ли большие деньги, и тот, кто готов был
платить их, теперь, конечно, захочет жестоко отомстить Джо. Ведь он
ослушался приказа и пришел первым. Но Сэнди? Я не мог этому поверить.

- Что сказал тебе Сэнди, когда ты выиграл скачку? - спросил я.

Джо все еще плакал.

- Он сказал, что он ставил на лошадь, которую я обогнал, и что он со мной
рассчитается,- сказал Джо. Похоже было, что Сэнди выполнил свою угрозу.

- Ты не получил свой пакет с деньгами, я полагаю?

- Нет,- сказал Джо, втягивая воздух носом.

- Ты что же, не имеешь даже представления, откуда приходили деньги? -
спросил я.

- На некоторых конвертах были лондонские штемпеля,- сказал Джо. - Я не
обращал внимания. - Без сомнения, он был слишком занят содержимым
конвертов, чтобы обращать внимание на остальное.

- Ну хорошо,- сказал я,- но теперь-то, когда Сэнди отомстил тебе, ты в
безопасности. Может быть, ты перестанешь реветь? Чего ты раскис?

Вместо ответа Джо вытащил из кармана куртки бумагу и протянул ее мне.

- Раз уж на то пошло, я тебе все выложу. Я не знаю, ^то делать. Помоги мне,
Аллан. Я боюсь.

В свете приборного щитка я видел, что Джо действительно перепуган. Он стал
постепенно трезветь.

Я развернул листок. Обычная бумага для пишущей машинки. Печатными
прописными буквами на ней было написано шариковой ручкой пять слов:
"БОЛИНГБРОК ТЫ БУДЕШЬ КРЕПКО НАКАЗАН".

- Болингброк - это лошадь, которую ты должен был "придержать", да?

- Да. - Он больше не плакал.

- Когда ты это получил? - спросил я.

- Я нашел это сегодня в кармане куртки, когда переодевался перед пятой
скачкой. Когда я снимал куртку, там той бумажки не было.

- И все послеобеденное время ты провел в баре, трясясь от страха? - спросил
я.

- Да... Я вернулся туда, когда ты повез мистера Тюдора в Брайтон. Я и не
думал, что со мной что-то случится из-за Болингброка, хотя все время
боялся, с тех пор как Болингброк пришел первым. И как раз когда я подумал,
что все в порядке, Сэнди перебросил меня через канат, а потом я нашел у
себя в кармане это письмо. Скверно. - В его ноющем голосе опять зазвучала
жалость к самому себе.

Я вернул ему бумажку.

- Что теперь делать? - спросил Джо.

Я не знал, что ему сказать. Он здорово запутался, и ему было чего бояться.
Люди, которые в таких масштабах ворочают лошадьми и жокеями, конечно, ведут
жестокую игру. Промежуток в десять дней между победой Болингброка и этой
запиской мог означать, подумал я, что игра ведется не на прямую. Но это
было слабым утешением для Джо.

Он шмыгал носом и время от времени икал, но, казалось, оправился от слез.
Самая тяжелая стадия опьянения у него прошла. Я включил фары и выехал на
дорогу. Джо вскоре заснул. Он громко храпел.

У Доркинга я разбудил его. У меня было к нему несколько вопросов.

- Джо, кто он, этот мистер Тюдор, которого я отвез в Брайтон? Он тебя
знает.

- Это владелец Болингброка. Я часто езжу на его лошадях.

Я был удивлен.

- Он был доволен, когда Болингброк победил? - спросил я.

- Думаю, что да. Его тогда не было. Хотя потом он прислал мне мои десять
процентов и письмо с благодарностью. Обычное дело.

- Он недавно занимается скачками, верно? - спросил я.

- Свалился к нам на голову одновременно с тобой,- сказал Джо, возвращаясь к
своему развязному тону. - Оба вы появились черные от загара в середине
зимы.

Я прилетел на самолете из африканского, летнего пекла в ледяные объятия
английского октября, но через восемнадцать месяцев моя кожа стала бледной,
как и у любого англичанина. Между тем Тюдор оставался черным.

Джо захихикал.

- Ты знаешь, почему мистер Клиффорд - этот сволочной Тюдор - живет в
Брайтоне? Это дает ему возможность не объяснять всем и каждому, почему он
ходит загорелым круглый год. Будто его просмолили, правда?

Я без всякого сожаления высадил Джо у остановки автобуса на Эпсом. Выложив
мне свои заботы, он, казалось, восстановил собственное "я", по крайней мере
в настоящий момент.

