втихую: не было Хана и не стало, кто всполошится?
   - Привык я, - Хан оглядел великолепно сидевший смокинг, вытянул ноги,
любуясь лакированными штиблетами. - И  от  людей  уважение.  Может,  так
пойдем. Корней, а?
   - Касса твоя два дня пролежит, не сгниет?
   - Уверен, - Хан самодовольно усмехнулся. - Она не у  людей  спрятана.
Люди, Корней, - самое ненадежное, что на земле существует...
   - Идем, Сенека, - прервал его неожиданные философствования Корней.
 
*** 
 
   - Значит, круглая и крутится, - довольно повторил  Корней,  оглядывая
Дашу.
   Он выбрал квартиру Натансона из противоречия логике Мелентьева. Никак
пугливый нэпман, мошенник и чистодел не подходил для  временной  берлоги
двух убийц. Никогда, решит Мелентьев, и Корней повел Хана именно сюда. И
- чего от себя самого скрывать - очень он рассчитывал тут Паненку найти,
самое для нее место подходящее.
   - Нет, что бы про меня людишки ни болтали, - потирая крепкие  ладони,
сказал Корней, - а умен я  незаурядно.  Как  полагаешь.  Паненка?  -  он
оперся на спинку кресла,  нагнулся  к  Даше  и,  хотя  ожидал  пощечины,
увернуться не успел. Девушка вскользь, но мазнула его по щеке.
   Корней рассмеялся, а Хан, проверив на дверях запоры и швырнув хозяина
на диван, сказал:
   - Свободой клянусь, я в девчонку влюбился. Даша, как всякая  женщина,
тонко чувствовала отношение мужчины. Алмаз сейчас о  ней  забыл,  думает
только о своей шкуре. Корней  еще  тянется  к  ней,  но  так,  самолюбие
потешить, не более, а Хан  смотрит,  как  на  забавного  щенка,  который
цапнуть норовит. Со щенком можно поиграть, но лучше утопить и  не  иметь
лишней мороки. Хан опасен, не Корней: старика уговорить можно - молодого
нельзя, он глухой.
   Корней жестом вызвал хозяина в прихожую и оставил Дашу и Хана вдвоем.
   - Все играешь, не надоело? - добродушно спросил Хан.
   Даша не ответила, смотрела подозрительно.
   - Верно, что ты Воронцова на сходку провела?
   - Верно, - Даша решила не злить парня, не выказывать  ни  страха,  ни
презрения, - он один потолковать с людьми хотел, а твой хозяин  на  него
ребят натравил...
   На "хозяина" Хан  не  среагировал,  но,  когда  Даша  сказала  "ребят
натравил", вскинулся:
   - Ну, там не только сявки были, кое-кого знаю...  Сипатый  -  у  него
своя корысть, а отца Митрия, к примеру, попробуй натрави...
   - Убил Корней Дмитрия Степановича...
   - Врешь, - убежденно сказал Хан, хотя слышал то же от самого  Корнея.
- Не станет Корней на себя кровь брать, остережется...
   - Выхода не было - только вход. Дмитрий Степанович его...
   - Он двум богам служил, - сказал Корней, слышавший весь разговор. - А
крови. Хан, на мне и  так  предостаточно,  -  он  помолчал,  разглядывая
молодых людей. - Больше, меньше - давно без разницы.
   Хан поднялся легко, поигрывая тростью, очень она его забавляла, вышел
из комнаты. Хозяин, смешно подвязанный фартуком, выволакивал  из  чулана
различное барахло. Хан помог ему  выдернуть  плетеную  пыльную  корзину,
отряхнул  руки,  взглянул  на  висевший  на  стене  телефонный  аппарат,
помедлил, затем заглянул в комнату.  Корней,  обхватив  Дашу  за  плечи,
что-то шептал, девушка упиралась ему в  грудь  ладонями  и  отрицательно
качала головой.
   - Корней, мне позвонить требуется, не возражаешь? - спросил Хан.
   - Звони! - оттолкнув Дашу, раздраженно  ответил  Корней,  но  тут  же
спохватился и выскочил в  коридор.  -  Куда?  Откуда  у  тебя  друзья  с
телефонами? - он держал в руке пистолет.
   Хан уже  назвал  номер,  покосился  на  пистолет  и,  прикрыв  трубку
ладонью, сказал:
   - Не бренчи нервами, одной мадаме скажу... - Видно, ему ответили, так
как Хан сказал в аппарат:
   - Люси? А тебе может звонить и другой? - он  подмигнул  Корнею.  -  Я
задержусь в "Астории", ночевать не приду...
