то  и  реже.  -  Если  ты
деньги взял, то жить тебе осталось самую малость".
   И человек, даже не  слышавший  никогда  слово  "жалость",  достал  из
кармана тужурки фляжку, молча протянул назад.  Хан  взял  ее,  в  машине
остро, перебивая бензин, запахло спиртом, кашлянул глухо и сказал:
   - Передай, что зашли в свою, однако у меня с ним разговор  будет,  он
поймет. Придержи...
   Шофер начал притормаживать. Хан ловко выпрыгнул на  ходу,  скрылся  в
ближайшем дворе и сквозняком вышел на Гоголевский бульвар.
   Шофер развернулся и погнал машину к Павелецкому, где через час должен
принять самого Корнея.
 
Глава четырнадцатая 
СТАЯ 
(Продолжение) 
 
   Костя небрежно откинулся на спинку стула и,  заложив  ногу  на  ногу,
оглядел присутствующих равнодушно.  Он  понимал:  показной  беспечностью
здесь не удивишь, с толку Корнея не собьешь; пытаясь удержать готовых  к
броску людей, сказал:
   - Никакой облавы нет, я пришел один и без оружия. Чего испугались?
   - Врешь, - убежденно сказал Корней, и многие, соглашаясь, кивнули.
   - Я перехватил Паненку  у  Пассажа,  -  Костя  еле  выговорил  Дашину
кличку, но сказать надо было ясно и коротко. - Я предложил ей на  выбор:
либо облава, либо она проводит меня одного. Даша, я знал время  и  место
сходки?
   - Знал! - звонко ответила девушка. Жизнь Кости Воронцова висела  даже
не на волоске, а парила в воздухе, видимо, презирая физические законы.
   - Многим из вас  Даша  спасла  жизнь,  другим  -  свободу,  -  быстро
подхватил Костя, - прорваться было бы не просто, - продолжал  он,  зная,
что облава и близко бы не подошла, выставленное  уголовниками  охранение
предупредило бы вовремя и  собравшиеся  ушли  бы  проходными  дворами  и
квартирами, как вода уходит в песок. - Канализационные люки  мы  закрыли
еще вчера...
   - Значит, закрыли? - повысил голос Корней. - Это для того, чтобы  ты,
сучья душа, мог прийти и поговорить с нами? Просто так,  о  жизни?  Люки
закрыли, а облавы нет? По его следу идут, и он тянет время.  Он  ждет  и
тянет время! Ты, девка, навела, - он направил пистолет на Дашу.
   Но стрелять Корней не хотел, не мог он стрелять ни  в  Дашу,  ни  тем
более  в  Воронцова.  При  всех  взять  на   себя   убийство,   конечно,
авторитетно, однако стопроцентная вышка. Надо, чтобы  их  убили  другие,
сейчас же, сию минуту. Даше он уже не верил, а кровь этих  двоих  спаяла
бы воровской сход крепко-накрепко, до  гробовой  доски.  И  не  сбудется
пророчество  отца  Митрия,  не  рассыплется  деловой  мир,  не  отделить
товарищам злаки от плевел. Напуганные содеянным, все  окажутся  в  руках
Корнея, и посочится к нему доля  с  дел  и  делишек,  и  имя  его  вновь
зазвучит, авторитет станет крепче гранита.
   - Кирилл Петрович, - обратился Костя к очухавшемуся Сипатому, -  Яков
Шуршиков по кличке Корень с семнадцатого года дел воровских за собой  не
имеет и снова чужими руками хочет кровь пустить и кровью той свой  дутый
авторитет среди вас подкармливать.
   Не столько смысл сказанного повесил тишину, сколько названные  Костей
имена и фамилии, которых не знали либо давно забыли...
   - А нам приемы Корнея давно известны, начальник, -  ответил  Сипатый,
стрельнув взглядом на Одессита и Ленечку.