Я повернул в Котсуолд. Сначала я думал о Сэнди Мэйсоне. Я не понимал,
откуда он мог узнать, что Джо собирался "придержать" Болингброка?

Но весь последний час моего путешествия я думал о Кэт.

6

Сцилла спала на софе, прикрыв ноги пледом. Рядом с ней на низеньком столике
стоял полный стакан. Я поднял его и понюхал. Коньяк. Обычно она пила джин и
кампари. Коньяк был только для черных дней.

Она открыла глаза.

- Аллан! Как я рада, что ты вернулся. Который час?

- Половина десятого,- сказал я.

- Ты, наверно, умираешь с голоду,- сказала она, сбрасывая плед. - Почему ты
не разбудил меня сразу? Обед давно готов.

- Я только что приехал, и Джоан уже стряпает на кухне, так что ты отдыхай,-
сказал я.

Мы спустились в столовую. Я сел на свое обычное место. Стул Билла стоял
пустой. Я подумал, что надо будет отодвинуть его к стене.

Когда мы ели жаркое, Сцилла сказала, прервав долгое молчание:

- Приходили двое полицейских.

- Да? Это по поводу завтрашнего дознания?

- Нет, это насчет Билла. - Она отодвинула тарелку. - Они спрашивали меня,
так же как ты, не было ли у мужа каких-нибудь неприятностей. Они полчаса
задавали мне на разный лад одни и те же вопросы. Один из них так прямо и
сказал, что, если я любила мужа, как я говорю, и была с ним в таких
великолепных отношениях, я должна бы знать, не было ли у него осложнений в
жизни. Довольно противные оба.

Она не глядела на меня. Глаза ее были опущены в тарелку с наполовину
съеденным, остывшим жарким, во всем ее поведении была какая-то необычная
неловкость.

- Могу себе представить,- сказал я, догадываясь, в чем дело. - Надо
полагать, они просили объяснить, какие у тебя отношения со мной и почему я
продолжаю жить в вашем доме?

Она подняла глаза с удивлением и видимым облегчением.

- Да. Я не знала, как тебе об этом сказать. Мне кажется, это так
естественно, что ты здесь, но, по-видимому, я не сумела им это объяснить.

- Завтра я перееду отсюда, Сцилла,- сказал я. - Я больше не стану давать
повода для сплетен. Если уж полиция додумалась до такого, представляю, что
говорят в графстве. Я был легкомыслен и очень, очень прошу меня извинить. Я
так же, как и ты, считал совершенно естественным, что остаюсь в доме Билла
и после его смерти.

- Ты ни за что не переедешь отсюда. Ради меня,- сказала Сцилла с такой
решимостью, которой я у нее даже не предполагал. - Ты мне нужен здесь. Если
я не смогу говорить с тобой, останутся одни слезы. Особенно по вечерам.
День проходит в заботах о детях и по хозяйству, и я как-то держусь, но
когда подходит ночь... - На ее внезапно осунувшемся лице я прочел всю
дикую, раздирающую боль утраты, после которой минуло всего четыре дня.

- Пусть говорят, что им вздумается,- сказала она сквозь подступающие слезы.
- Мне нужно, чтобы ты был здесь. Пожалуйста, пожалуйста, не уезжай.

- Я останусь,- сказал я. - Не волнуйся. Я останусь до тех пор, пока я буду
тебе нужен. Но ты должна обещать, что скажешь мне, как только почувствуешь,
что можешь обойтись без меня.

Она вытерла глаза и улыбнулась.

- То есть когда я начну заботиться о своей репутации? Обещаю.

В этот день я проехал почти триста миль, не считая того, что участвовал в
двух скачках. Я устал. Мы рано разошлись по своим спальням. Сцилла обещала
принять снотворное.

Но в два часа ночи она открыла дверь моей спальни. Я сразу проснулся. Она
подошла, зажгла лампу на ночном столике и села на мою постель.

Она выглядела до смешного юной и беспомощной.

На ней была ночная рубашка до колен, бледно-голубая, из прозрачного шифона,
сквозь который просвечивали ее худенькое тело и маленькие круглые груди.

Я приподнялся на локте и провел рукой по голове, приглаживая волосы.

- Не могу заснуть,- сказала она.

- Ты приняла пилюли?

Но я мог сам ответить на этот вопрос. Ее глаза были затуманены, и, если б
она была в ясном сознании, она ни за что не пришла бы ко мне в комнату в
таком виде.

