отлагательно.  Гэнтри
решил обмануть "Ривер оукс", выдать жильцов за захватчиков.  "Дрейк  энд
Суини" с присущей ей обстоятельностью перед совершением сделки направила
на объект торгов инспекцию  в  лице  Гектора  Палмы.  На  складе  Гектор
подвергся нападению, и осмотр не состоялся. В ходе второй  инспекции,  в
сопровождении охраны, Гектор узнал, что живущие на складе люди по  факту
не захватчики, а обычные квартиросъемщики, о чем и доложил  в  служебной
записке Брэйдену Ченсу, но тот по своим соображениям закрыл на это глаза
и оформил сделку. В результате жильцы были выселены как  захватчики,  да
еще с нарушениями законной процедуры.
   В соответствии с юридическими нормами  на  процесс  выселения  должно
было уйти не менее тридцати  дней,  терять  время  никто  из  участников
сделки не хотел. Всего месяц - и самая тяжелая часть зимы,  со  снежными
бурями, ночевкой в  машинах  при  включенных  двигателях,  оказалась  бы
позади.
   Но ведь выселенцы - бродяги,  документов  у  них  нет,  квитанций  об
оплате  за  проживание  на  складе  нет.  Зачем  жалеть  их,  тем  более
разыскивать?
   Не мудреное дело, повторяю. В теории. На практике же возникает  масса
трудностей. Рассчитывать на показания человека, не  имеющего  крыши  над
головой, довольно наивно.
   Мистер Гэнтри со своим специфическим авторитетом  все-таки  да  может
принудить человека не болтать лишнего. Нет, вступать в схватку с  Гэнтри
мне  никак  не  хотелось.  Мордехай  располагал  широкой  сетью  уличных
информаторов, но и он вряд ли был готов противостоять тяжелой артиллерии
Гэнтри. Около часа у нас с Мордехаем ушло на обдумывание,  как  избежать
вызова  в  суд  корпорации   ТАГ.   По   очевидным   причинам   судебное
разбирательство с Гэнтри хотя и предсказуемо, но опасно. В конце  концов
мы решили ТАГ в иске не упоминать. Пусть о нем заговорят "Ривер оукс"  и
"Дрейк энд Суини". Им значительно проще вызвать в суд третьего участника
сделки.
   Совсем отказаться от участия ТАГ в процессе нельзя.
   Гэнтри - ключевая фигура в вопросе об  определении  статуса  жильцов.
Без него суд застопорится.
   Но прежде необходимо найти Гектора Палму  и  убедить  предоставить  в
наше распоряжение копию той  самой  служебной  записки,  что  убрали  из
досье, либо сообщить излагаемые в ней сведения.  Обнаружить  Гектора  не
трудно, проблема - заставить его сказать правду. Он почти  наверняка  не
захочет сотрудничать с нами - кто жаждет потерять работу,  да  еще  имея
жену с четырьмя детьми?
   Разбирательство в суде таило и иные сложности,  первая  носила  чисто
процедурный характер. Как юристы, мы с Мордехаем не  могли  выступать  в
суде от имени наследников Лонти Бертон и ее детей. Для этого нас  должны
были  нанять  родственники.  Мать  и  братья  Лонти  отбывали   тюремное
заключение.  Мордехай  предложил  направить  суду  петицию  с   просьбой
назначить одного из нас доверенным  лицом  семьи  Лонти  для  защиты  ее
имущественных прав. Это позволит нам пока  обойтись  без  вызова  в  суд
членов семейства. Если мы победим и  потерпевшим  присудят  компенсации,
при дележе денег наверняка развернется целое побоище.
   А ведь у погибших детишек были отцы. Придется устанавливать  личности
родителей.
   - Насчет денег подумать успеем, - сказал Мордехай.  -  Сначала  нужно
выиграть процесс.
   Мы расположились за  столом  перед  дряхлым  компьютером.  Я  набивал
текст, Мордехай расхаживал по комнате и диктовал.
   До  полуночи  мы  выстраивали  стратегию,  черновик   за   черновиком
отрабатывая окончательный вариант иска, споря, уточняя детали  процедуры
и предвкушая громкое судебное разбирательство. По мнению  Мордехая,  оно
могло и должно было стать поворотным  пунктом  в  отношении  общества  к
судьбам бездомных.
   Я же расценивал наши труды просто как восстановление справедливости.
 
Глава 24 
 
   Без четверти восемь утра я подошел к конторе.
   На крыльце меня встретила Руби. И как  человек  умудряется  выглядеть
таким бодрым после  восьмичасовых  попыток  заснуть  на  заднем  сиденье
брошенного автомобиля?
