пенно наполнялось публикой, и я
уже не мог претендовать на отдельный столик.

- Да, поражающее зрелище,- согласился я.

- Этого нельзя позволять. Всђ старые дома в этом районе разрезаны на
кусочки и превращены в конторы, и на них стало больно смотреть. Я
принадлежу к Обществу охраны памятников архитектуры,- пояснила она
торжественно. - Мы сейчас обращаемся с петицией, в которой требуем
прекратить кощунственную порчу прекрасных зданий нелепыми рекламами.

- И что же, ваши доводы имеют успех? Она, видимо, расстроилась.

- Боюсь, что нет. Люди как-то совсем не заботятся об этом. Можете поверить,
большинство жителей Брайтона вообще не представляют себе, как выглядит дом
времен Регентства, а между тем они окружены этими домами! Взгляните-ка на
этот ряд зданий с их вывесками и табличками... А эта неоновая реклама! -
Голос у нее задрожал от негодования. - Это последняя капля! Этот неон
появился несколько месяцев назад. Мы обращались с требованием убрать его,
но они не хотят.

- Это нехорошо,- сказал я, наблюдая за входной дверью напротив. Появились
обе машинистки и шли по тротуару, весело болтая, за ними - еще две девушки,
очевидно с верхних этажей.

Моя собеседница продолжала говорить, вставляя фразы между ложками томатного
супа.

- Мы не можем ничего добиться от Перта хотя бы потому, что никто из
ответственных лиц этой фирмы не желает с нами встречаться, а служащие
конторы отвечают, что не могут снять вывеску, которая им не принадлежит. Но
они не хотят сказать, кому она принадлежит, и мы не можем обратиться с
петицией к ее владельцу.

Мне казалось, что я уже начинаю сочувствовать невидимому управляющему
мистера Л. С. Перта в его нежелании встречаться с Обществом охраны
памятников архитектуры и затевать с ними войну.

- И раньше было плохо, когда они писали свои имена на окнах, а теперь, с
этим неоном...

Наконец она выдохлась.

В дверях показалась Мэриголд - она шла на обеденный перерыв, затем группа
из четырех мужчин. Никто не входил.

Я выпил свой кофе, без сожаления расстался с соседской по столу и решил,
что на сегодня хватит. Я вернулся из Брайтона обычным путем.

В Лондоне пришлось задержаться в конторе, и домой я добирался в часы пик. Я
поймал себя на том, что у светофоров и всяких объездов думаю не о Билле, а
о тайне Джо Нантвича.

Я размышлял об этих его трюках, когда он "придерживал" лошадей, о его
вражде с Сэнди Мэйсоном, о немилости к нему Тюдора, об угрожающих записках.
Я думал о порядках у нас в весовой, о том, что ведь в раздевалку
допускаются только слуги, жокеи и служащие; тренеры и собственники лошадей
туда не вхожи, а прессе и публике даже в весовую путь заказан.

Если верить этой записке насчет Болингброка, то ничего больше Джо Нантвичу
все равно не грозит, потому Что неделя прошла и он отделался взбучкой,
полученной от Тюдора. Тем более я увижу его в Бристоле на следующий день
живым и невредимым, пусть не в лучшем расположении духа. А мне надо было
его видеть, потому что еще в автомобиле по дороге домой я уже знал, что
могу сказать ему, кто писал эти записки, хотя и не был уверен, что скажу.

Во сне случается самым странным образом находить решение загадок. Я лег в
среду с мыслью, что совершенно бесплодно провел утро в Брайтоне. А в
четверг утром проснулся, повторяя про себя одно и то же имя и точно зная,
откуда оно пришло на память. Я спустился в халате в кабинет Билла и вынул
из стола билетики со ставками, которые он хранил для Генри. Я пересмотрел
их и нашел то, что искал. На трех из них стояло имя Л. С. Перта.

На обратной стороне Билл записал карандашом имя лошади, сумму своей ставки
и дату. Он всегда был методичен. Я унес билетики в свою комнату и проверил
по справочнику даты скачек. Я припомнил обрывки разговоров, случайные
фразы, и очень многое мне стало ясно.

Хотя не все, далеко не все.

11

В Бристоле шли ливни, и холодная, упорная, безжалостная сырость портила все
удовольствие от скачек.

Кэт известила меня, что не приедет из-за погоды, это было непохоже на нее,
и я пытался представить себе, какого рода давление оказала на нее тетушка
Дэб, чтобы оставить дома.

