дишки  службу   несут,   жалованье
получают.
   Две недели Корней к Даше  и  не  подходил,  слова  не  сказал,  велел
Лехе-маленькому передать, мол, живи покуда прислугой, после видно будет.
Бесилась Даша, не для того Паненка  на  свет  родилась,  чтобы  примочки
ставить и судки таскать. Бесилась Даша, ночами наволочку  зубами  рвала,
уйти боялась. Куда? Уйдешь, он вслед шепнет:  продала,  -  и  станешь  о
смерти молить.
   Однажды ночью он пришел, удивился, что дверь не заперта, спросил:  не
боишься, девочка? Даша ответила, что в доме у  Корнея  деловой  девчонке
бояться не положено, для потехи иных хватает. Она спала без  рубашки  и,
когда он пришел, не  стесняясь,  скинула  простыню,  встала  обнаженная,
накинула халат, ловко накрыла на стол  -  графинчик,  закуску  холодную,
Корнею кресло подвинула, рюмку  налила,  подняла  свою,  кивнула,  молча
выпила.
   - Сердишься? - он тоже выпил. - Мхом покрылся Корней. О  нем  легенды
сказывают, а он совбуром заделался да еще бабу глупую  изувечить  велел.
Так?
   От визита неожиданного Даша захолонула, не ответила, плечом повела.
   - Знаешь, сколько  ребятишек  на  колечках  и  сережках  погорело?  -
спросил он, гоняя по тарелке осклизлый грибок. - Тяжело  мне,  на  покой
собираюсь. Устал.
   Корней властно  положил  руку  ей  на  плечо,  отдернул  халат.  Даша
почувствовала, как мелко дрожат его  пальцы,  увидела  жилку  на  виске,
глаза под опущенными веками блестят, как у  доходяги.  Не  отстранилась.
Спокойно Даше стало: сколько она таких мужиков  видела!  Корней!  Корень
земли деловых людей! Ты мужчина обыкновенный,  слабый  -  поняла  власть
свою.
   Даша дверь  не  запирала  потому,  что  знала:  в  каждом  доме,  где
нормально  жить  хочешь,  мужикам  сразу  все  без   остатку   объяснить
требуется. Тут двери и  запоры  не  помогут.  Сейчас  у  нее  в  кармане
халатика браунинг вороненый лежал, полу оттягивал. Не заглядывая мужчине
в глаза, Даша знала: оружие без надобности, так справится.
   - Я не по этому делу. Корней, - сказала спокойно, руку его не убрала,
водки налила, себе лишь капнула, чокнулась. - Тебе  из  уважения  скажу:
девица я, и не потому, что бесчувственная, а  решила  так,  подождать  с
этим делом...
   - А Натансон говорил...
   - И ты. Корней, говори, - Даша запахнула халат,  села  удобнее.  -  А
Алмазу передай: встречу - ухо левое отрежу.
   - Почему левое? - Корней рассмеялся, как-то ему легко стало.
   - Сразу два -  это  лишнее,  а  с  какого-то  надо  начинать.  Левое.
Передай.
   - Передам. А как же я? Если я говорить стану?
   - Ты - Корней, тебе можно. Говори, - Даша сделала  ему  бутерброд.  -
Баба, если с мужиком живет, слабнет. Я давно такой факт  приметила,  мне
рассказывали - моя мать от вашего брата совсем больная сделалась. А мне.
Корней, сил много надо, деньги, понимаешь, нужны.
   - Зачем?
   - Жить хорошо хочу, богато, - Дата ответила серьезно, хотя и  видела:
смеется гость. - Я свое отработала, а пенсию мне не дадут, полагаю. Люди
мне задолжали, отдавать не думают, так я сама возьму. Потом все будет  -
мужчины, любовь, все. А пока мне нельзя. Договорились?
   И они договорились.