   - Пончика не найдется? - спросила она, когда я щелкнул выключателем.
   Похоже, привычки у нее формируются быстро.
   - Посмотрю. Садитесь, я сварю кофе.
   Вчерашние черствые пончики за ночь окаменели, но другого съестного на
кухоньке не нашлось. Я взял на заметку купить к завтрашнему утру  свежих
- Руби наверняка заявится.
   Пока я возился с кофе,  она  маленькими  кусочками,  дабы  произвести
впечатление дамы благовоспитанной, ела пончик.
   - Где вы обычно завтракаете? - полюбопытствовал я.
   - Нигде.
   - А обед и ужин?
   - Пообедать можно у Наоми, это кухня на Десятой улице, а ужинать хожу
на Пятнадцатую, в приют.
   - Что вы делаете в течение дня?
   Руби, согреваясь, сложила над горячим стаканчиком ладони домиком.
   - Сижу у Наоми.
   - Сколько там женщин?
   - Много. Относятся к нам  неплохо,  но  разрешают  оставаться  только
днем.
   - Прибежище бездомных женщин?
   - Вроде того. До четырех.  Большинство  наших  ночуют  в  приютах,  а
кое-кто и вовсе на улице. У меня хоть есть машина.
   - Там знают о вашем пристрастии к крэку?
   - Наверное. Они предлагали мне ходить на беседы,  не  одна  я  такая.
Бабы пьют и колются не хуже мужиков, ты же знаешь.
   - Признайся, вчера не обошлось без дозы? -  В  жизни  не  думал,  что
осмелюсь задать столь интимный вопрос клиенту. Похоже,  Руби  стала  для
меня больше чем клиентка.
   Руби уперлась подбородком в грудь.
   - Скажи мне правду.
   - Я должна была принять. Не могу я без этого.
   Упрекать ее не имело смысла. Я ведь палец о палец  не  ударил,  чтобы
помочь ей избавиться от наркотика. Именно в данный момент  ее  исцеление
приобрело для меня принципиальное значение.
   Она попросила еще пончик, и я, завернув в фольгу,  положил  последний
поверх дымящегося стаканчика. К Наоми Руби опоздала.
 
*** 
 
   Поход  за  справедливость  начался  с  митинга  у  мэрии.   Мордехай,
известная и почитаемая среди бездомных фигура, занял место  на  трибуне.
Церковный хор, облаченный в пурпурные с золотом одеяния, бодрыми гимнами
поднимал настроение собравшихся.  Поодаль  стояли  полицейские;  барьеры
перегораживали проезжую часть улицы.
   БАСН обещало направить на митинг не  менее  тысячи  своих  членов,  и
обещание  сдержало.  Огромная  колонна  людей,  лишенных  крова,  но  не
гордости, возвестила о прибытии  явно  отрепетированным  скандированием.
Живая река мгновенно привлекла внимание телекамер.
   Посланники  братства  расположились  напротив  лестницы  и  принялись
размахивать написанными от руки плакатами и транспарантами:
   КОНЕЦ ПРЕСТУПНОСТИ;
   ОСТАВЬТЕ НАМ НАШИ ПРИЮТЫ;
   ДАЕШЬ ПРАВО НА ЖИЛЬЕ;
   РАБОТЫ! РАБОТЫ! РАБОТЫ!
   Перед полицейскими барьерами  то  и  дело  останавливались  церковные
автобусы,  к  толпе  присоединялись  новые  сотни,  причем   большинство
пассажиров никак не походило на бездомных. В основном это были  женщины,
одетые как на воскресную проповедь. Меня теснили. Я не  видел  знакомых,
даже Софии и Абрахама, хотя точно знал, что они здесь. Митинг  в  память
Лонти  Бертон  оказался  самой  представительной  и  многолюдной  акцией
бездомных за последние десять лет.
   Над толпой возвышались портреты в траурных  рамках,  под  фотографией
погибшей молодой женщины была помещена подпись:
   КТО УБИЛ ЛОНТИ?
   Активисты раздавали плакаты налево и направо,  охотников  держать  их
было  хоть  отбавляй   даже   среди   членов   братства,   перегруженных
транспарантами.
   Послышался нарастающий вой сирены. В сопровождении полицейской машины
ко входу подъехал катафалк. Шестеро крепких мужчин извлекли черный фоб и
подняли на плечи, готовые к символическим  похоронам.  Вслед  за  первым
гробом из толпы вынырнули остальные четыре - того же цвета, но  поменьше
размерами.