- Пилюли я приняла. Я от них стала как пьяная, но все равно не сплю. Я
приняла еще одну, лишнюю... - Ее голос был невнятным и сонным. - Поговори
со мной,- сказала она,- может быть, я захочу спать. Когда я совсем одна, я
лежу и думаю о Билле.,. Расскажи мне о Пламптоне... Ты говорил, что скакал
на какой-то другой лошади... Расскажи, пожалуйста...

Тогда я сел в постели, набросил ей на плечи покрывало и стал рассказывать о
подарке, который получила Кэт к дню рождения от дяди Джорджа. А сам в это
время думал о том, как часто я рассказывал Полли, Генри и Уильяму всякие
вечерние сказки. Но через некоторое время я заметил, что Спилла не слушает
меня, и медленные, тяжелые слезы падают ей на руки.

- Наверное, ты думаешь, какая я непроходимая дура, что столько плачу,-
сказала она. - Но я ничего не могу с собой поделать.

Она бессильно легла рядом со мной, положив голову на мою подушку. Я
взглянул на ее красивое, милое лицо, на слезы, которые струились мим" ее
ушей и скрывались в ее пушистых, темных волосах, и тихонько поцеловал ее в
лоб. Ее тело два раза вздрогнуло от тяжелых рыданий. Я лег и подложил ей
руку под голову. Она повернулась ко мне, прижалась, отчаянно обняла меня,
медленно всхлипывая в своем страшном, глубоком горе.

И наконец снотворное подействовало. Ее тело расслабилось, дыхание стало
неслышным, ее рука согнулась на моей пижаме. Она лежала поверх моего
одеяла, а февральская ночь была холодная. Свободной рукой я осторожно
вытащил из-под нее одеяло и накинул на нее. Потом я закутал ей плечи
покрывалом. Я выключил свет и лежал в темноте, тихонько баюкая ее, пока она
не заснула крепким сном.

Я улыбнулся, подумав, какое лицо было бы у инспектора Лоджа, если б он
увидел нас в эту минуту. И я подумал еще, что не удовлетворился бы ролью
просто товарища, если б в моих объятиях была не Сцилла, а Кэт.

В течение ночи Сцилла несколько раз принималась беспокойно двигаться,
бормоча какую-то бессмыслицу, и успокаиваясь каждый раз, когда я поглаживал
рукой ее волосы. Ближе к утру она совсем затихла. Я встал, завернул ее в
покрывало и отнес в ее собственную постель. Я знал, что, если она
проснется, она будет смущена и расстроена. А уж это ей было совсем ни к
чему.

Когда я оставил ее, она все еще крепко спала.

Через несколько часов после завтрака наспех я отвез ее в Мейденхед. Она
почти все время дремала, откинувшись на сиденье, и ни разу не заговорила о
том, что было ночью. Я да/ко не был уверен, что она вообще помнила об этом.

Должно быть, Лодж ожидал нас, потому что он сразу же вышел нам навстречу,
как только мы приехали. Он держал в руках пачку бумаг и выглядел солидным и
деловитым. Я представил ему Сциллу, и его глаза сузились, оценивая ее
бледную красоту. Но то, что он сказал, было удивительно.

- Я хотел бы извиниться,- начал он,- за довольно неприятные предположения,
высказанные полицией по поводу вас и мистера Йорка. - Он повернулся ко мне.
- Теперь мы полностью убедились, что вы ни в коей мере не ответственны за
смерть майора Дэвидсона.

- Вы очень великодушны,- сказал я насмешливо, но в душе я был рад услышать
эти слова. Лодж продолжал:

- Вы можете, конечно, сказать следователю все, что хотите, относительно
проволоки, но я предупреждаю вас, что он не придет от этого в восторг. Он
ненавидит фантазии, а у вас нет никаких доказательств. Не огорчайтесь, если
вы не будете согласны с его решением - а решение наверняка будет одно:
смерть от несчастного случая,- потому что в случае надобности следствие
может быть начато снова.

После такого предупреждения я не был обескуражен, когда следователь,
пятидесятилетний мужчина с густыми усами, довольно внимательно выслушал мой
рассказ о падении Билла, но немножко резко обошелся с моей теорией
относительно проволоки. Лодж в своем показании сообщил, что он сопровождал
меня на ипподром, чтобы найти проволоку, о которой я рассказывал, но ничего
не нашел.