   Корней вырвал у Хана трубку, прижал к уху и услышал женский голос:
   - Жоржик, ты обещал...
   Хан сжал Корнею кисть руки,  державшую  пистолет,  забрал  оружие  и,
оставив Корнея у телефона, вернулся в комнату.
   - Что за девка? Зачем звонил?  -  преследуя  его  по  пятам,  спросил
Корней.
   Хан подбросил на ладони  пистолет,  опустил  в  карман,  взглянул  на
Корнея с интересом. Вдруг лицо молодого человека потеряло  окаменелость,
он улыбнулся, показав великолепные зубы. Даша вспомнила, что раньше,  до
убийства Сынка, улыбавшийся Хан нравился ей, и даже очень.
   - Ас ней, - Корней кивнул на Дашу, -  как  поступим?  С  собой  брать
глупо, оставлять еще глупее.
   - Обычно, дедовским способом, - в руке Хана сверкнул нож.
   Даша метнулась к окну, пытаясь открыть.
   - Брось, Паненка, шутим, - Корней  подмигнул  Хану,  обводя  взглядом
комнату, мол, не здесь же кончать девчонку, шуму много. - Будем уходить,
тебя с собой заберем, а из Москвы выедем - шагай на все стороны.
   Даша понимала, лжет Корней, живой не отпустит,  но  и  сейчас,  здесь
кончить не разрешит. Она открыла окно, села  на  подоконник,  глянула  с
третьего этажа на булыжную мостовую и сказала:
   - На шаг подойдешь, выпрыгну.
   - Не стоит, Даша, - Хан поигрывал ножом, улыбался,  и  глаза  у  него
были ласковые и усталые. - Все кончилось, а может, просто перерыв.
   Хан, продолжая смотреть на Дашу, схватил Корнея за  плечо,  дернул  к
себе и ударил ножом в грудь. Даша прикусила  ладонь,  смотрела,  онемев.
Корней издал нечленораздельный звук, качнулся, но Хан держал его  крепко
за плечи, рукоятка ножа торчала из груди Корнея, по  пиджаку  и  манишке
текла кровь, лицо стало бледнее обычного, по щеке прокатилась слеза.
   - Страшно? - Хан выдернув нож, вытер о пиджак жертвы, но с лезвия еще
капала кровь. Хан ударил Корнея по лицу, сказал:
   - Открой глаза, сука. Тебя спрашиваю: страшно?
   Корней приоткрыл глаза, увидел нож, свою грудь в  крови,  зажмурился.
Хан вновь залепил ему пощечину.
   - Умрет от страха, сука, так я за  него,  как  за  человека,  отвечу.
Обидно?  -  он  продолжал  держать  перед  лицом  Корнея  кровавый  нож,
подмигнул Даше. - Ишь как  переживает!  Жизнь-то,  оказывается,  не  так
дешева?
   Корней открыл глаза, вцепился взглядом,  пытаясь  сориентироваться  в
обстановке. С ножом и кровью какой-то камуфляж, он не  ранен...  Что  же
это значит?
   - Лизни, Корней, - Хан сунул ему нож в лицо.  -  Ударю,  -  и  Корней
покорно лизнул лезвие. - Соленая? - полюбопытствовал Хан. -  Не  краска,
кровь настоящая, только что не человеческая...
   - Сынок! Колька Сынок! - неожиданно закричала Даша.
   - Какой еще Сынок! - защелкивая на Корнее наручники, рассмеялся  Хан.
- Николай? В цирке, наверное,  где  же  еще?  -  он  толкнул  так  и  не
пришедшего в себя Корнея в грудь, и тот упал в кресло. - Давно приметил,
- вытирая руки  платком,  философски  изрек  Хан,  -  у  трагедии  часто
комический конец, - он, сотрудник уголовного розыска Степан  Сурмин,  не
знал, что Константин Николаевич Воронцов умер. - Возьми на память, Даша,
- Хан  протянул  девушке  нож,  лезвие  которого  легко  утапливалось  в
рукоятке, выпуская из нее кровь.
   - Корней, как же ты голос жены собственной по телефону  не  узнал?  -
накопленное за последние дни напряжение прорвалось у Сурмина безудержным
весельем. - Это же я  Анне  звонил,  она  подтвердила,  что  ты  Дмитрия
Степановича, сука, убил. Ты в ресторации сказал  -  я  не  верю,  думаю,
рисуешься. Даша тут подтвердила, а я сомневаюсь. Думаю, возьму  тебя,  а
ты снова чистенький перед законом. Я и позвонил, как было оговорено,  ты
первую фразу Анны не слышал: "Твоего друга митрополит ждет". Ты  сам-то,
Корней,  не  забыл,  что  на   вашем   обезьяньем   языке   митрополитом
председателя суда зовут? - веселился Хан.
