ь  порядочный
человек, узнав, что целая семья живет в машине, однако  вместо  этого  я
продолжал сидеть и улыбаясь смотреть на Онтарио. Наконец улыбнулся и он:
   - Яблочный сок остался?
   - Разумеется. - Я пошел на кухню.
   Мальчик в два глотка выпил первый стакан, я протянул ему второй:
   - А как насчет благодарности?
   - Спасибо. - Он раскрыл в ожидании печенья ладошку и получил его.
 
*** 
 
   Я отыскал складной стул и сел  подле  семейства  спиной  к  стене.  В
подвале было тихо, но иногда тишину нарушали стычки. Утех, кто не  имеет
собственной постели, сон редко  бывает  безмятежным.  Время  от  времени
Мордехай, осторожно пробираясь между спящими, утихомиривал  буянов.  Его
массивная,  внушающая  страх  фигура  не  вызывала  желания  вступать  в
пререкания.
   Онтарио задремал; его головка  склонилась  к  материнскому  бедру.  Я
сходил налил себе кофе и со стаканчиком вернулся на стул.
   Вдруг удивительно  пронзительный,  жалобный  плач  младенца  заполнил
подвал.  Полусонная  мать  начала  укачивать  ребенка,   от   чего   тот
раскричался громче. Захныкали и трое детей постарше.
   Не отдавая себе отчета, я подошел к  женщине  и  с  улыбкой,  которая
должна  была  завоевать  ее  доверие,  взял  у  нее  младенца.  Мать  не
протестовала. По-моему, она была даже рада избавиться от крикуна.
   Крошечное  тельце  почти  ничего  не  весило.  Я  перехватил   малыша
поудобнее и тут обнаружил, что  он  совершенно  мокрый.  Я  двинулся  на
кухню,  уповая  в  душе  на   помощь   Мордехая   или   кого-нибудь   из
подзадержавшихся добровольцев. Мисс Долли покинула подвал час назад.
   Дойдя до плиты, я с радостным облегчением отметил, что более не слышу
душераздирающего плача. Оставалось только  найти  полотенце  либо  сухую
тряпку. С пальцев капало.
   Где я нахожусь? Чем, черт возьми, занимаюсь? Что сказали  бы  друзья,
увидев меня в подвале с чужим ребенком на руках, напевающим  колыбельную
и умоляющим Господа послать подгузник?
   Неприятного запаха я не чувствовал, зато  представлял,  как  десятки,
сотни мерзких насекомых прыгают в мои ухоженные волосы с лежащей у  меня
на плече головки. На помощь пришел Мордехай, он включил в подвале свет.
   - Какая трогательная картина!
   - У нас есть пеленки? - прошипел я.
   - По-большому или по-маленькому? - ликующим голосом  осведомился  он,
направляясь к деревянному шкафу.
   - Не знаю. Нельзя ли побыстрее?
   Грин достал из шкафа  упаковку  памперсов,  и  я  сразу  передал  ему
уделавшееся чадо. На левом плече у меня расплывалось  большое  пятно.  С
поразительным самообладанием Мордехай  уложил  младенца  на  разделочный
стол и снял промокшее тряпье. Дитё оказалось  девочкой.  Грин  обтер  ее
полотенцем, заправил свеженьким памперсом и вручил мне.
   - Вот вам ваша кроха, как новенькая, - с гордостью сказал он.
   - Этому в университете нас не учили, - заметил  я,  бережно  принимая
малышку.
   В течение следующего часа я  расхаживал  по  подвалу  с  девочкой  на
руках. Когда она уснула, завернул ее в свою джинсовую куртку и осторожно
положил между Онтарио и матерью.
   Прошло три часа, как наступила суббота. Пора было возвращаться домой.
Большего за один день моя внезапно встрепенувшаяся совесть  вместить  не
могла. Выйдя на улицу, Мордехай поблагодарил меня и отпустил, раздетого,
в ночь. "Лексус", покрытый толстым  слоем  снега,  я  отыскал  там,  где
оставил.
   Грин со ступеней церкви смотрел мне вслед.
 
Глава 9 
 
   С того момента как в четверг состоялось мое знакомство с Мистером,  я
не включил в подбивку для старой доброй фирмы ни единого часа.
   На протяжении последних пяти лет я закрывал в среднем по двести часов
в месяц, то есть по восемь  часов  шесть  ней  в  неделю  -  за  вычетом
нескольких выходных.  Время  в  буквальном  смысле  означало  деньги,  и
потратить  несколько  часов  впустую  было  непозволительной   роскошью.
