтобы
похвалиться им. Она хотела показать мне его... попросила, чтобы я на нем
кое-что поправила.
   - И оставила его у вас?
   - Ну да, на время.
   Пальцы Терри вновь заскользили по стеклу бокала. Сегодня  рано  утром
полицейские произвели обыск в вашей квартире. Они обнаружили, что вы там
не ночевали. Кроме того, они наверняка заметили, что портрета  Мандры  в
квартире нет. Они хотят  допросить  вас,  потому  и  наблюдают  за  моей
квартирой с самого раннего утра. Полицейские обязательно выяснят,  когда
и кем был доставлен к вам портрет.
   Она быстро, судорожно вдохнула воздух.
   - Вы обо всем  этом  не  подумали?  -  спросил  Терри.  Она  покачала
головой, взгляд у нее был, как у затравленного зверя.
   - Это как раз то, чего я боялся. А теперь расскажите,  каким  образом
туда попала картина?
   Мы сняли с подрамника холст, скатали  его.  Джордж  спрятал  его  под
пальто. Я дала ему ключ от моей  квартиры.  Он  отправился  туда,  нашел
свободный  подрамник,  прикрепил  к  нему  портрет  Мандры  и  незаметно
удалился.
   Терри покачал головой.
   - Леверинг был сегодня у прокурора округа.
   - Я знаю, Терри. Но они почти сразу же его отпустили.  Он  не  пробыл
там и пятнадцати минут.
   - Вы с ним после этого разговаривали?
   - Да.
   - Каким образом вы связались?
   - По телефону. Я звонила ему два  или  три  раза.  Когда  он  наконец
поднял трубку, я спросила, где он был. Он все мне рассказал. Я попросила
его приехать ко мне, но перед  этим  убедиться,  что  за  ним  никто  не
следит. Потом я отдала ему портрет и сказала, что ему  нужно  сделать  с
этим портретом.
   Терри медленно произнес:
   - Я не доверяю Леверингу. Альма горько заметила:
   - Я знаю. Но это несправедливо. Он так предан Синтии и мне, он мог бы
стать и вашим другом, если бы вы этого захотели.
   Терри покачал головой.
   - Боюсь, что кто-то здорово подвел вас.
   - Что вы имеете в виду, Терри?
   - Не далее как час назад я видел этот  портрет  в  квартире  женщины,
которая называет себя вдовой Мандры, которая ненавидит вас с  Синтией  и
утверждает, что Джекоба Мандру убила Синтия.
   Альма  встала  с  кресла  медленно,  как   приговоренный   к   смерти
заключенный, который слышит звук  шагов  приближающегося  к  его  камере
палача.
   - Терри! - воскликнула она.
   Она подошла к нему, упала вдруг на колени и обвила руками его ноги.
   - Терри, я боюсь! - воскликнула она.
   Он с понимающим видом кивнул. Он не пытался  утешить  ее  словами,  в
слова они оба не верили.
   -  Давайте  попробуем  разобраться,  что  же  все-таки  произошло,  -
предложил он. - Есть две  возможности.  Либо  Леверинг  где-то  допустил
ошибку, либо полицейские обнаружили портрет и передали его вдове Мандры.
   - Спасибо, Терри, хотя бы за то, что вы не подозреваете  Леверинга  в
умышленном обмане.
   Некоторое время они сидели в задумчивом молчании.
   - Если Леверинг  действительно  сделал  что-то  не  так,  скоро  сюда
нагрянет полиция, - сказал он. - Вы готовы к такому обороту, Альма?
   - Да, я готова, если это коснется лишь меня.  Меня  беспокоит  только
Синтия. Мне все равно. Я боюсь за Синтию. Она ведь еще  совсем  ребенок,
Терри.
   - Нет, Альма, - медленно растягивая слова, произнес Терри. -  Она  не
ребенок. Она женщина. Она всего на три года младше вас.
   - Знаю, Терри. Может, вы и правы. И все же  она  ребенок.  Жизнь  еще
по-настоящему не коснулась ее.
   - Не нужно пытаться ограждать Синтию от жизни.  Это  бессмысленно,  -
серьезно заметил Терри.
   Она подняла на него глаза.
   - Терри, меня жизнь потрепала, и я не хочу,  чтобы  она  потрепала  и
Синтию.
   - И как она вас потрепала, Альма?
   - Не могу объяснить. Мне кажется, что такие  вещи  вообще  невозможно
объяснить. С жизнью невозможно схватиться в открытую. Просто невозможно.
Жизнь сводит на нет все твои попытки защититься, она действует, как ржа,
которая медленно, но верно разрушает железо, и вот в один прекрасный миг
ты вдруг понимаешь, что схватка эта тобою проиграна,  а  ты  даже  и  не
подозреваешь, что она вообще была.
   Он покачал головой и кончиками пальцев нежно потрепал волосы у нее на
виске.
   - Возможно, цена, которую вы заплатили за  успех,  оказалась  слишком
высокой.
   - С чего вы это взяли? - спросила она.
   - Тут дело не в вас одной, - сказал он, поглаживая ее волосы.  -  Это
происходит со всеми,  кто  сосредоточивает  свои  усилия  на  стремлении
добиться успеха. Видите ли, Альма, жизнь -  это  тяжкое  состязание.  Не
важно, к какой цели ты  стремишься,  найдутся  миллионы  людей,  которые
будут  добиваться  того  же.  Из  этих  миллионов   достаточно   высокой
одаренностью обладают сотни тысяч. Поэтому дело тут не в  таланте,  а  в
умении приспособиться. Победителей отличает готовность  жертвовать  тем,
чем другие жертвовать не могут.
   - Вы хотите сказать, что мне не нужно было бороться,  что  надо  было
покориться судьбе?
   - Нет, - возразил он. - Я вовсе не хочу так сказать. Дело тут намног