   - К примеру скажу, что за вами, Кирилл Петрович, магазин со  сторожем
на Мытной числится, доказано, и ответите вы по всей строгости советского
закона, - весело сказал Костя.  Чувствовал:  перехватил  инициативу,  не
упустить бы. - Гордон Семен Израилевич, которого вы Одесситом  прозвали,
по конторе товарищества Злопецкого народу деньги задолжал.  Тебя,  -  он
указал на Ленечку, - Сухов Василий Митрофанович, глаза бы мои не видели.
Крестьянин. Отца с матерью обокрал, корову и  двух  лошадей  на  ярмарку
свел, деньги проиграл и пропил. Хорош? - Костя оглядел присутствующих. -
Деловой? В законе? Ножевой удар в Марьиной  роще?  Знаю,  девчонка  жива
осталась, но кровь ее тебе не простим. Ответишь, Ленечка, - по-блатному,
нараспев, насмешливо сказал  Воронцов,  повернулся  к  Корнею  и  развел
руками. - А вы, неуважаемый гражданин Шуршиков, чистенький. Железочку  в
руках держишь. Незаконно? Да, однако мелочь, и доказать трудно.  Моя  бы
власть, - Воронцов встал, одернул кожанку, поправил  фуражку,  -  так  я
тебя своими руками на осине повесил бы. Только прав у  меня  таких  нет.
Жаль. Ну, Яков Шуршиков, докажи при людях, что ты Корней  -  Корень.  Не
прячься за других, стреляй. Сколько я уже с вами калякаю? Кто  по  моему
следу идет? Где облава? Стреляй, Яшка! Жизнь одна - и у меня, и у тебя.
   Никто не только не ел и не пил  -  курить  давно  бросили,  судорожно
сведенные пальцы разжались, ножи легли на стол, кто-то бросил  пистолет,
он брякнул о дерево и застыл. Во главе стола  сидел  бледный  Корней,  в
конце стоял Воронцов.
   - По справедливости рассудил, начальник, - сказал Сипатый, усмехаясь.
- А не жаль тебе за такую падлу умирать?
   - Жаль, Орехов. Но этих людей, - Костя кивнул  на  собравшихся,  -  и
сотни других обманутых еще больше жаль.
   - Разреши, отец? - взвизгнул юноша с бледным в синюшность  лицом  уже
безнадежного наркомана.
   Вряд ли он понял Воронцова, но навел  на  человека  брошенный  кем-то
пистолет, так как человек был явно виду милицейского  и  самого  Корнея,
которого столько лет мечтал увидеть парень,  оплевывали,  как  последнюю
падлу.
   Сидевший неподалеку отец Митрий недовольно заворчал и опустил широкую
ладонь на дрожащую руку наркомана, прихлопнул пистолет, сгреб,  сунул  в
карман. Корней сдержанно рассмеялся, пистолет  продолжал  крутить  между
пальцами, другой рукой перебирал высыпавшиеся из портфеля  пачки  денег.
Вел он себя без показушности, спокойно,  на  Костю  поглядывал  изредка,
казалось бы, доброжелательно.
   - Ты сядь, не суетись, гляди,  от  запалу  и  страха  раньше  времени
помрешь, - Корней махнул рукой на Костю пренебрежительно. -  Верю,  один
пришел, нет с тобой никого. А вы, сявки, - он медленно оглядел сходку, -
пушки, раз так, положите  и  ножички  свои  маникюрные  тоже,  -  Корней
выждал, пока его  приказ  выполнят,  заметил  наступившее  облегчение  и
тихо-тихо рассмеялся. - Полегчало? Мир вам, сявки,  и  добрую  тачку  до
конца дней. Гражданина трогать не велю, он мой. Я его и вас всех  сейчас
судить буду.  Кабан,  Маленький,  сядьте  рядышком,  чтобы  не  встревал
комиссар.
   Кабан и Леха-маленький молча сели рядом с Костей,  стиснули  тяжелыми
плечами. Корней, чувствуя, что вожжи перехватил, добавил:
   - Девку к нему пристегните.
