опустели,  кое-где  копошились
темные фигуры,  пахнуло  навозом,  деревней,  всхрапнула  и  переступила
лошадь. Даша с  Костей  шли  неторопливо,  уверенно,  дорогу  оба  знали
хорошо. Рядом взвизгнуло, посыпались искры, блеснуло длинное лезвие ножа
- работал запоздалый точильщик.
   - Не порежешься в темноте, дядя? - весело спросила Даша.
   - Мы привычные, - равнодушно ответил мужик, пробуя лезвие ногтем и не
поднимая головы.
   Даша молча протянула ему две семечки,  мужик  бросил  их  в  жестяную
кружку и сказал:
   - Идите с богом.
   Только приглядевшись. Костя  приметил  за  спиной  точильщика  темные
фигуры и подумал: "Силой отсюда не вырвешься, перехватят. И смотри,  как
хитро задумали: если бы ту лавочку  с  гармонистом  миновать,  а  обойти
стороной можно, то сейчас без семечек  около  "точильщика"  застряли  бы
плотно". В который уже раз Костя  убедился:  облава  результатов  бы  не
принесла.  Он  представил  себе  напряженность  кольца  оцепления,   его
разорванность: первый сигнал - и сходка ушла бы, как вода сквозь сито. А
где зацепились, там ножами, двое-трое на одного, из-за  угла.  Мелентьев
предлагал пройти внутрь и брать с двух сторон. Как пройти?  Его,  Костю,
одного сама Даша Паненка проводит уже через четвертые двери.
   -  Молись,  начальник,  -  Даша  указала  на  одноэтажное  здание  со
светящимися окнами.
   Костя оглянулся, увидел криво выписанную вывеску "Починка модельной и
какой хочешь обуви", подошел к мастерской,  отпер  своим  ключом  дверь,
кивнул:
   - Заходи, Даша.
   Костя зажег свечу, керосинку, поставил чайник. Даша наблюдала за ним,
сидя на табуретке.
   -  Значит,  дед  тоже  перевертыш?  -  она  криво  улыбнулась,  стала
некрасивой и жалкой.
   Костя не ответил,  взглянул  в  окно.  К  трактиру  подошел  человек,
оглянулся, скрылся за дверью.
   - Дед на царской каторге с моим начальником в одной связке  ходил.  У
меня давно ключ от  этой  лавочки.  -  Не  мог  же  Костя  сказать,  что
мастерская используется в оперативных целях.
   - А ты чего здесь привстал, подштанники сменить?
   - А вдруг Корней еще не пришел, Даша? - Костя обнял девушку за плечи.
- Лучше позже, чем раньше.
   Он вытащил из кармана пузырек, разлил в кружки, плеснул воды, запахло
остро и незнакомо.
   - Что это?
   - Валерьянка, нервные употребляют, для внутренней стойкости, -  Костя
взболтнул своей кружкой и выпил. - Гадость.
   - Дрейфишь. Лучше водки стакан, - сказала Даша, тоже выпила, тряхнула
головой. - Отрава.
   Костя не ответил, сел на табурет у окна,  наблюдал  за  трактиром.  И
вновь увидела Даша в Косте Воронцове силу и мужицкую стать,  тяжеловатую
и неброскую, оттого еще  более  притягательную.  Она  подошла,  легонько
обняла его, впервые со дня знакомства, оперлась  грудью  на  его  плечо.
Костя погладил ее руку, бод-нулся ласково, будто телок,  не  повернулся:
был он там - у желтых подслеповатых окон трактира.
   - А откуда ты знаешь, пришел уже Корней, нет ли? - Даша отстранилась.
   - Не знаю я, ничего не знаю, Даша. Даша заметила,  что  Костя  ни  на
один ее вопрос ни разу не ответил. Не доверяет, использует и бросит. Она
оглянулась  в  поисках  оружия,  увидела  ящик  с  инструментами,  взяла
молоток, ручка которого была отполирована ладонями хозяина.