Человек, который скакал вслед за мной, когда упал Билл, тоже был вызван на
допрос. Это был жокей-любитель, он жил в Йоркшире, и ему пришлось проделать
большой путь. Он сказал, глядя на меня с извиняющимся видом, что он не
заметил ничего подозрительного И что, по его мнению, это было обычное
падение. Неожиданное, может быть, но ничуть не таинственное. Он так и
излучал здравый смысл.

- Не говорил ли мистер Йорк кому-нибудь в тот день о возможном
существовании проволоки? - 'спросил следователь скептическим тоном. Нет,
мистер Йорк ничего такого не говорил.

Подытожив показания медицинской экспертизы, полиции и других свидетелей,
следователь установил, что майор Дэвидсон умер от повреждений, полученных
во время скачки с препятствиями и нанесенных упавшей на него лошадью.

- Я убежден,- сказал он,- что это падение было просто несчастным случаем.

Спутав время, местная газета не направила на это дознание своего
представителя, и за отсутствием подробного отчета в вечерней и утренней
газетах обо всем этом" появился лишь коротенький абзац. Слово "проволока" в
нем вообще не упоминалось. Это упущение меня не особенно огорчило, но
Сцилла явно вздохнула с облегчением. Она сказала, что не вынесла бы
расспросов друзей, не говоря уж о репортерах.

Похороны Билла состоялись в деревне в пятницу утром, присутствовали на них
только члены семьи и самые близкие друзья. Держа угол гроба на своем плече
и мысленно прощаясь с Биллом, я твердо знал, что не успокоюсь, покуда его
смерть не будет отомщена. Я не знал, как это должно быть сделано, и, как ни
странно, не чувствовал потребности спешить с этим, но в свое время, обещал
я Биллу, в свое время я это сделаю.

Сестра Стиллы приехала на похороны и должна была пожить у них два-три дня.
Я не остался на обед после похорон - на следующий день предстояли скачки, и
я должен был позаботиться о форме и поехал в Лондон, чтобы провести в
конторе долгие сверхурочные часы, улаживая всякие мелочи со страховкой и
пошлиной по целой серии перевозок медной руды.

Конторский штат был очень квалифицированный. Мои обязанности сводились к
тому, чтобы обсуждать с Юзом, моим старшим помощником, повседневные дела
компании, принимать решения и утверждать составленные им" планы, а затем
подписывать бесчисленные письма и документы. Это редко отнимало у меня
больше трех дней в неделю. По субботам была еще еженедельная обязанность
писать письмо отцу. Я чувствовал, что он пропускает все мои сыновние
излияния и рассказы о скачках, а сосредоточивает свой острый ум лишь на
отчете о делах за прошедшую неделю и на моих мыслях о будущем.

Эти субботние отчеты были частью моей жизни в течение уже десяти лет.
Школа? Домашние задания могут подождать, говорил мой отец. Для меня гораздо
важнее знать все детали относительно королевства, которое мне предстоит
унаследовать. Для этой цели он постоянно заставлял меня изучать бумаги,
которые он приносил из конторы домой. К тому времени, когда я кончил школу,
я мог с одного взгляда оценить значение роста мировых цен на сырье, хотя не
имел ни малейшего представления о том, когда, например, был обезглавлен
Карл I.

В пятницу вечером я с нетерпением ждал Кэт. Без тяжелой куртки и фетровых
сапожек, которые были на ней в Пламптоне, она оказалась еще восхитительные.
Она была в сверкающем красном платье, простом, но явно очень дорогом, ее
темные волосы падали на плечи. Казалось, что она светилась изнутри от
какого-то ей одной присущего искрящегося огня. Вечер прошел весело и, для
меня по крайней мере, вполне удовлетворительно. Мы ели, танцевали, болтали.

Когда мы лениво покачивались в медленном ритме музыки, Кэт вдруг внесла
единственную печальную ноту в этот вечер.

- Я видела в газете несколько строк о дознании насчет вашего друга,-
сказала она.

Я прикоснулся губами к ее волосам. Они пахли сладко.

- Смерть от несчастного случая,- пробормотал я. - А я этому не верю.

- Да? - Кэт подняла на меня глаза.

- Как-нибудь я расскажу вам, когда самому будет ясна до конца вся эта
история,- сказал я, любуясь напряженной линией еђ шеи, когда она подняла ко
мне лицо. Как это странно, подумал я, что можно одновременно испытывать два
совершенно разных и очень сильных чувства: удовольствие отдаваться во
власть музыке, держа в объятиях Кэт, ив то же время мучительно
сочувствовать Сцилле, пытающейся приноровиться к своему одиночеству где-то
за восемьдесят миль отсюда, на обдуваемых всеми ветрами холмах Котсуолда.