   Чьи-то руки вытолкнули Дашу, она привычно огрызнулась, ударили  сзади
по голове, девушка качнулась, и Костя сам подхватил  ее,  усадил  рядом.
Вышло все для Кости Воронцова скверно:  пришли  вдвоем,  сели  вместе  и
столом, как стенкой, от людей отделились - да еще двое по  бокам,  будто
натуральный  конвой.  Взглянешь  только  на  Паненку  и  Воронцова:  что
виновны, понятно, а в чем и как. Корней определит. И хотя обидел  сильно
Корней воровской люд, однако, освободив от решений и, главное, действий,
души всем облегчил.
   - Мудр Корней, истинно Корень, - насмешливо пророкотал  отец  Митрий,
огладил бороду и только хотел мысль продолжить, как Корней влет насмешку
перехватил.
   - Тебе благодарен, Митрий, не дал огольцу стрельнуть, - мудр  он  был
истинно, этот преступный, продажный, лживый. - Моя это  пара,  -  Корней
неожиданно широко перекрестился. - Виноват, люблю девку. Не спасет  тебя
моя любовь, Дарья.
   - Свободная я! - Даша вскочила. Кабан повис на девичьих плечах.
   - Была свободная, продала, - отрезал Корней, глянул на воров открыто,
зло, голос придерживать перестал. - И вы продали, сявки. Забирайте, - он
махнул на деньги. - Воры? Люди свободные? Суки продажные!
   - Корней!..
   - Молчать! Последний раз с вами говорю. Сапоги лизать будете, уйду  и
не вернусь. Этот, - Корней кивнул на Сипатого, - пришел, пролаял,  и  вы
поверили,  что  Корней  с  казной  людской  сбежал.   А   Сипатый   вас,
стоеросовых, своим оброком беспременно бы с товарищами в открытую  свел.
А годитесь вы в открытую против уголовочки?  Что  от  вас  осталось  бы,
умницы? А где герой? А герой из Москвы давно подался с казной вашей,  по
крохам собранной. Отжил ты свое, Сипатый. Не был никогда настоящим вором
и умрешь, как  сука,  -  он  поднял  пистолет,  Сипатый  сполз  на  пол,
захрюкал, запахло от него остро. Соседи отодвинулись. Послышались шутки,
блатные и матерные словечки. Корней пальцем поманил парня Кузю, которому
Сипатый  деньги  дал.  Кузя,  покачиваясь,  подошел,  ошарашенный  едой,
водкой, деньгами, непонятным, что вертелось вокруг. Корней вложил ему  в
руку пистолет, кивнул на стоявшего на коленях обделавшегося  Сипатого  и
сказал:
   - Разрешаю. Должок, - он  похлопал  по  карману,  где  лежали  деньги
Сипатого, - прощаю, твои деньги. Твои...
   Костя было вскинулся, Даша одернула:
   - Сейчас себя защищать будешь. Воронок.  Нравятся  тебе  загнанные  в
угол?
   Парень уже выстрелил, Сипатого под  смех  и  шутки  уже  уволокли  за
порог. Корней схватил всех за глотку, как одного. Он  шел  ва-банк,  сам
сдавал, сам открывал карты, объявлял, у кого сколько, втемную.
   При виде короткой расправы над "королем" блатные словно опрокинули по
солидной чарке. Все разом заговорили, выпячивали груди,  пытались  взять
на голос. Чужая смерть сильно опьянила людей, они  поглядывали  друг  на
друга вызывающе, а на Дашу и Воронцова - ожидая сигнала хозяина.
   Кузя, который на глазах  у  всех  стал  убийцей,  помахал  пистолетом
картинно, а когда смотреть на него перестали  и  каждый  занялся  собой,
положил оружие на стол и начал его тихонько отпихивать под руку  Корнею.
Тот, наблюдая за происходящим и ловя момент, чтобы  вовремя  перехватить
вожжи, пистолет взял, исполнителя смахнул в сторону,  будто  того  и  не
было.
   - Соплив ты  против  Корнея,  -  притиснутая  охраной  уголовников  к
Воронцову, прошептала Даша.  -  Сейчас  эти  загнанные  в  угол  на  нас
бросятся.