   - Оставь, - Костя не  повернулся,  Даша  заметила  свое  отражение  в
стекле окна. - Отдохни,  говорить  неохота,  одному  побыть  необходимо,
умишко свой в кулак собрать.  Я  ведь,  Даша,  на  воровской  сходке  за
новенького, - он говорил монотонно, словно сам с собой.
   Даша гладила полированную ручку  молотка,  злость  прошла,  да  и  не
ударить ей по стриженому круглому затылку, так схватилась, от  глупости.
Прижимая молоток к груди, она снова подошла к  Косте  и  севшим  голосом
прошептала:
   - Чем ты меня взял, курносый? Каким дурманом отравил?
   - Я тут с краю, Даша, - печально  ответил  он.  -  Ты  сама  с  собой
разобраться не можешь. Не правду и зло чуешь, а правду и добро  признать
не хочешь, гордость не дает боль и обиду забыть. А меня  ты  не  любишь,
Даша, и в голову не бери.
   - А ты меня любишь? - перебила  она.  -  Ты,  большевик,  меня  такую
возьмешь?
   Костя повернулся, взглянул  на  девушку.  В  тусклом  пляшущем  свете
керосиновой лампы Даша стала еще красивее, глаза зеленые светились,  как
у зверя, и вообще она казалась нереальной, то  ли  ведьма,  то  ли  фея.
Костя вытер пот,  тихонько  кашлянул,  проверяя,  не  пропал  ли  голос,
сказал:
   - Ты меня пощади, Даша. Мне сейчас сил надо много, а взять  негде,  -
Костя улыбнулся жалко, будто боль проглотил, и  вновь  стал  смотреть  в
окно.
   Даша неожиданно вспомнила, как в девятнадцатом, еще паданкой,  где-то
под Краснодаром видела, как офицеры расстреливали морячка. Когда  стволы
поднялись, он распахнул бушлат, словно не пули ждал, а девчонку любимую,
сказал громко, тоскливо:
   - Силы бы мне сейчас! Силы!
   Долго потом морячок Даше виделся. Такого парня встретить мечтала она,
обнять, прижать к груди - и жить можно. Даша тихонько, не  стукнуть  бы.
положила молоток и спросила:
   - Чего же ты людям говорить станешь? Да и  знаешь  ли,  сколько  твоя
жизнь на сходке стоит?
   - Цена везде одна, а  определять  не  мне.  Как  прожито,  столько  и
нажито. - Костя встал, проверил, ладно ли застегнут воротничок,  одернул
кожанку, глядясь в оконное стекло, причесался.
 
*** 
 
   Корней пришел, однако остановился за портьерой, и сидевшие в зале его
не заметили.
   Столы были сдвинуты, образуя букву "п" - видно, присутствующим  очень
хотелось придать своему собранию вид пристойный и  официальный.  Накрыли
столы богато, но  никто  не  ел,  пили  только  квас,  хотя  большинство
"депутатов" были пьяницами отчаянными, а некоторые откровенно голодны.
   Мест было около ста,  собралось  человек  сорок,  и  расселись  через
одного, в "президиуме"  развалился  Сипатый,  четыре  стула  рядом  были
свободны. Одессит и Ленечка сидели по углам главного стола.
   Корнея  через  заднюю  дверь  впустил  хозяин  заведения,  который  к
воровским делам никакого  отношения  не  имел,  краденого  не  принимал,
однако   из-за   месторасположения   трактирчика   и   его    абсолютной
незащищенности в вечернее и ночное время отказать  в  просьбе  "справить
именины" не посмел. Корней стоял  за  портьерой,  оглядывал  "собрание",
видел широкие плечи и  прибитый  сединой  затылок  Сипатого  и  думал  о
жизненной  суете,  несбывшихся  мечтах,  мерзости  происходящего  и  еще
большей мерзости, которая предстоит.
   С кем воевать? Серьезных людей тут по пальцам перечтешь, но  казна  -
сто тысяч, деньги громадные, а возьмет Хан сейф, нет - еще неизвестно.