Главной темой сплетен в весовой был Джо Нантвич. Администрация расследовала
его поведение во время последних скачек и, согласно официальной версии,
"строго предупредила на будущее". Все считали, что ему здорово повезло и
что, принимая во внимание его прошлые проступки он дешево отделался.

Сам Джо петушился почти так же, как прежде. На его круглом розовом лице не
было и тени страха, ни малейших следов тупого пьянства,; которое в
Челтенхэме превратило его в тряпку, А между там говорили, что прошлую
пятницу, субботу и часть воскресенья он провел в турецких банях, не зная,
куда деваться от страха. Накануне он напился до бесчувствия и весь конец
недели выпаривал из себя хмель, со слезами уверяя банщиков, что чувствует
себя в безопасности только у них, отказывался одеться и идти домой.

Рассказывал эту историю, наслаждаясь и всячески ее расписывая, Сэнди. По
его словам, он в воскресенье утром зашел в турецкие бани, чтобы сбросить к
понедельнику, дню скачек, несколько фунтов, и видел все это собственными
глазами.

Я застал Джо за чтением объявлений. Он насвистывал какой-то мотивчик.

- Что тебя так веселит? - спросил я.

- Все.

Он усмехнулся. Я разглядел легкие морщинки у него вокруг рта и слегка
воспаленные глаза, других следов пережитых волнений не было.

- Меня не дисквалифицировали. И я получил деньги за то, что проиграл эту
скачку.

- Что?! - воскликнул я.

- Мне заплатили. Ты же знаешь, я говорил тебе. Пакет с деньгами. Пришел
сегодня утром. Сто фунтов. Я уставился на него.

- А что? Я просто сделал, что мне велели, и все! - сказал он заносчиво.

- Должно быть,- промямлил я.

- - И еще, насчет этих угрожающих записок. Я надул их, понимаешь. Я весь
конец недели проторчал в турецких банях, они не могли до меня добраться. Я
им всем утер нос! - закончил он торжествующе, как будто на будущей неделе
они не смогут с ним рассчитаться, если захотят. Он явно не понимал, что его
уже наказали и что, кроме физических страданий, на свете есть кое-что
похуже. Он целую неделю переживал острую тревогу, последние три дня - дикий
страх, а ему казалось, что он вышел сухим из воды и всем утер нос.

- Блажен, кто верует,- сказал я кротко. - Джо, ответь мне на один вопрос. У
этого человека, который звонит тебе, ну, когда ты должен "придержать"
лошадь, какой у него голос?

- Ну, так не определишь, по голосу. Это может быть кто угодно. Мягкий такой
голос, вроде сиплый или приглушенный. Иногда почти шепотом говорит, будто
боится человек, что его подслушают. А какая мне разница? Лишь бы
подбрасывал на горючее, а там пусть хоть квакает, как лягушка. Мне
наплевать.

- Ты что, хочешь сказать, что "придержишь" любую лошадь, если он тебя
попросит?

- Может, "придержу". А может, и нет,- сказал Джо, сообразив, видно, что
очень уж он разоткровенничался со мной. Он бросил на меня искоса хитрый
взгляд и ретировался в раздевалку. Его увертливость была просто
фантастична.

Пит и Дэн обсуждали распорядок дня, и я подошел к ним. Пит проклинал погоду
и говорил, что она испортит нам, к черту, всю обедню на скачках, во что
Палиндрому и это не помеха.

- Бери голову сначала от полкруга, и точка. Это все дерьмовые ездоки.
Насколько я понимаю, твое дело верняк.

- Ладно,- ответил я механически и вдруг мысленно вздрогнул, вспомнив, что
Адмирал тоже был верняк в Мейденхеде.

Дэн спросил меня, хорошо ли я провел время с Кэт, и был не слишком
обрадован моим восторженным ответом.

- Будь ты проклят, дружище, если ты отбил у меня Кэт,- сказал он
шутливо-свирепым тоном, но у меня осталось такое ощущение, что он говорит
это всерьез. Может идти речь о дружбе между мужчинами, влюбленными в одну
девушку? Я усомнился, потому что увидел мелькнувшее на лице Дэна незнакомое
выражение вражды. Я стоял в замешательстве, как будто утес на моих глазах
вдруг превратился в сыпучий песок.

Я пошел искать Сэнди.

