с Доменикой Лои. Я поняла почему: если я буду  молчать,
если я останусь Мики, меня приговорят к более легкому наказанию. Жанна -
моя воспитательница, так что главной виновницей будет считаться она.
   Когда снова спускается тьма, я могу думать обо всем этом часами.
   Иногда я совершенно уверена, что я Мишель Изоля. Я узнаю,  что  тетка
лишила меня наследства, что Доменика и  Жанна  сговорились  меня  убить.
Сначала я решаю расстроить их замыслы, затем, когда вижу их вместе подле
меня, меняю решение и, воспользовавшись их же планом,  убиваю  Доменику,
чтобы выдать себя за нее.
   Иногда я выдаю себя за До ради наследства, которого злопамятная  тет-
ка, чувствуя приближение смерти, несправедливо меня лишила. А иногда де-
лаю это, чтобы вернуть себе утраченную  привязанность  Жанны.  Иногда  -
чтобы продолжать мучить. Иногда - чтобы заставить забыть мучения.  Иног-
да-и это самое вероятное-для всего вместе взятого: чтобы остаться  самой
собою, приобретя богатство, и стать новым человеком подле Жанны.
   Бывают ночью и такие минуты, когда я опять Доменика. Серж Реппо  сол-
гал: Мики ничего не знала. Я убила ее. Пламя не пошло в  ее  комнату,  и
тогда я подожгла гараж. Нежданно-негаданно я заняла место той, у которой
как раз и был тогда повод совершить убийство.
   Но кто бы я ни была - Доменика или Мишель, в последнюю минуту я  ока-
зываюсь в охваченной огнем комнате. Стоя перед окном на втором этаже,  я
держу в руках горящую рубашку, накрываю ею лицо и от боли впиваюсь в нее
зубами - ведь во рту у меня потом нашли обуглившиеся клочки  материи.  Я
выбрасываюсь из окна, падаю на ступени входной лестницы. Прибегают сосе-
ди, надо мной склоняется Жанна, и, поскольку я  непременно  должна  быть
До, в этом почерневшем полутрупе без волос и без кожи она узнает  именно
До.
   Затем - ослепительный свет клиники. Я - уже третья. Я ничего этого не
делала, ничего не хотела сделать и не желаю быть никем из них обеих. Я -
это я. Ну, а прочие... Что ж, смерть своих детей не спутает. Меня лечат.
Меня допрашивают. Я стараюсь говорить как можно меньше.  У  следователя,
при встречах с моими защитниками или с психиатрами, в чье распоряжение я
поступаю каждый Божий день после обеда, я отмалчиваюсь  или  говорю  "не
помню". Я отзываюсь на имя Мишель Изоля и предоставляю Жанне решать нашу
судьбу - так, как она найдет нужным.
   Меня больше не трогает даже злая насмешка крестной  Мидоля:  согласно
ее завещанию, Мики должна выплачиваться рента - ровно  столько,  сколько
получала бывшая банковская служащая Доменика Лои, которая и обязана вып-
лачивать ежемесячно означенную сумму.
   Мики!.. Та, что двести раз в день проводила щеткой по волосам...
   Бросала недокуренную сигарету... Мики, засыпавшая мгновенно, как кук-
ла. Мики, плачущая во сне... Кто я, Мики или Доменика? Уже не знаю.
   Что, если Серж Реппо, прочитав газету и вспомнив  о  телеграмме,  все
выдумал? Все: и свою встречу с Мики на пляже, и встречу с ней в табачной
лавке  в  Леке,  и  слежку,  которую  она  якобы  поручила   ему   перед
убийством... Тогда я - До, и все произошло так, как мы с Жанной  задума-
ли. А Габриель, упорствуя в своем стремлении отомстить  за  подругу,  ее
погубил, да и я сама погубила себя, заняв место Мики, ведь только у Мики
и были мотивы для убийства.
   Доменика или Мики?
   Если Серж Реппо не солгал, то в день пожара ошиблась Жанна, ошибается
сейчас и всегда будет ошибаться. Я - Мики, а она этого не знает.
   Не знает.