   Расчет Корнея был прост: казну оставить за собой,  сходке  больше  не
собраться, уголовный розыск, да и сам Корней  не  позволят.  Схода  нет,
ответа не перед кем держать. Одно плохо: все  это  и  Сипатый  скумекал,
потому, рискуя, свою шкуру  дырявую  на  сходку  и  притащил.  Навел  бы
уголовку на него Корней - за Сипатым грехи немалые, - да не  знает,  где
тот в Москве засел.
   - Корень человек уважаемый, слова не скажу, обещал  быть,  -  Сипатый
повернулся к старику Савелию, дернул взглядом.
   - Обещал, обещал, - запричитал  Савелий.  -  Люди  засвидетельствуют,
истинную правду говорю, - он указал на Кабана и отца Митрия.
   - От Корнея обещаний и не требуется, он казначей наш, он должен быть,
- продолжал Сипатый. Голос у него был низкий и красивый, в песне, видно,
хорошо слышится. - Сто тыщ Корнею дадено было - деньги  солидные,  -  он
оглядел присутствующих, которые не ели, не пили, зато папирос и  цигарок
не гасили, дым тяжело слоился над столом, как над полем битвы.
   Большинство людей и не знали, зачем сюда  пришли:  риск  один,  толку
никакого. Кассу, которую хранил Корней, собрали для помощи бежавшим и на
организацию побегов. С удачных "дел" отчислялась доля,  которая,  пройдя
через многие руки, попадала к Корнею. О гостинице "Встреча" для солидных
гастролеров знали немногие, и разговора Сипатого, его цели  почти  никто
не понимал. Выпить, поесть вволю, спеть  душевное,  одного  расцеловать,
другому морду набить - это сход,  а  сейчас  вроде  какого-то  собрания:
начальник говорит, а ты знай помалкивай.
   - Судить Корнея не могу не выслушавши, - продолжал Сипатый. -  Он  за
деньги отчитаться должон. Но раз не явился,  полагаю,  люди,  что  кассу
нашу у него требуется забрать...
   - Что там осталось-то? - срепетированно подал реплику Ленечка.
   - Что осталось, то и забрать, - картавя, встрял Одессит. - Самого  по
обычаю нашему, - он чиркнул большим пальцем по горлу.
   - Кассу пополнить, -  дрожащим  голосом  вступил  старик  Савелий,  -
обчеству денежки  необходимы.  Кто  в  беду  попадет,  дите  с  молодкой
оставит, на хлебушек-то требуется.
   -  Ежели  люди  разрешат,  -  перекрывая  возникший  говорок,  сказал
Сипатый, -  с  Корнеем  я  разберусь,  а  на  новую  кассу  скинемся  по
способности, - он вынул из кармана пачку денег, бросил на стол небрежно.
- Три тыщи.
   - Две, - бросил деньги Одессит.
   - Восемьсот, - подкинул Ленечка. Митрий ковырял в  зубах,  усмехался,
многие полезли в карманы, парень с землистым цветом лица не сводил  глаз
с розовой ветчины, отщипывал от куска хлеба, жевал тщательно.
   Сипатый мигнул Ленечке, тот поднялся  легко,  взял  пачку  червонцев,
ловко  прищелкнув,  пересчитал,  подошел  к  парню,  выложил  перед  ним
хрустящие купюры.
   - Пятьсот, Кузя. Расписки не берем, мы не Корней.
   - Это дело, - старик Савелий хлопнул в ладоши. - На полной мели Кузя,
ему очень требуется.
   Кузя  погладил  деньги,  взять  не  смел,  проглотил  корочку  хлеба,
привстал, поклонился неловко.
   Ленечка, худой и жилистый, придавил Кузю жесткой ладонью.
   - Не за поклон даем, не на  бедность,  -  он  стрельнул  взглядом  на
Сипатого, который лишь наклонил голову.
   За столом одобрительно зашумели, раздались голоса:
   - Вот это по-нашенски...