   Толпа расступилась, гробы поплыли к лестнице, хор затянул  прощальный
псалом, и на глаза у меня навернулись  слезы.  Один  гробик  олицетворял
Онтарио.
   На поднятых руках люди передавали гробы друг другу.
   Упустить драматический момент телевизионщики никак не могли.  Камеры,
размещенные вплотную к  трибуне,  фиксировали  каждую  деталь  скорбного
действа. На протяжении сорока восьми часов репортаж будет  смотреть  вся
страна.
   Гробы установили на невысоком помосте посреди  лестницы  прямо  перед
трибуной. Митинг начался.
   Активист,  взявший  слово  первым,  поблагодарил  всех,  кто   принял
деятельное  участие  в  подготовке  мероприятия.  Меня  поразило,  какое
количество  приютов,  благотворительных  миссий,  общественных   кухонь,
клиник,  юридических  контор,  церквей,  центров  занятости,  ассоциаций
помощи безработным, а также выборных должностных  лиц  в  той  или  иной
степени оказались задействованными.
   Откуда,  спрашивается,  проблема  бездомных  при  столь   грандиозной
поддержке?
   Ответили  на  вопрос  шесть  ораторов.  Причины  проблемы  крылись  в
недостатке  средств  и  сокращении  бюджетных  ассигнований,  в  глухоте
федерального правительства и слепоте  городских  властей,  в  отсутствии
сочувствия у людей состоятельных и консерватизме  законодательной  базы.
Перечисление можно было продолжать до бесконечности.
   Мордехай, выступивший пятым, счастливо избежал повторов и  поведал  о
последних часах жизни  семейства  Лонти  Бертон.  Едва  он  приступил  к
рассказу о том, как младенцу,  похоже,  последний  раз  в  жизни  меняли
пеленки, наступила полная тишина. У людей застыли  лица.  Я  смотрел  на
гробы, казалось, в одном действительно лежит крошечная девочка.
   А потом, гремел низким, вибрирующим голосом Мордехай, семья  покинула
приют. Ни мать, ни дети не подозревали, что из-за обрушившегося на город
снегопада жить им осталось всего несколько часов. Мордехай не знал, куда
семейство двинулось из приюта. Но я не обратил  внимания  на  полет  его
фантазии.  Подобно  окружающим,  я  был  загипнотизирован   нарисованной
картиной.
   Слушая, как в попытке немного согреться дети  жались  друг  к  другу,
женщина рядом со мной не выдержала и разрыдалась.
   Внезапно я осознал, что горжусь Мордехаем.  Если  этот  человек,  мой
друг и коллега, стоя на трибуне метрах в пятидесяти от меня, оказался  в
состоянии подчинить мысли и чувства огромной толпы, то  что  произойдет,
когда он обратится к двенадцати присяжным на расстоянии вытянутой руки?
   Ясно: никакой  здравомыслящий  ответчик  не  допустит,  чтобы  мистер
Мордехай Грин апеллировал в столице США чуть  не  поголовно  чернокожему
жюри присяжных. Если  предположения  наши  верны,  если  мы  докажем  их
состоятельность, суда не будет.
   После полуторачасового митинга люди подустали,  захотелось  движения.
Вновь запел хор, гробы подняли, и траурная  процессия  повела  толпу  за
собой. Мордехай вместе с другими активистами шел впереди.  Кто-то  сунул
мне в руки портрет Лонти, и я поднял его высоко, как и мои соседи.
   Благополучные граждане не ходят на марши протеста; их чистый,  уютный
мир  надежно  защищен  специальными  законами.  Прежде  не  выходил   на
демонстрации и я -  зачем?  Неся  плакат,  на  котором  была  изображена
двадцатидвухлетняя мать четырех рожденных вне брака детей,  я  испытывал
непонятное, щемящее чувство.
   Я изменился. Путь назад для меня отрезан. Прошлое, подчиненное погоне
за богатством, стремлению вскарабкаться на очередную ступень  социальной
лестницы, тяготило меня.
   Я встряхнулся и энергично зашагал по улице. Вместе со  всеми  я  пел,
вместе со всеми  вздымал  и  опускал  плакат,  даже  пытался  подхватить
церковный гимн, хотя слов не знал.
   Первый раз я участвовал в акции гражданского протеста и  был  уверен,
что не в последний.
   Благодаря барьерам на  перекрестках  шествие  без  задержек  медленно
продвигалось к Капитолийскому  холму.  Сплоченность  и  многочисленность
рядов обеспечивали нам  постоянный  интерес  как  у  горожан,  так  и  у
представителей средств массовой информации. Добравшись до конгресса,  мы
установили гробы на лестнице. Вновь прозвучали обличительные речи борцов
за гражданские права и активистов, в том числе двух конгрессменов.