   Костя пытался поймать  взгляд  отца  Митрия,  пожалуй,  единственного
человека, который в этом содоме оставался  спокойным  и  на  чью  помощь
можно было рассчитывать.  Митрий  из-под  густых  бровей  глянул  раз  и
отвернулся. Отчаянную, но безнадежную борьбу вел он сам  с  собой.  "Вся
дорога твоя через грязь, и конец ее в сточной яме, Дмитрий Степанович, -
разжигал он себя, пытаясь подняться и отбить ребят у Корнея. - Не только
двум молодым людям смерть, всем присутствующим петля, коллективную казнь
готовит Корней - Иуда Искариот. Один на один  схватиться  с  Корнеем  не
боязно, а на сходке, которую он уже  захватил  и  в  кармане  держит,  -
чистейшее безумие. Так не два будет трупа, а  три".  Митрий  чувствовал,
как поглядывает на него Корней испытующе, нюх у него собачий. "Так  умру
я тихонечко за своими бочками одинешенек, огольцы мне сегодняшний  вечер
не простят, молодые сердца жалостливые и суровые. Раз Воронцов  с  Дашей
через посты шли, значит, сейчас уже  вся  моя  армия  знает,  что  Костя
Воронок здесь.  Может,  шепнуть  Корнею,  пусть  поостережется?"  И  уже
поднялся Митрий, кашлянул в бороду,  когда  мягкая  рука  коснулась  его
плеча, повернулся бывший дипломант университета и оказался лицом к  лицу
с Корнеем.
   - Ты, Дмитрий Степанович, сан принимал, - Корней взял его  под  руку,
повел к дверям. - Иди с богом, ни к чему тебе  быть  свидетелем  людской
мер-зопакостности. - Вывел за порог и добавил громче:
   - Посветите на дворе, как бы не споткнулся благочестивый.
   Костя видел, как отца Митрия вывели. Корней  вернулся  мгновенно,  за
столом снова выпивали, и ему то было на руку.
   - Я не дамся, не дамся, - шептала Даша.  -  Не  жизни  жалко,  такого
конца не хочу. Мужик ты или нет?
   У Кости  от  напряжения  почему-то  свело  скулы,  как  заклинило,  и
говорить он не мог. Обидно, Даша посчитает его  трусом,  сторонне  думал
Воронцов, вглядываясь  в  лица,  ища  выхода,  единственного  возможного
решения. Может, перепьются и пробьемся? Он прикинул расстояние до двери,
шевельнул плечом жирную тушу привалившегося слева Кабана. Тот  мгновенно
схватил огромной вонючей ладонью Костю за лицо:
   - Не дыши, грязь!
   Зала обвалилась хохотом и визгом,  едко  обожгло  Косте  сухие  губы,
челюсти разомкнулись, он понял, что  сможет  говорить,  а  от  запаха  и
омерзения в голове неожиданно стало чисто и  ясно.  Однажды,  когда  его
контузило и врач приводил его в себя нашатырем, Костя уже испытал  такое
чувство: то ли проснулся, то ли с того света шагнул назад, в  жизнь.  Он
спокойно оглядел окружающих, серые лица и  оловянные  глаза.  Вспомнился
Коля Сынок - глаза ясные, голубые, до краев наполненные страхом. "Корнея
не провести, не губите людей, назад не пойду", - говорил Коля в ту ночь.
Воронцов с Мелентьевым парня уговорили. И он  пошел.  Костя  как  сейчас
помнит его тонкую изящную фигуру, мелькнувшую под фонарем и растаявшую в
темноте, затем оттуда запоздало донесся его звонкий смех. Долго Воронцов
не мог понять, что означал и что  напоминал  смех  смелого  и  по-русски
бесшабашного  парня,  сейчас  сообразил:  так  смеется  Даша   Латышева,
знаменитая Паненка.