Обнаружив отставание, что случалось весьма редко, я просиживал  в  офисе
половину  субботы,  а  иногда  и  воскресенья.  При  соблюдении  графика
ограничивался семью-восемью часами в  субботу  и  почти  бездельничал  в
воскресенье. Ничего удивительного, что  Клер  спасалась  от  одиночества
медициной.
   Лежа поздним субботним утром в постели  и  рассматривая  потолок,  я,
подобно паралитику, не был в состоянии совершить даже простое  движение.
Мысль о необходимости встать и отправиться в офис  вызывала  страх.  Эта
бесконечная лента из розовых бумажек на  рабочем  столе!  А  записки  от
начальства, живо интересующегося моим здоровьем? А  болтовня  назойливых
любителей почесать язык, их неизбежное  "Как  дела"?  А  искренняя  (или
лицемерная) тревога в вопросах  друзей  и  приятелей?  Но  больше  всего
пугала  сама  работа.  Все  без  исключения  дела  по   антитрестовскому
законодательству требовали терпения и чудовищного напряжения; толстенные
папки с документами едва помещались на стеллажах. Результатом же адского
труда являлось то, что одна безумно богатая корпорация поглощала другую,
для чего легион юристов изводил тонны бумаги.
   Пора признаться: я никогда не любил свою  работу.  Она  являлась  для
меня лишь средством, а вовсе не целью. Крутясь в нашей сфере  на  износ,
всякий поневоле станет докой, достигнет совершенства и рано  или  поздно
добьется успеха - не важно, на поприще хитроумных уверток от налогов,  в
разрешении трудовых конфликтов или  адвокатуре.  Но  кто,  спрашивается,
способен полюбить антитрестовское законодательство?
   Совершив над собой насилие, я поднялся с постели и встал под душ.
   Позавтракал за рулем горячей булочкой и  стаканчиком  крепкого  кофе,
купленными на улице. Интересно, что ел  сегодня  Онтарио,  подумал  я  и
сразу приказал совести прекратить напрасную  пытку.  Я  имел  бесспорное
право поглощать пищу,  не  испытывая  чувства  вины.  И  все  же  вопрос
полноценного питания потерял для меня актуальность.
   Если верить прогнозу, температура  в  течение  нынешних  суток  могла
колебаться между семью и  пятнадцатью  градусами  ниже  нуля,  а  нового
снегопада на неделе и вовсе не ожидалось.
   В вестибюле я услышал знакомый голос. Вслед за мной в лифт вошел Брюс
из службы коммуникаций.
   - Как поживаешь, приятель?
   - Отлично. А ты? - Поддерживать разговор не хотелось.
   - Аналогично. Ребята очень переживают за тебя. Держись!
   Я кивнул так, будто их поддержки мне только и не хватает. К  счастью,
на втором этаже он удалился, не забыв дружески потрепать меня по  плечу.
Пошел ты к черту, а, Брюс?
   Ощущая себя развалиной, я проковылял по  отделанному  мрамором  холлу
мимо стола мадам Девье и дверей конференц-зала, ввалился в свой  кабинет
и без сил рухнул в кожаное кресло.
   Для того чтобы известить меня о  имевших  место  телефонных  звонках,
Полли отработала два приема.  Если  я  был  достаточно  прилежен,  чтобы
ответить большинству звонивших,  и  если  она  была  удовлетворена  моим
усердием,  то  на  телефон  клеились  аккуратные  квадратики  с   новыми
номерами. Если же приложенные мной усилия разочаровывали  ее,  то  через
центр стола к полу устремлялся настоящий поток наклеенных друг на  друга
в безукоризненно точном хронологическом порядке розовых листков.
   Сегодня меня ждали тридцать девять сообщений, причем  одни  требовали
срочного ответа, а другие исходили от  начальства.  Судя  по  количеству
записок, самое  яростное  негодование  по  поводу  моего  отсутствия  на
рабочем месте выказал Рудольф.
 
*** 
 
   Я пробежал глазами листки, отложил в  сторону  и  исполнился  твердой
решимости допить в спокойной  обстановке  кофе.  Согревая  ладони  о  не
успевший  остыть  стаканчик,  я  взирал  в  грядущую  неизвестность   и,
наверное, напоминал человека, размышляющего на краю  пропасти.  Внезапно
дверь распахнулась.
   Рудольф.
   О  моем  прибытии  ему,  похоже,  сообщили  соглядатаи:  охранник   в
вестибюле или Брюс - если только за входом в здание не следила  из  окон
вся фирма. Хотя вряд ли, для этого коллеги были слишком заняты.