   Выступавшие, однако, начали  повторяться.  Моим  бездомным  собратьям
было, похоже, все равно, а у меня со дня выхода на  работу,  то  есть  с
понедельника, накопилась стопка из тридцати одной папки.  Тридцать  один
человек рассчитывал на  мою  помощь  в  получении  талонов  на  питание,
оформлении документов для  развода,  защите  от  обвинений  в  уголовном
преступлении. Я должен  был  добиться  выплаты  зарплаты,  предотвратить
выселение,  пробить  место  в   лечебнице.   Щелкнув   пальцами,   найти
справедливость. Как специалист по антитрестовскому  законодательству,  я
крайне  редко  сталкивался  с  конкретным  человеком,  теперь  же  улица
восполняла пробел в моем профессиональном опыте.
   Купив у  мальчишки-лоточника  дешевую  сигару,  я  направил  стопы  в
сторону бульваров.
 
Глава 25 
 
   На мой звонок откликнулась женщина:
   - Кто там?
   Никаких поползновений снять цепочку не последовало.
   По  дороге  я   довольно   тщательно   отрепетировал   роль,   однако
уверенности, что вошел в нее, у меня не было.
   - Боб Стивене. Я разыскиваю Гектора Палму.
   - Кого?
   - Гектора Палму. Он жил в квартире рядом.
   - Что вы хотите?
   - Вернуть ему деньги, только и всего.
   Явись я с целью взять в долг или с иной неприятной миссией, соседи  -
естественная защитная реакция - наотрез отказались бы говорить со  мной,
даже через дверь, поэтому маленькая ложь была простительна.
   - Он переехал, - сообщила женщина.
   - А вы не знаете куда?
   - Нет.
   - Он и из города уехал?
   - Не знаю.
   - Вы видели, как он выезжал?
   Ответ был, разумеется, положительный. Подробностей я не  дождался.  Я
снова осторожно постучал. Никакого результата.
   Развернувшись,  я  позвонил   в   другую   квартиру.   Дверь   быстро
распахнулась на ширину цепочки, и сквозь щель я увидел мужчину  примерно
моих лет со следами майонеза в уголках рта.
   - Что вам угодно?
   Я повторил байку про Боба Стивенса.  Девятый  час  вечера,  на  улице
холод и мрак; мое пришествие явно прервало семейный ужин.
   Но мужчина, казалось, не был раздосадован.
   - Не могу сказать, чтобы я знал его.
   - А жену?
   - И ее. Я все время в разъездах.
   - Может быть, с ними общалась ваша супруга?
   - Нет. - Ответ прозвучал слишком поспешно.
   - Никто из вас не видел, как они выезжали?
   - В пятницу и выходные нас не было в городе.
   - И у вас нет ни малейшего представления, куда Палма уехал?
   - Ни малейшего.
   - Благодарю вас.
   Больше соседей по площадке у Гектора не было. Направляясь к лестнице,
я лицом  к  лицу  столкнулся  с  крепко  сложенным,  одетым  в  униформу
охранником. Похоже, женщина вызвала его по телефону. В  правой  руке  он
сжимал клюшку для гольфа и  многозначительно  похлопывал  ею  по  ладони
левой, как полисмен из телевизора.
   - Что вы здесь делаете? - гаркнул он.
   - Ищу человека. Эту штуку, - я кивнул на клюшку, - лучше убрать.
   - Попрошаек мы не пускаем.
   - Вы глухой? Я сказал,  ищу  знакомого.  Попрошайничество  -  не  мой
профиль. - Я обогнул охранника.
   - На вас жалуются жильцы, - услышал за спиной. - Пожалуйста, уходите.
   - Ухожу.
 
*** 
 
   Поужинал я сандвичем  и  пивом  в  баре  неподалеку.  Заведение  было
недорогим, из разряда тех, где  прибыль  приносят  не  цены,  а  быстрый
благодаря постоянному притоку посетителей оборот.  Возле  стойки  сидели
молодые госслужащие,  забежавшие  по  пути  домой  побаловаться  пивком,
посудачить  о  политике,  поглазеть  по  телевизору  на   игру   любимой
баскетбольной команды.
   Пора было смириться. Жена и друзья  остались  в  прошлом.  Семь  лет,
проведенных в изнурительном труде  на  благо  "Дрейк  энд  Суини",  мало
способствовали укреплению дружеских уз, как, впрочем, и семейных.  Дожив
до тридцати Двух лет, я оказался неподготовленным к  одиночеству.  Глядя
на экран, я думал: а  не  пора  ли  найти  в  подобном  заведении  новую
спутницу жизни? Нет. Должны быть другие места для этой цели.