   Сейчас она не смеялась, щурясь, словно кошка на свету, поглядывала на
мужчин с ненавистью. Костю она забыла: парень  оказался,  как  все  они,
пустой. "Мужики, мужики, - думала Даша, - кто вам поверит либо пожалеет,
тот и дня не проживет. По одиночке из любого из вас кружева  наплету,  а
когда вы стадом, водкой и кровью смазаны, - как ухватиться?"
   Костя не находил решения, знал, тут оно, а что именно в  руки  взять,
не находил. С момента убийства Сипатого прошло  минут  пять,  не  более.
Корней уже за створку поводка  держится,  сейчас  крикнет:  "Ату!  Фас!"
Будет поздно, необходимо опередить.
   - Время, дети! Мне пора, - четко  сказал  Корней,  и  Костя  Воронцов
опоздал. - Вот ваши деньги, - он собрал со стола червонцы,  брошенные  в
начале вечера Сипатым и его подручными,  сунул  их  в  карман,  а  пачки
червонцев, вывалившиеся из портфеля, подвинул  к  центру.  -  Забирайте,
делите, я вам не Корень. Будете делить - глотки друг другу не перервите,
сявки.
   - Чтобы Корень сто тысяч отдал - да ни в жизнь, - прошептала Даша.
   - Брось, Корень!
   - Не отпустим!
   - Сход уважай! - раздались голоса, притихли, стали трезвее,  звякнула
отодвигаемая посуда.
   - Где сход? Кого уважать? Кто не пустит? - Корень оглянулся. Он  явно
ломал комедию, уходить  не  собирался.  -  Сначала  вы  за  той  падалью
бросились, - он кивнул на дверь. - Потом и того  хуже,  -  Корень  повел
глазами на Воронцова. - А вы знаете, за кем он  сюда  явился?  За  мной.
Уголовке на вас на всех... Я им нужен. Стреляй, сказал он.  Ясное  дело,
Корней стреляет, а все в стороне. Они одного парня  мне  уже  подсунули,
подмел я его. Савелий, Леха-маленький, было дело?
   - Было, я и определил, - пискнул старик.
   - Было, - рыгнул Леха. - Схоронили.
   - Значит, Корнея они в горячей крови утопят и под вышку  подведут,  а
вас -  метелкой,  как  окурки  с  пола.  Невиновные  вы...  Ну,  кто  за
кражоночку, другой за скупочку получит мелочишку на бедность,  иные  же,
неразумные, встанут на светлый путь.
   - Брось, Корней, - перебил неожиданно  лобастый  мужик  средних  лет,
одетый чисто, по-городскому. - Ты голова, не скажу, но людишек  забижать
ни к чему.
   - Извини, Емельян, - Корней согласно кивнул, - с  сердца  я,  бывает.
Как мальчишечка: в него плюнули, а он  в  ответ  шибче.  Бывайте,  люди.
Удачи, - он поклонился на стороны и шагнул к двери.
   - Стой, Корней, сход не отпускает  тебя,  -  Емельян,  подбадриваемый
репликами присутствующих, поднялся. - Люди выбрали, уважай нас.
   Корней  стоял  в  своем  строгом  английском  костюме,  с  офицерской
выправкой, мял в руках белоснежный носовой платок  и  поглядывал  из-под
тяжелых век грустно и осуждающе. Далеко не бесталанный он  был  человек,
безусловно.
   Только вздернутые на нервы водкой и кровью люди притихли, смотрели на
Корнея с надеждой, словно дети малые на отца, который  собрался  бросить
их. Паузу он выдержал до предела, когда струна  напряжения  готова  была
лопнуть. Сказал:
   - Подойди, Емельян.
   Того поднесли Корнею чуть ли не на руках и отхлынули, оставили одних.
   - Я тебя уважаю, и ты меня пойми, -  тихо  сказал  Корней.  -  Здесь,
считай, сорок душ, каждый меня в личность запомнил.  Уголовка  на  хвост
наступит им - хоть одна сука найдется?
   Емельян переступил с ноги на ногу, кивнул и согласился:
   - Непременно отыщется.