   Даша сидела на подоконнике, вытягивая руку,  ловила  ладошкой  мелкие
капельки, вытирала  лицо  и  грудь.  Только  сейчас,  когда  рассвело  и
засеребрились  лужи,  и  дом  напротив,  шагнув  из  ночи,  взглянул  на
наступающий день черными окнами, духота отступила. Даша в  эту  ночь  не
спала - то читала (томик Есенина и сейчас на  смятой  подушке),  то  так
лежала в тяжелой полудреме. Вспомнила Даша, как увидела его в смокинге и
лакированных туфлях, золотоволосого и весело пьяного. Он  поднимался  по
ступенькам, прыгая через две,  и  кто-то  рядом  сказал:  "Паненка,  это
Сергей Есенин". Она взглянула ему вслед равнодушно, не  подозревая,  что
золотоголовый все про нее, Дашу, знает, он уже написал:
   Глупое сердце, не бейся!
   Все мы обмануты счастьем,
   Нищий лишь просит участья.
   Глупое сердце, не бейся.
   Любовь и грусть поэта, рядом серая  ненависть  Корнея,  и  эти  двое,
которых разместили на первом этаже. Ребятишки,  судя  по  всему,  битые,
что-то  Корней  задумал,  раз  поселил  ребят  в   номере,   который   и
прослушивается,  и  просматривается.  Почему   в   гостинице   поселился
Леха-маленький?
   Ночь была пестрой: то Дашу околдовывал Есенин, то выступал  из  мрака
Корней. Потом они оба пропадали, Даша всматривалась в лицо  простоватого
парня в пиджачной паре. Даше указали на него со словами:  "Запомни  его.
Паненка, и остерегайся: только с виду он прост, серьезный  мальчонка,  в
угре служит".
   Ведь русским языком сказали, а она не остереглась.
   Все кончается, ночь тоже кончилась. Даша умылась и оделась,  вышла  в
коридор и увидела  Леху,  который  ввел  с  улицы  в  холл  сгорбленного
старичка.
   Маленький, на тонких ножках, лицо - испеченное яблоко -  не  человек,
мерзлота одна, крови человеческой по одному его слову пролито  -  в  ней
дюжину таких  утопить  можно.  Никто  не  слышал,  чтобы  старичок  даже
пустяковое  преступление  совершил,  однако  среди  уголовников  он  был
почитаем, звали его  Савелием  Кирилловичем.  Обладал  он  феноменальной
памятью,  знал  о  преступниках  практически   все,   уголовный   розыск
пользовался картотекой, уголовники. - Савелием Кирилловичем.
   Он вошел, опираясь на руку Лехи, хотя в помощи не нуждался абсолютно,
на Дашу, которая поклонилась ему, вроде не глянул и ясно сказал, молодо,
с усмешечкой:
   - Здравствуй, Паненка. Волос ты зря завила, свой тебе лучше.
   - Доброе утро, Савелий Кириллович, - ответила Даша. - Не жгу я волос,
вчера под дождь попала.
   - Стар, не вижу ничего, - Савелий подмигнул Даше молодым ясным глазом
и прошел с Лехой в коридор.
   Ребятишек опознавать привели, поняла Даша, сомневается Корней, потому
и за стариком послал, и Леху рядом держит.
 
Глава пятая 
ПРОВЕРКА 
 
   Номер Савелию Кирилловичу отвели такой же,  как  и  беглецам,  -  две
комнаты и ванная. Старик обошел  апартаменты,  остался  недоволен:  шику
много.
   -  Человек  должен  себя  в   строгости   держать,   -   сказал   он,
неодобрительно глянул на стоявшего у двери швейцара, который в куртке  с
галунами, как прислуге и положено, в  нумер  не  лез,  ждал,  что  гость
прикажет.
   Даша принесла валеночки, подшитые, с  обрезанными  верхами:  известно
было, что Савелий  Кириллович  ногами  мучается,  даже  летом  валеночки
уважает.
   - Уластили старика, - Савелий  прошелся  в  валеночках  по  ковру.  -
Однако и покушать бы не мешало.
   Савелий Кириллович, видимо, забыл о своем совете - держать человека в
строгости - и кушал стерлядку с удовольствием. Швейцара он  отпустил,  а
Леху и Дашу оставил при себе. Девушку к столу посадил,  чтобы  ухаживала
за стариком. Лехе поднес стакан водки, но за стол не пригласил.
   Каждый себя любит, уважает,  думала  Даша,  наблюдая  с  почтительным
видом за трапезой Савелия Кирилловича. Она с поклоном наполнила граненую
рюмку,  подложила  старику   икорки.   Он   глянул   в   красный   угол,
перекрестился, выпив, выдохнул громко, отправил  в  рот  солидный  кусок
стерляди, жевал размеренно и неторопливо, смотрел прямо перед собой.