   - Люди должны помогать...
   - Ежели каждый положит... а возьмет пятьсот...
   - Верно, - одобрительно прогудел Сипатый, он ждал  такой  реакции.  -
Общество страдать не должно, эти хрусты, -  он  хлопнул  по  деньгам,  -
пожарные, их на большую беду держать надобно. Вы  лучшие  люди  делового
общества. Ну, как бы соратники в ратном войске, -  Сипатый  знал,  какую
струну дернуть, "люди" расправили плечи, подняли головы. -  У  Пугачева,
скажем, либо у  Стеньки  Разина  в  войске  дисциплина  была:  обиженных
поддержать, захребетников - к ногтю. Ты, Кузя, безвинно был  у  дяди  на
поруках, возвернулся пустой - получи. В Сокольниках обитаешь?
   - В цвет, Сипатый, - восхищенно откликнулся Кузя.
   - Там наших порядком наберется, да и нэпмачи жиреют. Я тебя над  ними
старшим назначаю, буржуям передай: сход решил за их животы десять кусков
получить, - Сипатый заметил, да и другие тоже, как Кузя деньги, лежавшие
перед ним, тихонечко отодвинул. - Не дадут? Скажи, сам приду, возьму  не
десять, а сто, с женами и девками...
   - Добрый вечер, люди! - Корней дождался,  когда  Сипатый  выложил  на
стол козыри, вышел из-за портьеры к свету. - Не десять, так  сто,  да  с
женами и девками, - он, как сумел,  рассмеялся.  -  Батыя  замашки,  так
татарва нас топтала.
   Элегантный и подтянутый, похожий  на  иностранца,  Корней  производил
впечатление. Несколько человек даже встали.
   - Сидите, люди, все равны, - Корней положил на свободный стул  шляпу,
трость и портфель. - Извините, припозднился я, - он взглянул на Сипатого
с насмешкой, кивнул  на  лежавшие  на  столе  деньги.  -  Корень  деньги
общества попер, а вы восполняете? Хорошее дело, - Корней, стоя, налил из
графина большую рюмку, поднял. - По русскому обычаю!
   Налили мгновенно. Сипатый, Одессит и Ленечка вынуждены были  молчать,
остановить людей уже не представлялось возможным.
   - Со свиданьицем, деловой народ! - Корней выпил, тут же налил  снова,
поднял, ждал, глядя, как глотают, не прожевывая,  не  дыша  даже.  -  За
дорогих гостей! - он кивнул  Сипатому  и  подручным.  -  Они  прибыли  в
стольный город на променаж, а нам  с  вами  тут  жить.  Со  здоровьицем,
дорогие гости, - выпил, переждал чуток, пока люди на закуску бросятся, и
продолжал:
   - Сейчас закусим,  чем  бог  послал,  дела  обождут.  А  пока  скажу,
уважаемые: не случалось на Руси, чтобы гость уму-разуму хозяина учил.
   Люди ели, кивали согласно, смотрели на Корнея  с  благодарностью,  и,
хотя он  понимал  прекрасно,  что  Сипатый  поступил  правильно,  сыграл
против. Пусть пьют, Корнею от них лишь эти пять - десять минут поддержки
и нужно, дальше он сам разберется.
   Старик Савелий втянул седую голову в плечи, не ел, не пил, на дверь и
взглянуть не смел, прикидывал, как выбраться теперь.  Отец  Митрий,  как
сидел, откинувшись вольготно, так  и  не  двинулся,  махнул  лишь  водки
стакан, взял щепоть капусты квашеной и лениво думал, что Сипатый  сер  и
глуп, затея его с оброком пуста изначально. Нэпман при Советской  власти
уголовникам копейки не даст, навострит милицию, мелкое же жулье лишь  на
водку и марафет тянет, золотушники  и  другие  люди  имущие  не  пришли,
Сипатый денег не получит, конец ему. Корней людям еще по рюмке  разрешит
- и гостей на ножи бросит.