   - И этот, - Корней чуть заметно повел бровью в сторону  Воронцова,  -
теперь по моему следу бросится, всю свору спустит. Они своих не прощают,
сам знаешь.
   Емельян посмотрел на воров,  на  милиционера  и  девчонку,  стиснутых
охраной, вновь перевел взгляд на застолье. "Один? - подумал он. - Святая
простота ты. Корней. Да за твою душу свой грошовый срок поменять  тут  с
десяток отыщется".
   - Я не так глуп, как ты, Емельян, - Корней выдержал паузу, - думаешь.
   - Они, - Емельян указал на Дашу и Воронцова, - не  выйдут  отсюда,  и
никто никогда, Корней, твоего имени не назовет, даже в кошмарном сне.
   - Круговая? - умышленно громко спросил Корней. - Сами решайте,  я  от
дела в стороне. Емельян вынул нож, поднял его и спросил:
   - Ну? Докажем Корнею, что мы не сявки?
   Водка, недавно пролитая кровь, оскорбления, стыд и страх  друг  перед
другом превратили людей в стаю гиен, готовых оторвать каждый по куску  и
не знать, кто убил. Все убили, а все, значит, не я один. Плотное  кольцо
окружило Дашу и Воронцова. Кабан и Леха-маленький шарахнулись из  круга:
зарежут по горячке. Перекошенный  страхом,  злостью  на  себя,  на  этих
двоих, которые еще живы и из-за них  приходится  мучиться,  один  толкал
другого, высовывал свой нож, рвался вперед, чтобы никто не подумал,  что
он испугался, спрятался за чужую спину.
   Кольцо сжималось, Костя обнял Дашу, закрыл ее спину ладонями.
   - Нет! - Даша вырвалась, подняла голову. - Ну, кто первый?
   Действительно,  одновременно  к  жертвам  могло   приблизиться   лишь
пятеро-шестеро, остальные оказались позади. Быть первым никто не  хотел,
последний шаг не сделали, застыли.
   Костя видел лишь  Глаза  и  ножи.  Нападающие  почему-то  пригнулись,
передние чуть ли не встали на четвереньки, и  через  их  головы  там,  в
конце  стола,  открылся  Корней.  Привычно  склонив  бледное  лицо,   он
укладывал пачки денег в портфель, на убийство-казнь не смотрел.
   Костя пронзительно свистнул, рассмеялся громко. И настолько этот смех
был искренен  и  неожидан,  что  преступники  подались  назад,  передние
спинами надавили на задних, руки с ножами сплелись, мешали  друг  другу.
Начни Костя Воронцов убеждать  либо,  того  хуже,  пригрози  возмездием,
кинулась бы стая, растерзала.
   - Червонцы-то у вашего Корнея, - сказал он весело, - из банка  Семена
Пулячкина.
   Это был известный всем мошенник-кукольник,  изготовляющий  банковские
пачки из двух настоящих червонцев и резаной бумаги.
   Все  невольно  взглянули  на  Корнея,  который,  уже  чувствуя   себя
победителем, самую малость расслабился, нападения не ожидал,  вздрогнул,
не нашел быстрых слов.
   - Сам повешусь на стропиле, - Костя указал на балку под  потолком,  -
если хоть одна пачка настоящая. Ай да воровская казна! Деньги  обчества!
Интересно, где настоящие?
   Толпа, да еще смоченная водкой и кровью, - хуже балованного  ребенка,
настроение ее шаткое, непредсказуемое. Ну казалось бы,  убивать  решили,
руки занесли - при чем  тут  червонцы?  Но,  во-первых,  убивать  каждый
боялся. Когда до края дошли, выяснилось, как ни крути, а кто-то  ударить
должен первым. Во-вторых, внимание переключилось и отсрочка  выискалась.
Ведь рубикон только великий легко переходит.
   А Костя Воронцов передыху не давал:
   - Корней за дверь, а вы, лопухи, эти куклы бумажные делить начинаете!
Картина! Эх, одни