   - Привет, Майк, - проскрипел Рудольф,  уселся  в  кресло  напротив  и
скрестил ноги. Разговор предстоял серьезный.
   - Привет, Руди.
   Столь фамильярно я не называл босса еще ни разу,  только  официально:
Рудольф. Интимное "Руди" могли позволить  себе  его  последняя  жена  да
компаньоны, больше никто.
   - Где ты пропадал? - В интонации не слышалось и намека на сочувствие.
   - В Мемфисе.
   - Мемфисе? - эхом отозвался Рудольф.
   - Да, мне нужно было повидать родителей. А заодно и психоаналитика  -
друга семьи.
   - Психоаналитика? - продолжал вторить босс.
   - Угу. Он наблюдал меня пару дней.
   - Наблюдал?
   - Совершенно верно. В уютной палате  с  персидскими  коврами,  где  к
ужину подают лососину на пару. Все удовольствие стоит тысячу в день.
   - И ты пробыл там двое суток? Двое?!
   - Ага.
   Ни стыда за ложь, ни уколов совести за отсутствие этого  стыда  я  не
чувствовал.  При  желании  или  необходимости  Фирма  могла  быть  очень
жесткой, даже жестокой, и,  помня  об  этом,  я  не  жаждал  подставлять
задницу на  растерзание  голодным  псам.  Рудольф  заявился  ко  мне  по
распоряжению исполнительного комитета,  значит,  рапорт  ляжет  на  стол
начальства через несколько минут после  того,  как  он  оставит  меня  в
покое. Сумей я  разжалобить  его,  рапорт  прозвучит  мягче,  компаньоны
снисходительно умилятся. Какое-то время мне позволят дышать свободнее.
   - Тебе следовало позвонить кому-нибудь, - по-прежнему холодно заметил
Рудольф, однако лед в голосе начал таять.
   - Оставь, пожалуйста. Меня держали  взаперти,  никаких  телефонов.  -
Печальной фразой я сокрушил его строгость.
   - Как ты сейчас себя чувствуешь? - после долгой паузы осведомился он.
   - Прекрасно.
   - Прекрасно?
   - Психоаналитик заверил, что я в отличной форме.
   - На сто процентов?
   -  На  сто  десять.  Проблема  исчерпана,  Рудольф.  Мне   требовался
маленький перерыв. Теперь я чувствую себя великолепно. Готов впрячься  в
работу.
   Это было все, что босс хотел от меня услышать. По лицу  его  поползла
улыбка.
   - Работы накопилось выше крыши, - сказал он, расслабившись.
   - Знаю. У меня чешутся руки.
   К двери Рудольф бросился чуть ли не бегом  -  наверняка  торопится  к
телефону, чтобы обрадовать компаньонов: один  из  самых  стойких  бойцов
вернулся, слава тебе, Господи, в строй.
   Заперев  дверь  на  замок,  я  в  течение  мучительно  долгого   часа
раскладывал на столе бумаги и записные книжки. Хотя ни одно дело пока не
близилось к завершению, мне каким-то  чудом  удалось  не  вывалиться  из
графика.
   Почувствовав, что силы на исходе, я распихал розовые квадратики Долли
по карманам и покинул кабинет. Бегство мое осталось незамеченным.
   В просторном помещении аптеки на Массачусетс-авеню я  с  наслаждением
занялся покупками. Сладости  и  игрушки  для  детей,  мыло  и  туалетные
принадлежности  для  всех,  комплекты  носочков  и  трусиков,   огромная
картонка памперсов.
   Никогда еще двести долларов не приносили мне столько радости.
   Я бы с легкостью пошел на любые расходы, лишь бы устроить  Онтарио  и
его родных в тепле. Пусть это будет хоть месяц в мотеле, не важно. Очень
скоро им предстоит стать моими клиентами, а  уж  тогда  я  начну  сыпать
исками и судебными преследованиями до тех пор, пока не добьюсь признания
за ними права иметь крышу над  головой.  Мне  не  терпелось  вступить  в
хорошую тяжбу.
   Оставляя "лексус" напротив церкви, я уже не  боялся,  как  ночью,  за
машину, хотя кое-какие сомнения, правда, довольно слабые,  бередили  мою
душу. Мне хватило сообразительности не вытаскивать покупки из багажника.
Явление  Сайта-Клауса  способно  вызвать  в  храме  настоящую  бурю.   Я
намеревался забрать семейство, отвезти в  недорогой  мотель,  убедиться,
что они вымылись и избавились от вшей, наелись до отвала, проверить,  не
нуждаются  ли  в  медицинской  помощи,  доехать  при  необходимости   до
магазина, купить обувь и теплые вещи и опять накормить  всех.  Мне  было
безразлично, сколько на это уйдет времени и денег.