Он стоял в раздевалке у окна, глядя сквозь завесу дождя, струившегося по
стеклу. Он оделся в цвета своей первой скачки и смотрел на паддок, где
конюхи в плащах водили двух лошадей. И лошади и конюхи выглядели жалко.:-

- Не мешало бы нам сегодня поставить дворнички на скаковые очки,- заметил
он, не теряя хорошего расположения духа,- Кто-нибудь хочет получить
грязевую ванну? Ну и льет, чтоб мне провалиться, вот уж в такую погодку ни
один гусь сухим из воды не выйдет.

- Ну, как тебе понравилось в турецких банях в воскресенье? - спросил я,
улыбаясь.

- А, так ты слышал об этом!

- Земля слухом полнится,- сказал я.

- Так и надо этому ублюдку,- сказал Сэнди, широко улыбаясь.

- А как ты разузнал, где его искать? - поинтересовался я.

- У маменьки спросил... - Сэнди вдруг осекся на полуслове, и весь его вид
говорил, что он сморозил какую-то глупость. -

- Так,- сказал я. - Значит, это ты посылал ему угрожающие записки насчет
Болингброка?

- Откуда ты знаешь? - спросил Сэнди добродушно.

- Ты любишь грубые шутки и не любишь Джо,- сказал я. - -Первую записку,
которую он получил, ему сунули в пиджак, в раздевалке в Пламптоне, ее мог
подложить или жокей, или служащий ипподрома, или прислуга. Это не мог быть
ни букмекер, ни тренер, ни владелец лошади или кто-либо из публики. Вот я и
подумал, что человек, который положил записку в Карман Джо, и тот, кто
платит ему за нечестную игру,- разные люди. Тот человек, как это ни
странно, не отомстил Джо. Я спросил себя, кто же тогда заинтересован в том,
чтобы мучить Джо Нантвича. И подумал о тебе. Ты знал, что он должен
проиграть. Когда он выиграл, ты сказал ему, что потерял на этом кучу денег
и что рассчитаешься с ним. Ты ходил за ним по пятам, чтобы насладиться
видом его страданий.

- Месть сладка и так далее? Ну что ж, ты поймал меня с поличным,- сказал
Сэнди. - Одного в толк не возьму, откуда ты знаешь обо мне такую уйму
вещей?

- В основном от самого Джо,- сказал я.

- Вот болтун! Когда-нибудь язык доведет его до беды.

- Безусловно,- сказал я, вспомнив пьяную болтовню Джо.

- Ты ему сказал, что я посылал эти записки? - спросил Сэнди, впервые
проявляя тревогу.

- Нет. Это только бы осложнило дело,- сказал я.

- Ну, хоть на этом спасибо!

- В награду за эту маленькую услугу, Сэнди, скажи мне, откуда ты знал, что
Болингброк не должен выиграть?

Он широко улыбнулся, покачиваясь на носках, но не ответил.

- Давай говори,- сказал я. - Я ведь немногого прошу, и это, может быть,
даст мне ключик к другой загадке - насчет Билла Дэвидсона.

Сэнди покачал годовой.

- Это тебе не поможет. Мне Джо сказал.

- Что?! - воскликнул я.

- Он мне сам сказал, в душевой, когда мы переодевались перед скачкой. Ты же
знаешь, он должен побахвалиться. Ему хотелось хвастнуть, а я был под рукой.
Кроме того, он знал, что я, случалось, сам "придерживал" лошадей.

- Что он тебе сказал? - спросил я.

- Он сказал, что, если я хочу поучиться у умных людей, как измотать лошадь,
я могу понаблюдать, как он пойдет на Болингброке. Ну что Жу Сэнди Мэйсон
умеет понимать с полуслова. Я нашел игрока, который поставил пятьдесят
соверенов на Лейка, тот по моим расчетам должен был выиграть, если Джо
"придушит" Болингброка. И знаешь, что произошло? Этот дурень не выдержал и
обошел Лейка на два корпуса. Я готов был сам задушить его. Пятьдесят фунтов
- это, брат, для меня не маленькие деньги.

- А почему ты выжидал целых десять дней, прежде чем послать ему первую
записку? - спросил я.

- Да просто раньше не додумался,- чистосердечно признался он. - Но ведь
отплатил-то я ему что надо, верно? У него чуть не отняли права в
Челтенхэме, он после этого и напился до чертиков, три дня потел в турецких
банях и все по милости вашего покорного слуги - Сэнди просто сиял. - Эх,
видел бы ты его в этих турецких банях! Мокрая курица, тряпка, дерьмо. Он
обливался слезами и умолял меня спасти его. Меня! Вот умора-то! Я чуть не
лопнул от смеха. Просто мировая получилась месть!