   "Да на кой мне нужны Корней и этот мухомор-кровопийца! - думала Даша.
- Крестится, жует, будто молится, а потом по его  слову  зарежут  парня.
Все они не живут, а в  непонятную  игру  играют,  говорят  одно,  делают
другое. А я? Я как думаю, так и говорю?"
   - Очнись, красавица, - Савелий Кириллович указал на пустую  рюмку.  -
Никакого почтения, одно птичье легкомыслие.
   Выпив вторую, старик вытер пот, расстегнул ворот холщовой рубахи и  с
минуту сидел, не двигаясь, ждал, когда проберет.
   - Чайку, Савелий Кириллович, покушаете? -  спросила  Даша.  -  К  чаю
сушки, мед, пряники прикажете?
   - Остынь, Дарья. Чай опосля  дела,  он  суетни  не  любит,  его  пить
сурьезно надо, - старик говорил с расстановочкой, нравоучительно,  тянул
время, готовясь к тяжелому разговору. Давно он между Корнеем и  Савелием
назревал,  и  желали  они  оба  душу  отвести,  и  страшились.  -  Ты  в
полюбовницах у него? - старик кивнул на дверь, уверенный, что Корней  их
слушает, продолжал:
   - Мне ни к чему, ваше дело. Так что старый Савелий понадобился? В чем
нужда?
   Даша давно ждала вопроса, облегченно вздохнув,  рванулась  к  дверям,
старик жестом остановил.
   - Не беспокой, может, делом занят, -  старик  все  у  Лехи-маленького
выпытал,  но  любил,  как  говорится,  притемнить.  -  Мне  еще  ввечеру
воробышек на ухо чирикнул, что прибыли к вам  два  молодых  гостя:  один
черненький, другой беленький. Так? Разобраться с ними следует, наших они
кровей или только фасон держут? А может, и похуже того?
   Старик начал подниматься, ожидая, что Даша руку подаст, но ей комедия
надоела, и она с места не двинулась. Леха в два шага  пересек  гостиную,
поставил Савелия Кирилловича на ноги, Леха большим  умом  не  отличался,
однако понял: заложил его старик, в этом доме в щебечущих птах не верят.
   - Тихо ты! - взвизгнул старик, поднятый на воздух могучей рукой. - Не
шали. Зашибешь - ребятишки не  простят,  -  он  оттолкнул  охранника.  -
Показывай, Паненка, своих женихов. Тебе который из них больше личит?
   Они перешли в соседний номер, Даша приложила палец  к  губам,  старик
усмехнулся: знаю, мол, не учи.  Отлепив  кусок  обоев,  Даша  вынула  из
стенки  кирпич,  указала  старику  на  приготовленное   загодя   кресло.
Усаживаясь, он собрался было по привычке охнуть, но вовремя сдержался.
   Николай Сынок стоял на голове и говорил:
   - Ты, кореш, спишь плохо. Может, влюбился в нашу надзирательницу?
   Хан смотрел на Сынка  удивленно,  затем  крутанул  пальцем  у  виска,
вскочил с кровати и стал  ее  аккуратно  застилать.  Заправив  на  манер
солдатской  койки,  уложил  подушку  фигурно,  взглянул,  отстранившись,
остался доволен.
   Сынок продолжал стоять на голове и, обиженный недостаточным  к  своей
исключительной персоне вниманием, вновь заговорил:
   - Мне эту гимнастику индус Фатима показал. Факир. Слыхал?
   Хан отрицательно покачал головой и ушел в  ванную.  Сынок  отжался  и
пошел на руках следом.
   - Ты ночью не спал. Язык доедал? Затащил неизвестно  куда  и  еще  не
разговаривает.
   - Встань на ноги, - Хан пальцем чистил зубы, умываясь, потер  ладонью
щеку, поморщился. - Надо у Даши бритву попросить и зубные щетки.
   Сынок встал на ноги, вышел в  спальню,  оглядел  свою  мятую  постель
рядом с аккуратной койкой и спросила
   - Ты случаем не кадет? - и рассмеялся, потому что  на  блатном  языке
"кадет" означает - молодой неопытный сыщик.