   В  прихожей  раздались  шум,  голоса  и  визгливый  возглас   хозяина
квартиры:
   - Я и шел  вас  предупредить,  Иван  Иванович.  Позвонить-то  нельзя,
слышно в комнате. Осторожнее!
   Мелентьев быстро вошел в комнату, окинул всех цепким взглядом, кивнул
Сурмину, будто виделись недавно, подошел к Даше, обнял за плечи,  прижал
к себе и вздохнул.
   - Вы что? - Даша отстранилась.
   Сурмин вновь преобразился, смотрел испуганно, С надеждой, сомнением и
обидой. Мол, как же так, все должно быть отлично.
   - Да, Степан, - Мелентьев постучал пальцем по сердцу, - лучшие всегда
погибают первыми.
   Сурмин съежился, отошел в сторону, только  сейчас  почувствовал,  как
устал и что теперь  все  ему  безразлично,  никакой  радости  нет.  Даже
безучастно сидевший в кресле Корней не вызывал никаких эмоций. Ну, взяли
наконец Корнея - еще одним преступником меньше. Ну и что?
   Мелентьев  рывком  поставил  Корнея  на  ноги,  взглянул  равнодушно.
Сбылась мечта его жизни: Корней взят на деле, стоит  в  наручниках...  И
неожиданно   Ивану    Ивановичу    Мелентьеву,    человеку    достаточно
образованному, всегда гордившемуся своей выдержкой, захотелось ругаться,
матерно и вычурно  ругаться,  кричать  и  вообще  безобразничать.  Разве
стоило ради этого жить? Он отвернулся и тихо сказал:
   - Уберите... в машину.
   Два молоденьких  милиционера,  скрывавшие  свое  любопытство,  прошли
нарочито спокойно, взяли Корнея под руки излишне крепко, и вывели.
 
*** 
 
   Круглая чаша цирка была пуста, лишь в проходе у арены  да  на  первых
рядах виднелись одинокие фигуры.
   Жонглер,  наблюдая  за  репетицией,  автоматически   вертел   трость,
которая, словно живая змея, обвивала  его  талию,  переползала  на  шею,
падала к ногам и вновь пропеллером появлялась между пальцами.
   Пожилой человек с усталым  добродушным  лицом,  одетый  в  залатанное
трико, сидел на мягком барьере арены, подогнув под себя ноги.
   На свободно висевшем  над  ареной  канате  работал  Коля  Сынок.  Под
канатом стоял, сверкая полированной головой,  некогда  знаменитый  клоун
Эль-Бью. Он был и режиссер-постановщик, и  тренер,  а  сейчас  страховал
Колю, который работал на четырехметровой высоте без лонжи.
   Даша и Сурмин сидели в креслах второго ряда. Сурмин смотрел на  Сынка
с легкой улыбкой: так взрослый наблюдает за любимым ребенком, -  была  в
этой улыбке и гордость, и снисхождение.
   - Даша, - Сурмин легко дотронулся до плеча девушки, - и такой  талант
могли залить водкой, марафетом оглушить и сгноить на тюремных нарах.
   Даша не ответила, она смотрела на руки  Сурмина  -  некогда  страшные
руки  убийцы  Хана,  сейчас  просто  сильные  и  усталые  руки  рабочего
человека. Даша осторожно провела пальцами по его твердой ладони.
   - И металл не беру, а не проходит, - отвечая на мысли девушки, сказал
Сурмин.
   "Боже мой, - думала Даша, - как же я раньше не обращала  внимания.  У
него же вековые мозоли. А я хотела его убить... У  курносого  начальника
были шрамы на сердце, и он умер".
   С каждым часом, который отделял Дашу от дня смерти Воронцова, девушка
острее  чувствовала  несправедливость   происшедшего.   Тоска   и   вина
накатывали на нее, казалось, что  она  под  водой  и  светлый  мир  там,
наверху, все удалялся. И уже не вынырнуть, не хватит дыхания  и  сил  и,
главное, жажды жизни. "В угол загнанные, и в  каждом  хорошее  есть",  -
вспомнила Даша. И знал, что на краешке стоит... Даша так прикусила губу,
что во рту стало солоно.
   - Звезданется Колька, - Сурмин  обнял  Дашу  за  плечи,  легко,  чуть
коснулся и тут же убрал руку. - И этого костлявого шутника пришибет.
   - Ап! - крикнул Эль и поднял длинные тонкие руки.