- И через канат в Пламптоне тоже ты его перебросил? - спросил я.

- Ничего подобного! - сказал Сэнди с негодованием. - Это он тебе сказал?
Вот врун проклятый! Он сам упал, я видел. Ну, я еще нагоню на него страху.
- Его рыжие волосы торчали щетиной, темные глаза сверкали. - Подожди, брат,
я еще не такое придумаю! Спешить некуда. Я ему дам жизни, он еще у меня
покрутится, муравьев ему в штаны. Ну, да ты не думай, я что-нибудь самое
безобидное придумаю. - И Сэнди принялся хохотать, а потом добавил: -
Скажи-ка, раз ты уж такой знаменитый сыщик, а как насчет того, другого
дела? Продвинулось что-нибудь?

- Да не особенно,- сказал я. - Хотя я знает гораздо больше, чем на прошлой
неделе, и надежды не теряю. А ты ничего нового не слышал?

- Ни звука. Не сдаешься, значит? .

- Нет,- сказал я.

- Ну что ж, желаю успеха! - сказал Сэнди ухмыляясь.

Служитель просунул голову в дверь.

- Жокеи, выходите,- сказал он. Приближалось время первой скачки. Сэнди
надел шлем и затянул завязки. Потом он вынул вставные зубы - два средних
резца верхней челюсти,- завернул их в платок и сунул в карман пиджака на
вешалке. Он, как большинство жокеев, никогда не вел скачку со вставными
зубами, боясь потерять их или проглотить в момент падения. Он улыбнулся мне
беззубой, улыбкой, сделал прощальный жест рукой и выскочил под дождь.

Дождь продолжал лить и через час, когда я вышел скакать на Палиндррме. Пит
ждал меня в паддоке. Вода стекала ручьями с полей его шляпы.

- Ну, разве не чертов день? - сказал он. - Одно утешение, что тебе
приходится мокнуть, а не мне. Я уже наглотался воды по горло, пока скакал.
Надеюсь, ты хорошо плаваешь?

- А что? - спросил я, не поняв. /

- А то что, если ты пловец, ты умеешь держать глаза открытыми под водой.

Я думал, что это одна из его неумных шуток, но Пнт был серьезен. Он показал
на очки, висевшие у меня на шее.

- Это тебе не понадобится сегодня. Такая грязища из-под копыт, моментально
заляпает.

- Тогда я их опущу.

- Сними их совсем. Они только мешают,- сказал он.

Я снял очки и, поворачивая голову, чтобы перекинуть резинку через шлем,
увидел человека, проходящего по ту сторону ограды паддока. Народу там почти
не было из-за дождя, и я ясно разглядел его. Это был Берт, тот самый,
который прогуливал лошадь возле фургона в Мейденхедском лесу. Один из
шоферов фирмы "Такси Маркони".

Он не смотрел на меня, но его вид вызвал у меня неприятное чувство, что-то
вроде шока от удара электричеством. Что его сюда принесло? Может быть, он
проехал все эти сто сорок миль только для того, чтобы насладиться вечерней
скачкой под дождем. А может быть и нет.

Я посмотрел на Палиндрома, медленно плетущегося по кругу под своей
непромокаемой попоной.

Фаворит... Верняк!

Я вздрогнул.

Я знал, что уже несколько продвинулся по пути к своей жертве - к человеку,
виновному в смерти Билла, пусть он сам, как и прежде, оставался мне
неизвестным. Я пренебрег его настойчивыми предупреждениями и опасался, что
оставил слишком заметный след и мог из охотника сам стать жертвой. Я нутром
чувствовал, что Берт в Бристоле не один и что меня в третий раз
предупреждают.

Но бывают минуты, когда приходится презреть интуицию, и это была одна из
таких минут. Палиндром - фаворит... Что было сделано однажды, может быть
повторено, и где-нибудь на залитой дождем скаковой дорожке меня, быть
может, уже ждет новый моток проволоки... Я был уверен в этом, что бы там ни
подсказывала логика.

Было слишком поздно отказываться. Палиндром был фаворит, на которого уже
сделаны ставки, и он был в отличной форме - ни хромоты, ни кровотечения из
носу, ни одного весомого предлога, для того чтобы в последнюю минуту можно
было снять его со скачки. А если б я сам внезапно заболел и не смог
скакать, мне бы тут же нашли замену. Я не мог послать другого человека в
своем камзоле, чтобы он пережил падение, предназначенное мне.