   - Я генерал, - Хан начал примеривать принесенную Дашей одежду...
   Сынок в  гостиной  обошел  вокруг  стола,  попытался  открыть  дверь,
впрочем, сделал это без особой надежды на успех.
   - Не вопрос,  замочек  для  блезиру,  -  Хан,  уже  одетый,  вошел  в
гостиную, взялся за белую крашеную решетку на окне  и  дернул  так,  что
посыпалась штукатурка.  -  В  момент  выдерну,  -  он  отряхнул  ладони,
повернулся на каблуках, демонстрируя новый костюм. - Ну как?
   - Фраер обыкновенный, - подвел итог Сынок. - Вчера от сохи,  привезли
по железке в мешке, на ногах следы от онучей остались.
   - Так, да? Тогда  неплохо.  Самый  лучший  вид,  когда  на  приезжего
смахиваешь.
   Сынок, как был, в одних трусах, прыгнул на диван, сел, обхватил голые
коленки.
   - Сядь, Степа Хан, давай покалякаем. Кто ты такой? Куда  привел?  Как
дальше жить думаешь?
   Хан  посмотрел  из-под  черных  бровей  сердито,  хотел  огрызнуться,
передумал и сел в шикарное кресло.
   - Можно и серьезно поговорить, - рассудительно произнес он. -  Только
зачем? Нам с тобой делить нечего.
   Николай Сынок пытался  улыбочку  изобразить,  смотрел  нехорошо,  все
меньше и меньше ему нравился случайный знакомый.  И  случайный  ли?  Как
говорится, бог не фраер, ему подсказчик не требуется.
   - Чего молчишь? - спросил Хан. - Я твоего имени не называл,  с  собой
идти не уговаривал. Ты сам ко мне прилип, расстанемся красиво.
   - Как?
   - Ты в дверь, я в окно. Хочешь, наоборот.
   - Соскакиваем отсюда? Сейчас? - Сынок поднялся.
   - Я сюда по делу пришел, а ты - хочешь налево, хочешь...
   - Хан, кто тут... - перебил Николай,  замялся,  подыскивая  слово.  -
Давай не будем. Хорошо? Я к тебе ничего не имею. А ты ко мне?
   - Оставь, - Хан пожал плечами. - Только чего ты хочешь, не пойму.
   - Ты меня привел, я к тебе пристал, мы сюда пришли. Так?
   - Ну?
   - Это что? Малина на Тишинке? И я  говорю  нет.  Меня  никто  тут  не
знает. Я пришел, переспал, оделся и адью? Ни  тебя,  ни  меня  отсюда  в
жизни не выпустят. Ты что же думаешь, люди такое делали, - Сынок  указал
на стены и обстановку, - чтобы Коля Сынок заскочил и спалил  все  дотла?
Ты, Степа, меня совсем за идиота держишь? Когда такую хазу  засвечивают,
то на дело ведут, вот, - он пальцем чиркнул по горлу, - по мокрому. Либо
в мешок, либо в пруд.
   -  Брось,  Сынок.  -  Хан  смотрел  растерянно,  оглянулся,  погладил
плюшевую обивку кресла. - Брось, говорю. Я на мокрое - ни в жизнь.  И  в
пруд тоже не надо, - он замолчал.
   - Ты куда пришел? Кто тут хозяин? Ты куда шел, дурак  стоеросовый?  -
губы у Сынка дрожали, взбухли на горле вены, еле сдерживая бешенство, он
перешел на шепот:
   - Ты чью одежу надел? Ты чьей шамовкой вчера ужинал? - Он  указал  на
неубранную посуду. - Кто эту девку содержит? Эти двое, за конторкой, кто
такие? Ты платье на мамзель рассмотрел?
   Сынок вскочил,  бросился  на  Хана,  на  ходу  передумал,  забежал  в
спальню, начал быстро и ловко одеваться.
   - Через дверь нас не выпустят, - застегнул брюки и взял пиджак. -  Ты
говорил... - он указал на  оконную  решетку.  -  Эх,  знал  бы,  что  ты
такой... Ночью уходить надо было...
   Хан нерешительно подошел к окну, взялся  за  решетку,  потянул,  прут
согнулся, выскочил из гнезда.