- Расскажите сейчас,- сказала Кэт, явно заинтересованная. - Если это не
несчастный случай, так что же?

Я колебался. Мне не хотелось, чтобы грубая реальность нарушила волшебное
очарование этого вечера.

- Ну же, ну! - понукала она меня улыбаясь. - Теперь уж вы не смеете
останавливаться, не то я умру от любопытства.

Тогда я рассказал ей о проволоке. Это так потрясло ее, что она перестала
танцевать, и мы неловко остановились посреди зала, так что другие
скользящие мимо пары налетали на нас.

- Господи,- сказала она,- как... как это подло! Она потребовала, чтобы я
объяснил, почему следователь вынес такое решение. Я сказал, что вместе с
проволокой исчезли доказательства, что это не просто несчастный случай.
Тогда она сказала:

- Я не могу перенести мысль, что люди, совершившие такую отвратительную
проделку, останутся безнаказанными.

- Я тоже. И они не останутся безнаказанными, даю вам слово, если только я
смогу что-нибудь сделать.

- Это хорошо,- серьезно сказала- она. И мы снова начали покачиваться в такт
музыке, и я опять обнял ее, и мы поплыли в танце. Мы больше не упоминали
имени Билла.

В этот вечер мне казалось, что мои ноги явно не в должном контакте с полом,
и незнакомый мне трепет сотрясал мои колени. Но Кэт, казалось, ничего не
замечала:

она оставалась остроумной, брызжущей весельем и уж ни капельки не
сентиментальной.

Когда наконец я усаживал ее в машину, присланную дядей Джорджем из
Суссекса, я почувствовал, как это больно - любить. Я был возбужден,
взвинчен, попон тревоги, потому что был уверен, что ее чувство ко мне
далеко не так сильно, как мое к ней.

Я уже знал, что хочу жениться на Кэт, и мне было горько думать, что она
может не полюбить меня.

На следующий день я отправился на скачки в Кемптон-парк. Около весовой я
столкнулся с Дэном. Мы поговорили о том о сем - о погоде, о лошадях, о
ближайших планах Пита относительно нас. Обычные жокейские разговоры. Потом
Дэн спросил:

- Ты встречался с Кэт вчера?

- Да.

- Куда вы ездили?

- В "Ривер-клуб",- ответил я. - А ты куда возил ее?

- В "Ривер-клуб",- сказал Дэн.

- Черт подери,- сказал я. Но мне пришлось засмеяться.

- Значит, мы квиты,- сказал Дэн.

- А она приглашала тебя в гости к дяде Джорджу? - добавил я подозрительно.

- Я еду туда сегодня после скачек,- сказал Дэн, улыбаясь. - А ты?

- В следующую субботу,- сказал я мрачно. - Знаешь, Дэн, она безобразно
дразнит нас.

- Я это выдержу,- сказал Дэн. Он хлопнул меня по плечу. - Не будь таким
несчастным, все обойдется.

- Вот этого я и боюсь,- вздохнул я. Он засмеялся и пошел в весовую. В тот
день происшествий не было. Я скакал на моей большой черной кобыле в скачке
для молодняка, и Дэн опередил меня на два корпуса. В конце дня мы вместе
пошли к автомобильной стоянке.

- Как поживает миссис Дэвидсон? - спросил Дэн.

- Неплохо, если принять во внимание, что у нее выбили почву из-под ног.

- Сбывается кошмар жокейских жен.

- Да,- сказал я.

- Вот это и заставляет остановиться, прежде чем попросить девушку, чтобы
она согласилась жить в этой вечной тревоге.

- Кэт? - спросил я.

- Пожалуй. А ты против?

- Да,- сказал я, стараясь говорить легко. - И еще как. Мы подошли сначала к
его машине. Он положил на сиденье свои скаковые очки. Его чемодан был на
заднем сиденье.

- Пока, приятель,- сказал он. - Подробности письмом.

Я смотрел, как он отъехал, И помахал ему вслед. Я редко кому завидовал.
Сейчас я остро завидовал. Дэну.

Я влез в свой "лотос" и развернул его низкий синий нос к дому.

На дороге через мейденхедский лес я увидел автофургон с лошадьми. Он занял
всю д