   Сынок отделился от каната, ласточкой завис в  воздухе,  казалось,  он
сейчас грохнется на опилки, но старый клоун  перехватил  его  в  полете,
тронул кончиками пальцев, и акробат опустился на ноги, спружинил, сделал
сальто и застыл с гордо поднятой головой.
   Жонглер одобрительно присвистнул и, поигрывая тростью, отправился  за
кулисы. Клоун, сидевшин на барьере, перевернулся через голову и  кубарем
выкатился к ногам Эля и Сынка.
   - Нормальная работа, -  сказал  он,  похлопывая  Николая  по  мокрому
плечу.
   Сынок тяжело дышал и вопросительно смотрел на  Эля,  который  пожимал
плечами,  беззвучно  разговаривал  сам  с  собой,  словно   советовался,
жестикулировал и возмущался. Длинными пальцами он брезгливо  отряхнул  с
лица Николая пот и наконец произнес:
   - Жиру и водки в тебе  еще  килограмма  три.  Работа?  Да-да,  работа
неплохая, люди сюда, - он широким жестом обвел зал,  -  приходят  не  на
работу смотреть. Ты артист? Ты шпана, ловко лазающая по канату.
   Даше и Сурмину было  отлично  слышно  каждое  слово.  Степан  прикрыл
улыбку  широкой  ладонью,  Даша  порывалась  выйти  на  манеж,   шептала
возмущенно:
   - Этот скелет забыли похоронить. Замучил Кольку,  тот  худющий  стал,
тень не отбрасывает.
   - Ты так надрываешься,  Сынок,  -  слезу  выжимаешь,  публика  рыдать
станет от жалости, - Эль размахивал руками,  призывая  пустые  стулья  в
свидетели. - На нас  будут  писать  жалобы,  что  мы  замучили  трудовой
пролетариат. Это тебя! - он наклонился и повел длинным носом:
   - Пиво?
   Николай, слушавший до этого спокойно, взмолился:
   - Маэстро! Один стакан, чтобы не скрипели кости.
   - Бутылку на двоих, - подтвердил маленький клоун. - Я боялся,  он  не
дойдет до манежа.
   - Боги! - Эль воздел руки к куполу. - С кем приходится работать?  Это
канат, веревка? Да, но символ, паренек. Символ! Для кого-то  петля,  для
иного - путь из пропасти. За три минуты они, - Я  вновь  указал  широким
жестом на зал, - должны прожить с тобой  жизнь:  бороться,  отчаяться  и
умирать, найти силы и победить. Да, ты  выжмешь  из  них  слезы,  но  не
сочувствия к твоей тяжелой работе, а слезы радости за Человека, которому
трудно, порой безысходно, но Человек... -  Эль  подпрыгнул  и  повис  на
канате.
   Даша увидела старика, хватающегося за последнюю  надежду,  сейчас  он
сорвется, сил уже нет, и жизнь  кончится.  И  вдруг  ярость  родилась  в
умирающем теле, он бросился вверх, казалось, не касаясь каната, взлетел,
парил.  Неожиданно  канат  ожил,  захлестнул  артиста  петлей,   второй,
третьей... Даша поверила,  что  случилось  непредвиденное  и  толстенная
веревка действительно  удавит  старого  артиста.  Он  боролся,  разрывая
упругие кольца, вытянулся "свечой" вверх, упал обессиленный, рванулся  в
сторону и вытянулся параллельно земле.
   Только Сынок, оценивая талант маэстро, почувствовал мгновение,  когда
силы его были действительно на исходе, и крикнул:
   - Ап! - и смягчил падение старого клоуна.
   Деликатно отводя взгляд от задыхающегося артиста, Сынок сказал:
   - Меня не приглашают в Вену  и  Париж,  маэстро.  Я  пытаюсь  сделать
номер, который без стыда можно работать в провинции, - он понизил  голос
и еле слышно прошептал:
   - Напоминаю, маэстро, мне необходима партнерша.
   - Готовить номер для провинции? - Эль  взмахнул  руками  и  шагнул  к
кулисам, но Сынок и второй клоун повисли на нем.
   - Маэстро!
   - Эль, я умоляю!
   - Хорошо, - Эль вернулся, заломил руки и торжественно произнес:
   - Ты не бездарен, со временем, возможно... Но показывать тебя людям в
таком виде?.. Зачем ты ползешь на эту веревку? Ради чего? Кто поверит  в
твою борьбу? - он начал длиннющим пальцем сверлить свой полированный лоб
и вдруг закричал:
   - Эврика! Тебя может спасти  Ева!  И  она  должна  быть  Евой,  а  не
балаганной подделкой. И Ева встанет здесь! Тогда, о  боги,  твое  жалкое
фиглярство  люди  простят.  Любовь!  Человек  сражался   с   мельницами,
преследовал стадо баранов... - Эль взглянул на хлопающего глазами Сынка,
махнул на него рукой. - Шпана. Где ты возьмешь Еву?