Если бы я просто так, без всяких объяснений, отказался дать Палиндрома для
участия в скачках, у меня были бы отняты жокейские права и я никогда больше
не был бы допущен на ипподром.

Если бы я сказал распорядителям, что кто-то хочет с помощью проволоки
подстроить падение Палиндрома, они, может быть, послали бы служащего на
скаковую дорожку осмотреть препятствия, но он не нашел бы там ничего. Я был
убежден, что если проволока будет натянута, то это произойдет в последний
момент, как и в случае с Биллом.

Если я буду участвовать в скачке, но стану держать Палиндрома и не полезу
вперед, проволоку могут не натянуть вообще. Но у меня упало сердце, когда я
поглядел на лица уже скакавших сегодня жокеев, надо было видеть, в каком
состоянии они вернулись с предыдущей скачки. Лица, камзолы. - все было
заляпано грязью так, что невозможно было различить их цвета даже в двух
шагах. Мои собственные цвета - кофейный и кремовый - были бы и вовсе
неразличимы. Человек, ждавший с проволокой в руках, де смог бы с
уверенностью сказать, какая лошадь идет первой, но он, несомненно, ждал бы
меня и действовал соответственно.

Я взглянул на других жокеев в паддоке, неохотно снимавших плащи и
садившихся на лошадей. Их- было около десятка. Это были люди, которые
многому меня научили и считали меня своим человеком, люди, общением и
дружбой с которыми я наслаждался не меньше, чем самой скачкой. Если бы я
подставил кого-нибудь из них под удар вместо себя, я больше не смог бы
смотреть людям в глаза.

Ничто не могло мне помочь. Придется скакать на Палиндроме впереди всех и
надеяться на лучшее. Я вспомнил слова Кэт: "Если предстоит что-нибудь
действительно серьезное, плевать на опасность".

Плевать на опасность! В конце концов, я могу упасть в любой день и без
всякой проволоки. Если я упаду сегодня с ее помощью - плохо дело. Но помочь
ничем нельзя. И ведь я мог ошибиться: никто ее не видел, эту проволоку.

- Что с тобой? - спросил Пит. - Привидение померещилось?

- Ничего, все в порядке,- ответил я, снимая пиджак. Палиндром стоял рядом,
и я похлопал его по спине, любуясь его великолепной, умной мордой. Теперь
меня больше всего тревожил Палиндром - пусть хотя бы для него эти десять
минут не окажутся последними.

Я вскочил в седло и, посмотрев на Пита сверху, сказал:

- Если... если Палиндром упадет во время этой скачки, пожалуйста, позвони
инспектору Лоджу в Мейденхед-ский полицейский участок и расскажи.

- Какого черта?.. - начал Пит.

- Обещай мне,- сказал я.

- Ладно. Но я не могу понять... Ты же сам можешь сказать ему, если хочешь!
Ничего с тобой не случится.

- Может быть, и нет,- согласился я.

- Я тебя встречу на почетном кругу для победителей,- сказал он и похлопал
Палиндрома по крупу, когда мы тронулись.

Дождь хлестал нам в лицо, когда мы выстраивались на старте перед трибунами.
Нам предстояло сделать два круга. Старт был дан, и мы полетели.

Две или три лошади взяли первый барьер раньше меня, но после этого я пустил
Палиндрома вперед и повел скачку. Он был в отличной форме и прыгал с
изящной плавностью стиплера высшего класса. В любой другой день я, чувствуя
под собой это мощное и легкое тело, испытывал бы наслаждение, которое
трудно выразить словами. Теперь же я почти ничего не замечал.

Вспоминая падение Билла, я все ждал, что вот мелькнет человек за забором,
разворачивая проволоку, поднимая ее, прикрепляя... Тогда я намеревался
послать Палиндрома в прыжок раньше, чтобы он не налетел на проволоку на
взлете, а навалился грудью, когда на исходе прыжка уже минует высоту, на
которой она натянута. Тогда, я надеялся, он сможет своей тяжестью порвать
или стянуть проволоку вниз и приземлиться на ноги, а если и не удержится на
йогах, это не будет сокрушительным падением, как случилось о Адмиралом. Но
легче планировать действие, чем выполнить его, и я сомневался, смогу ли я
заставить такого прирожденного прыгуна, как Палиндром, сбиться с темпа и
подняться в воздух хоть на долю секунды раньше