   Корней выдержал паузу точно, налил снова, когда  жулье  первый  голод
утолило. Получилось, что пьют  по  его,  Корнееву,  приказу,  однако  он
поднять рюмки не дал, свою отставил и  быстро,  не  упуская  инициативу,
сказал:
   - Зенки на меня, уважаемые! - он выставил на  стол  портфель,  открыл
замки, перевернул, и  пачки  червонцев  в  банковской  упаковке  выросли
горкой рядом с тощенькими стопками Сипатого и его дружков. - Казна ваша,
сто штук, до грошика. А расходы у меня были, - Корней положил на  деньги
бухгалтерскую книжку, - и немалые. Клим, ты от дяди  ушел?  Валет,  твою
бабу с пацанами два года кормил? - он не давал никому ответить,  говорил
быстро, перечисляя, кому на что отчислялись деньги. На самом деле Корней
не имел к этим делам  отношения,  но  жизнь  воровская  путаная,  водкой
залита, марафетом подернута - кто что помнит?
   - Встаньте, люди, прошу  вас.  Я,  Корней,  прощу.  А  ты,  -  Корней
опрокинул рюмку Сипатого, - сиди. Ну что ж, выпьем за  товарищество,  за
веру нашу друг другу.
   У  чувствительных  выступили  на  глазах  слезы.  Когда  все  выпили,
смотреть на Сипатого, Одессита и Ленечку никто не мог. Сипатый  рванулся
к двери, вытаскивая на  ходу  наган,  но  налетел  на  Костю  Воронцова,
который ловко у бандита наган выхватил и  ударил  рукояткой  по  голове.
Сипатый упал, остальные застыли на местах.
   - Нехорошо, граждане, - спокойно  сказал  Костя,  разрядил  наган.  -
Договорились прийти без оружия, и я свой  под  подушкой  оставил,  -  он
бросил наган на стол, патроны швырнул в угол, они  безобидно  защелкали,
как простые камешки.
   - Воронок! - выдохнул кто-то.
   - Воронок - тюремная машина, - Костя повернулся, подвел к столу Дашу.
- А меня зовут Константин Николаевич  Воронцов.  Я  один  пришел  и  без
оружия, как договорено, -  он  для  убедительности  провел  ладонями  по
кожанке.  -  Поговорить  с  вами  хочу.  Василий   Митрофанович,   Семен
Израилевич,  -  обратился  Костя  к  Ленечке  и  Одесситу,  -  поднимите
друга-то, усадите, вроде ему нехорошо...
   Ленечка и Одессит вскинулись, подняли Сипатого.  Голова  его  свисала
безжизненно.
   - Придуривается, - Костя усмехнулся.  -  Прохоров,  Коля  Ломакин,  -
обратился к двум крепким парням, сидевшим с краю, кивнул  на  Ленечку  и
Одессита, - у них пистолетики-то заберите. Неловко: мы как порядочные, а
они при пушках.
   Ленечку и Одессита обезоружили мгновенно, походя надавали по мордам и
по примеру Воронцова патроны кинули в угол, а  оружие  -  на  стол.  Все
происходило так быстро, что никто не успевал задуматься, чьи  приказания
выполняют, как появился Воронцов на  сходке  и  с  какой  целью.  Корней
подумать успел и,  хотя  решения  не  принял,  сдаваться  не  собирался.
Положение его было более чем щекотливое, доказанных преступлений за  ним
после амнистии не имелось, но на глазах у всех сдаваться мальчишке он не
мог. Слишком долго, ценой многих жизней. Корней свой  авторитет  растил,
чтобы вмиг потерять весь до последней капелюшечки.
   - А вы, гражданин, при  вашей  солидности  и  кристальной  честности,
пистолетик сдайте добровольно. Так красивше будет, -  Костя  смотрел  на
Корнея серьезно, понимая, что все была присказка.
   Корней  кивнул,  вынул  вороненый  "вальтер",  наставил  на  Костю  и
выстрелил. Пуля почти чиркнула по волосам Воронцова.