   - Даша, - позвал Сынок и крикнул:
   - Даша! Ты здесь?
   - Не ори, - Даша вышла на манеж.
   - Здравствуйте, - саркастически произнес Эль, кланяясь.
   - Привет, - умышленно грубо ответила  Даша,  кивнула,  повернулась  к
Сынку. - Чего тебе?
   -  Понимаешь,  -  Сынок  замялся,  он  обещал  Мелентьеву  попытаться
устроить Дашу в номер, знал, что  Сурмин  приведет  Дашу  на  репетицию,
договорился в основном с маэстро, но что говорить Даше и как вести  себя
дальше, не имел понятия.
   - Ты здорово... там, -  Даша  указала  наверх.  -  А  вы,  -  девушка
замялась, решительно тряхнула бронзовыми кудрями, -  маэстро.  Раньше  я
злилась,  когда  слышала  это  слово.  Маэстро.  -  Даша   прислушалась,
взглянула на Эль-Бью и рассмеялась. - Маэстро.
   - Пройдитесь, пожалуйста, до кулис и обратно, - сказал Эль.
   - Куда?
   - Пожалуйста, дойдите вон до той пыльной занавески, - Эль  указал  на
портьеры, - и вернитесь обратно.
   Даша гордо вскинула голову, решив, что над  ней  подшучивают,  хотела
ответить резко, но Сынок обнял ее за плечи и шепнул:
   - Тебе не трудно? Для меня. Я же живой! Ты  говорила,  что  выполнишь
любую мою просьбу.
   Даша не понимала, чего от нее хотят, она отстранила Сынка,  взглянула
на клоунов, пожала плечами.
   - Можете не ходить, спасибо, - сказал Эль.
   - Белое платье, узкий лиф, шлейф, каблук. Корона, - сказал  маленький
клоун.
   - Открытое  трико,  короткий  плащ,  каблук,  волосы  не  трогать,  -
возразил Эль.
   - Вы возьмете Дашу? - Сынок схватил Эля за руку.
   Степан Сурмин взглянул  последний  раз  на  Дашу,  Сынка  и  клоунов,
которые, жестикулируя, спорили, одернул гимнастерку  и  через  служебный
ход вышел на улицу.
   Субинспектор Мелентьев был, как обычно, одет тщательно, свежевыбрит и
лицом бесстрастен. Он сидел в кабинете за огромным пустым столом и  ждал
своего нового начальника - Степана Петровича Сурмина.
   Костю Воронцова  похоронили.  Волохов,  как  и  положено  начальнику,
сказал речь, из которой субинспектору стало ясно, что  Костя  был  душой
светел, долг свой перед людьми понимал правильно и молодые должны  брать
пример с безвременно ушедшего товарища.
   Якова Шуршикова,  некогда  грозного  Корнея,  ждал  суд.  Одессита  и
Ленечку взяли на вокзале, не дали уйти из Москвы,  арестовали  несколько
жуликов рангом  пониже,  шестеро  совсем  никчемных  (кражонки  за  ними
числились - в руки взять нечего) явились в милицию с повинной.
   "Цена за жизнь Кости Воронцова", - рассуждал субинспектор и  сегодня,
как никогда, понимал, что обманывает себя. "Лишить их знамени, - говорил
Костя. - Не свободные люди они, а в угол загнанные, вытащить их  оттуда,
вытащить, заставить верить в доброту человеческую..."
   И уже доходили  до  субинспектора  слухи:  треснул  воровской  мир  в
столице, разваливается.
   "Теперь у меня новый  начальник!"  -  тоскливо  думал  Мелентьев,  не
признаваясь, что не "новый" его волнует, а вина перед  Костей,  которого
нет и уже не будет никогда.
   Сурмин вошел стремительно, повел плечами, вздрогнул так, словно очень
горькое проглотил, и сказал:
   - Вооруженное нападение на Пресне, есть тяжелораненые.
   - А вы думали, уважаемый... - доставая  из  стола  пистолет,  спросил
Мелентьев, встретился взглядом с  Сурминым,  замолчал  и  подумал:  "Три
месяца назад я его с ложки кормил..."
   Они уже подъезжали к Пресне,  когда  Сурмин  положил  руку  на  плечо
Мелентьева и сказал:
   - В главном Воронцов был прав: мы должны быть добрее и терпеливее.