   Не знает.
   Либо она знала это с первой минуты, когда я была еще без  волос,  без
кожи, без памяти.
   Я схожу с ума.
   Жанна знает.
   Жанна всегда знала.
   Потому что тогда все объясняется. С того времени, как я открыла глаза
при вспышке белого света, одна только Жанна признала во мне До. Все, ко-
го я встречала, в том числе мой любовник и мой отец, признали во мне Ми-
ки. Потому что я и есть Мики.
   Серж Реппо не солгал.
   Жанна и До замыслили меня убить. Я узнала, что они готовят мне  поги-
бель, и убила До, чтобы стать ею, ведь крестная не отказала себе в  удо-
вольствии сообщить мне, что изменила завещание.
   Да и никогда Жанна не ошибалась. Вечером перед пожаром  она  увидела,
что ее план провалился.
   Она знала, что я Мики, но ничего не сказала. Почему?
   Когда же я заполняла в гостинице бланк, то ошиблась потому, что перед
пожаром училась быть До. Но я никогда не была До; ни для Жанны,  ни  для
кого другого.
   Почему Жанна ничего не сказала?
   Я одинока. Одинока в своих поисках истины. Одинока в  своих  попытках
понять. Если я Мики, то я знаю, почему Жанна хотела меня убить. Мне  ка-
жется, я знаю, почему она - уже потом, - несмотря ни на что, убедила ме-
ня, что мы сообщницы. "Плевала я на деньги, умоляю, молчи".
   Если я Доменика - я лишаюсь всего.
   Во время прогулки в тюремном дворе я стараюсь увидеть свое  отражение
в оконном стекле. Холодно. Я всегда зябну. Мики, наверное,  тоже  всегда
зябла. Пожалуй, из двух сестер, которыми я не хочу быть, Мики мне больше
сродни. Разве Доменика зябла, разве ее бросало в озноб от зависти и зло-
бы, когда она бродила под окнами своей длинноволосой жертвы?
   Снова спускается тьма. Надзирательница запирает за мной камеру, в ко-
торой живут три призрака. На своей койке я чувствую себя так, как в пер-
вый вечер в клинике. Я успокаиваюсь. Еще одну ночь я могу быть кем захо-
чу.
   Хочу - Мики, которую любили так сильно, что хотели убить. Хочу - дру-
гой.
   Я мирюсь с собой даже в роли Доменики. Я думаю о том, что меня увезут
далеко-далеко, на день, на неделю, а может, и на больший срок и  что,  в
конце концов, судьба не во всем мне отказывает: я увижу Италию.
   Память вернулась к подследственной в январе, спустя две недели  после
ее возвращения из Флоренции, как раз в ту минуту, когда она подносила ко
рту стакан с водой. Стакан упал на пол, но не разбился. Бог весть  поче-
му.
   В том же году она предстала перед судом присяжных Экса - анПрованс. В
убийстве Сержа Реппо суд, учитывая состояние подсудимой в момент  совер-
шения убийства, признал ее невиновной. Но за участие в убийстве Доменики
Лои, совершенном Жанной Мюрно, ее приговорили к десяти  годам  тюремного
заключения.
   Во время публичного судебного разбирательства она всячески  старалась
стушеваться, предоставляя своей бывшей гувернантке отвечать на  задавае-
мые им обеим вопросы.
   Выслушав приговор, она побледнела и прижала руку в белой  перчатке  к
губам. Жанна Мюрно, приговоренная к тридцати годам лишения свободы, при-
вычным жестом мягко отвела ее руку и сказала ей что-то по-итальянски.
   Перед жандармом, который должен был увести осужденную из  зала  суда,
девушка предстала очень спокойной. Она угадала, что он служил в  Алжире,
и даже сказала, какой одеколон он употребляет, потому что когда-то у нее
был знакомый, который таким душился. Однажды летней ночью  в  машине  он
сказал ей название этого мужского одеколона - оно какое-то трогательное,
и залихватское, и, пожалуй, такое же мерзкое, как и самый запах: "Ловуш-
ка для Золушки".
   Париж, февраль 1962 года