   - Стрелять умеете, - Костя провел ладонью по волосам.
   - Сядь пока, товарищ начальник, - сказал Корней, указал Даше на место
рядом с собой. - Ты провела?
   Даша кивнула, но прошла вдоль стола, села рядом с отцом Митрием.
   - Водку не пить, молчать, - тихо отдавал команды Корней. Костя  налил
себе квасу, выпил, снова налил. - Маслята соберите, сопли подтереть.
   Собрали  разбросанные  патроны,  зарядили  наганы,  теперь  на  Костю
смотрел не один ствол, а четыре.
   - У меня предчувствие, доживу до глубокой старости, - повторил  Костя
любимое выражение своего знакомого и вновь хлебнул квасу.
   -  Один  предчувствовал  -  совсем  чувствовать  перестал,  -  Корней
хмыкнул, скривился в улыбке. - Зачем пожаловал?
   - Поговорить, - ответил Костя. - Пока оружие не разрядите,  слова  не
скажу.
   - Окружили? Тебя не  спасут,  -  Корней  оглядел  собравшихся.  -  Не
дадимся товарищам? Пробьемся?
   - Не дадимся!
   - Пробьемся!
   Отвечали  неуверенно,  но  отвечали,  первый  хмель   прошел,   лица,
повернутые к Косте, твердели, щелкнули ножи.
   "Облава",  "милиция",  "пробьемся",  -   прошелестело   над   столом,
шваркнули по полу подошвами, подались вперед. Стая готовилась к броску.
   Эх, не так все у Кости Воронцова складывалось, все поперек.
 
*** 
 
   В это время из небольшой гостиницы, расположенной в переулке за  кино
"Аре", выдвинулась мужская фигура, застыла у чугунной  решетки.  Тишина.
Где-то тявкнула спросонья собака, стукнули на булыжной  мостовой  колеса
пролетки.
   Хан отодвинул решетку, взглянул  на  неподвижного  сторожа,  который,
обнимая винтовку, как пьяный деревцо, мертво  привалился  на  ступеньках
особнячка. Хан набалдашником трости сдвинул котелок на затылок,  подумал
недолго,  поставил  элегантный  чемодан,  который  вынес  из   особнячка
гостиницы, подхватил тело с  винтовкой  и  спрятал  в  помещении.  Через
несколько минут Хан вышел  на  Арбат  и  остановился  у  афишной  тумбы,
пестревшей афишей:
   "Пат и Паташон в последней, небывало оригинальной комедии "ОН, ОНА  И
ГАМЛЕТ".
   Авто, которое должно было его  ждать  здесь,  отсутствовало,  и  Хан,
прекрасно понимая,  что,  прогуливаясь  здесь  после  начала  последнего
сеанса, выглядит как последний фраер, неслышно выругался.  Не  успел  он
закончить витиеватое выражение, как за углом хрипловато стукнул мотор  и
из переулка, отдуваясь, выкатился  некогда  лакированный  "стейер".  Хан
вспрыгнул на ходу.
   - Ты к шлюшке на свиданку можешь припоздниться, - захлопывая за собой
дверцу, рыкнул Хан. - Костогрыз.
   Шофер лишь пожал плечами и покатил переулками к Поварской. Не мог  он
ответить, что опоздал, так как выполнял приказ Корнея и следил за  Ханом
от самого ресторана, видел, как был "снят" часовой, засек время,  слышал
в помещении крик и наконец  был  свидетелем  последних  действий  героя.
Машину держать  в  переулке  было  нельзя:  мало  их  сейчас  по  городу
катается. Пока он добежал до своей колымаги, завел, подкатил  к  "Арсу",
еще и дух не перевел.
   Шофер все  это  не  сказал,  знал,  кто  сидит  сзади.  Лучше  дюжину
оскорблений проглотить, чем один раз этого парня разгневать.  "Хан  идет
по человеческой крови, как по суху, - думал  шофер,  старинный  приятель
Корнея, выполнявший его поручения раз в год, а