   Точно  так  же  меня  не  волновала  опасность  предстать  в   глазах
окружающих состоятельным белым чудаком, решившим искупить некий грешок.
   Мисс Долли обрадовалась мне.  Поздоровавшись,  она  Указала  на  гору
ожидавших чистки овощей. Но меня в первую очередь интересовали  Онтарио,
его мать и остальные Малыши. Рядом с  кухней  их  не  было.  Перешагивая
через Десятки тел, я обошел подвал. Семейства не  оказалось  ни  в  Зале
наверху, ни на балконе.
   За чисткой  картофеля  мы  с  Долли  разговорились.  Молодую  мать  с
четырьмя детьми она помнила, однако, вернувшись сюда около девяти  утра,
ее не застала.
   - Куда же она могла подеваться?
   - Миленький, эти люди никогда не  сидят  на  месте.  Из  одной  кухни
бредут в другую, из старого приюта в новый.
   Может, женщина услышала, что  в  Брайтвуде  дают  сыр  или  где-то  -
одеяла. Может, ей повезло и она устроилась мыть посуду в  "Макдоналдсе",
а детишек оставила у сестры. Кто знает? Но на месте они сидеть не будут,
это точно.
   Мне  с  трудом  верилось,  что  мать  Онтарио  нашла  работу,  однако
обсуждать сей вопрос с мисс Долли я не хотел.
   Мордехай прибыл к обеду, когда  очередь  к  кастрюлям  только  начала
выстраиваться.  Я  углядел  его  первым,  и  как   только   наши   глаза
встретились, лицо Грина осветилось приветливой улыбкой.
   Сандвичи готовил доброволец-новичок; мы с Мордехаем опускали  черпаки
в кастрюлю с супом и наполняли тарелки. Требовался  определенный  навык:
плеснешь чуть больше бульона - и получишь неприязненный взгляд, положишь
лишнюю толику овощей - и в кастрюле останется одна вода.
   Искусством раздатчика  Мордехай  овладел  годы  назад,  а  мне,  дабы
немного набить руку, неоднократно пришлось с  виноватым  видом  опускать
голову. Для каждого подходившего у Грина было  припасено  доброе  слово:
привет, как дела, рад тебя увидеть. Кто-то отвечал ему  улыбкой,  кто-то
предпочитал смотреть в тарелку.
   К  середине  дня  дверь  начала  отворяться  чаще  и  чаще,   очередь
становилась  длиннее  и  длиннее.  Подходили  новые  добровольцы.  Кухню
заполнил негромкий и приятный гул голосов.  Так  переговариваются  люди,
которым труд  приносит  искреннюю  радость.  Среди  входящих  я  пытался
высмотреть Онтарио. Но мальчишка и не подозревал, что  Санта-Клаус  ждет
именно его.
 
*** 
 
   Когда очередь рассосалась, мы налили себе по тарелке супа.  Поскольку
столы были заняты, решили поесть на кухне, прислонившись к раковине.
   - Помните, мы  вчера  меняли  подгузник?  -  спросил  я,  прежде  чем
отправить ложку в рот.
   - Еще бы!
   - Что-то их сегодня не видно.
   Несколько мгновений Грин сосредоточенно жевал хлеб.
   - Утром, когда я уходил, они были здесь, - промолвил наконец.
   - Это примерно во сколько?
   - Около шести. Спали вон в том углу.
   - Куда они могли пойти?
   - Понятия не имею.
   - Мальчишка сказал, они живут в машине.
   - Вы говорили с ним?
   - Да.
   - И теперь хотите разыскать его, не так ли?
   - Хочу.
   - Не рассчитывайте.
   После обеда выглянуло солнце, и в подвале  началось  брожение.  Народ
подходил к раздаточному столу, получал апельсин или яблоко и  тянулся  к
выходу.
   - Человек, потеряв дом, навсегда лишается покоя, - пояснил  Мордехай.
- Ему  необходимо  движение.  У  него  есть  свои  ритуалы  и  традиции,
излюбленные места, друзья на тротуарах, срочные дела.  Он  едет  в  свой
парк или переулок, копается в сугробах.
   - Сейчас минус пять, а ночью обещали до пятнадцати, - заметил я.
   - К ночи все вернутся. Дождитесь темноты - здесь яблоку  будет  негде
упасть. Не хотите проехаться?
   Мы получили от мисс Долли благословение на краткую отлучку.  Видавший
виды "форд-таурус" Мордехая стоял вплотную к моей машине.