   Почувствовав внезапное отвращение к окружающим и обстановке, я  вышел
на улицу.
   Машина медленно двигалась в сторону центра. Чердак не манил. Мое  имя
стояло в документах  о  найме,  значилось  в  каком-то  компьютере,  при
необходимости полиция без особых усилий вычислит  мое  пристанище.  Если
арест - дело решенное, то  явятся  за  мной  наверняка  ночью.  Копы  не
преминут перепугать стуком в дверь, с обдуманной грубостью защелкнут  на
запястьях  стальные  браслеты,  вцепятся  звериной  хваткой  под  локти,
запихнут в патрульную машину и привезут в городскую тюрьму, где  я,  без
сомнения,  окажусь  единственным  белым,  арестованным  за  ночь.  Самым
большим для них наслаждением будет запереть меня в камеру с  полудюжиной
отъявленных подонков и наблюдать за встречей новичка.
   Куда бы ни направлялся и что бы ни делал, я  имел  при  себе  сотовый
телефон, чтобы  известить  Мордехая  об  аресте,  и  пачку  из  двадцати
стодолларовых банкнот, чтобы уплатить залог и оказаться  на  свободе  до
разговоров о камере.
   Оставив машину в двух кварталах от  дома,  я  внимательно  огляделся,
особо уделяя внимание пустующим машинам.
   Все было тихо, я без приключений забрался на чердак.
   Мебель в гостиной состояла из двух шезлонгов, пластикового ящика  для
бутылок, служившего мне столом и  подставкой  для  ног,  и  аналогичного
ящика, на  который  я  водрузил  телевизор.  Интерьер  получился  убогим
донельзя, и я решил, что гостей принимать не буду.  Незачем  им  видеть,
как я живу.
   В мое отсутствие звонила мать. Голосом  автоответчика  она  сообщила,
что, как и отец, волнуется за меня и хочет приехать.  Родители  обсудили
перемены в моей жизни с Уорнером, тот также  готов  нанести  мне  визит.
Представляю, о ем они там судачили: должен хоть кто-то из семьи  вернуть
заблудшую овцу.
   Митинг в память Лонти Бертон стал главной  темой  одиннадцатичасового
выпуска новостей. На экране появились снятые крупным планом пять гробов:
вот их устанавливают на лестнице, вот несут на руках к Капитолию. Увидел
я и  выступление  Мордехая.  Участников  митинга  оказалось  значительно
больше, чем я предполагал, - по оценкам журналистов, более  пяти  тысяч.
Мэр города от комментариев отказался.
   Выключив телевизор, я набрал номер Клер.  Мы  не  общались  четвертый
день, сломать лед было необходимо ради соблюдения приличий. Формально мы
ведь оставались мужем и  женой.  Неплохо  было  бы  поужинать  вместе  -
например, через неделю.
   После третьего гудка прозвучал вальяжный незнакомый голос:
   - Алло?
   Мужчина.
   На мгновение я так опешил, что не смог вымолвить ни  слова.  Четверг,
половина двенадцатого ночи, а у Клер сидит мужчина.  Но  я  ушел  меньше
недели назад! Мне захотелось бросить трубку.  Преодолев  этот  порыв,  я
сказал:
   - Клер, пожалуйста.
   - Кто спрашивает? - бесцеремонно поинтересовался незнакомец.
   - Майкл, ее муж.
   - Она в душе, - с ноткой злорадства изрек нахал.
   - Передайте, что я звонил. - Я бросил-таки трубку.
   До полуночи я расхаживал по мансарде, затем оделся и вышел на  улицу.
Когда рушится брак, человек  поневоле  перебирает  всевозможные  причины
катастрофы и  варианты  развития  событий.  Что  было  в  нашем  случае?
Исподволь нараставшее отчуждение? Нечто более сложное?  А  может,  я  не
обратил внимания на сигналы, которые Клер мне подавала?
   Не был ли тот мужчина банальным гостем на одну ночь, или Клер давно с
ним? Коллега-врач, уставший от семьи и детей, или студент-медик,  давший
ей то, чего она не получала от меня?
   Я пытался убедить себя в том, что  дело  вовсе  не  в  любовнике.  Не
взаимной неверностью было продиктовано наше решение развестись.  Слишком
поздно переживать из-за того, что Клер спит с другим. Брак кончился, это
однозн