   - Однажды вы его здесь не найдете, - кивнул Грин в сторону "лексуса".
- Если у вас сохранится желание бывать в этой части  города,  рекомендую
завести что-нибудь попроще.
   Не помышляя расставаться со своим сказочным красавцем,  я  услышал  в
совете Грина едва ли не оскорбление.
   Мы забрались в "таурус" и выехали со стоянки.  На  первых  же  десяти
метрах  я  понял,  что  водитель  из  Мордехая  никакой,  и   попробовал
застегнуть  ремень  безопасности.  Замок  оказался   сломанным,   однако
владелец машины, похоже, и не подозревал об этом.
   "Таурус" катил по довольно чистым улицам северо-западного Вашингтона,
оставляя позади  десятки  заколоченных  досками  домов,  проулки,  узкие
настолько, что в  них  отказывались  въезжать  даже  водители  "скорой",
школьные дворы, обнесенные  оградами  с  колючей  проволокой.  Глубже  и
глубже мы проникали в кварталы, постоянно сотрясаемые взрывами насилия и
ненависти. Грин был превосходным гидом. Вокруг лежал его мир: каждый дом
имел свою судьбу, каждый поворот таил свою историю.  Мы  проезжали  мимо
приютов и кухонь,  где  Мордехай  знал  по  именам  всех  кухарок;  мимо
церквей, в которых службы отправляли  знакомые  ему  священники.  Церкви
Грин авторитетно делил на плохие и  хорошие.  Первые  держали  двери  на
замке от бродяг, вторые распахивали настежь. В одном квартале Мордехай с
гордостью показал здание своей юридической школы.
   Чтобы получить образование, он потратил пять лет, сидя по  ночам  над
учебниками, а днем работая в двух местах сразу.
   В другом квартале притормозил у сгоревшего дома - бывшего  пристанища
торговцев крэком {Кристаллический  кокаин,  предназначен  для  курения},
здесь погиб его третий сын, Кассиус.
   Неподалеку от офиса Мордехай спросил, не буду ли я возражать, если мы
заглянем внутрь: ему нужно проверить почту. Я согласился, ведь  прогулка
от этого не ухудшится.
   В знакомом помещении было сумрачно, холодно и пусто. Мордехай щелкнул
выключателем.
   - Мы сидим  втроем:  я,  София  Мендоса  и  Абрахам  Лебов.  София  -
социальный работник, но знает законы улицы лучше, чем мы, вместе взятые.
- Вслед за Грином я обогнул обшарпанные колченогие столы. - Не поверите,
но раньше здесь работали семеро профессиональных юристов.
   Тогда мы еще получали от правительства какие-то деньги.
   Теперь же, по милости республиканцев, нам не перепадает ни цента. Три
кабинета расположены за той стеной, три по нашу сторону. - Он  энергично
взмахнул руками. - Сколько места пропадает зря!
   Действительно пропадало (если исходить из отсутствия  персонала),  но
уж никак не зря, поскольку шагу было нельзя ступить без того,  чтобы  не
наткнуться на картонную  коробку  с  запылившимися  папками  или  стопку
потрепанных юридических справочников.
   - Кому принадлежит здание? - поинтересовался я.
   -  Фонду  Коэна.  Старый  Леонард  Коэн  был   учредителем   солидной
адвокатской конторы в Нью-Йорке. Умер в восемьдесят  шестом,  когда  ему
стукнуло лет сто. Деньги старик зарабатывал  такие,  что  пачки  банкнот
впору было не считать, а взвешивать. И вот поди ж ты - под конец взял да
и заявил: на том свете мне они ни к чему! Потом пустился во все тяжкие -
одна богадельня, другая. Но главным  его  Детищем  стал  фонд  поддержки
юристов, оказывающих  помощь  бездомным.  Так  появилась  на  свет  наша
контора. В настоящее время фонд содержит еще две таких же: в Нью-Йорке и
в Ньюарке. Меня приняли на работу в восемьдесят третьем, а через  год  я
уже сидел в кресле директора.
   - Значит, финансирование идет только из одного источника?
   - Практически да. В прошлом году фонд выделил нам сто  десять  тысяч.
Годом  ранее  -  сто  пятьдесят.  Денег  отпускают  все  меньше,  вот  и
приходится расставаться с  работниками.  Управляется  фонд  безграмотно,
основной капитал съедают чиновники. Сомневаюсь, протянем ли мы  еще  лет
пять. Может, хватит годика на три.
   - И нет никакой возможности собрать средства?
   - Ну почему! Целых девять тысяч за прошлый год. Но на сборы требуется
время. Либо мы занима