   - А кто чинить будет? - спросила Даша, входя в  номер  с  подносом  в
руках. - Я вас кормлю для того, чтобы вы  мне  окна  выламывали?  -  она
поставила поднос, убрала грязную посуду, расставила  завтрак,  взглянула
на Сынка и подмигнула:
   - Да, Николай, думала, ты умней.
   - Корнея берлога? - Сынок хлопнул себя по губам. - Прости.
   Три человека находились в одной комнате, рядом, шагни и протяни  руку
- коснуться можно. Несмотря на молодость, каждый из них видел  смерть  и
знал, что такое жизнь, и каждый говорил не то, что думал, и поступал  не
так, как хотел. Лишь в одном  они  были  едины:  убраться  бы  из  этого
номера, из гостиницы подальше.
   Девушка, сервируя стол, с удовольствием эту посуду  превратила  бы  в
черепки, а гостиницу подожгла. Она старалась  не  смотреть  на  смуглого
чернобрового парня, который спокойно  сначала  вынул  железный  прут  из
оконной решетки, а теперь  неторопливо  вставил  его  на  место.  Неужто
старый хрыч прав и мальчонка из милиции?  Зачем  же  он  заявился  сюда,
неразумный? Степан? Хан? Не Степан он, и  клички  у  него  никакой  нет.
Наверняка комсомолец, а может, и партиец? Идейный. Интересно, что он обо
мне думает? Воровка и проститутка? Язва на теле трудового народа,  таких
надо выжигать каленым железом. Выжигай,  родненький,  только  умрешь  ты
раньше меня, скоро, совсем тебе немного осталось.
   - Степан, у тебя часы есть? - спросила она, подошла, взглянула прямо.
   - В участке отобрали, - Хан смотрел доверчиво. - Даша, будь  ласкова,
бритву принеси, - он провел пальцами по щеке.
   Даша хотела сказать: не проси бритву,  комсомолец,  но  промолчала  и
неожиданно для себя погладила его по теплой небритой щеке.
   Вор, имевший уже три привода  и  побег,  хотел  сказать:  всем  будет
лучше, если я отсюда потихонечку уйду. Век свободы не видать, не  был  я
на этой малине, не видел ее никогда и тебя, краля, не знаю, даже во  сне
не видел. Не запоры меня  тут  держат,  не  из  таких  мест  соскакивал.
Убежать можно, да некуда. Ясно, Корнея хата, слыхал, что  есть  такая  в
златоглавой, для паханов держат, для высоких гастролеров залетных.  Куда
сбежишь? Дунут вслед, найдут и на дне морском, и у дяди на  поруках.  Не
хозяин я теперь себе. Хотел Корнея увидеть, грешен, только  не  так,  не
вламываться в дом. К Корнею надо входить с  солидным  предложением.  Вор
взглянул на Дашу и совсем не по-деловому сказал:
   - Красивая ты, Дарья. Тебе от нас уходить надо. Зарежут.
   - Я совета спрошу у одного человека,  -  Даша  зло  поджала  губы.  -
Хочешь, сам спроси, я сведу тебя.
   Агент уголовного розыска сдержал улыбку, хотел сказать, что  вряд  ли
теперь вы оба сможете решать,  оставаться  вам  в  преступном  мире  или
уходить. Сейчас ваши фотографии уже на столе субинспектора, и он,  а  не
Корней определит, как что будет. И хотя понимал он, что  товарищи  вчера
во дворах запутались и отпали, свято верил: Мелентьев потерять  человека
не может. Вспомнив субинспектора, он приободрился. "Что  тебе  говорили?
Не играй, будь проще, не бери в голову лишнего. А ты? Перед кем  ты  тут
выступаешь? Кого удивить решил? Конечно, что сразу к Корнею  привели,  -
неожиданно, субинспектор  полагал,  недельку  минимум  вокруг  да  около
ходить придется. А тут - раз и в дамки.  Хорошо  или  плохо?  Не  должен
Корней без проверки незнакомого человека  к  себе  вплотную  подпустить,
такую богатую малину засвечивать. Все не  так  складывается,  инициативу
потерял, теперь притихнуть и ждать.
 
*** 
 
   "Будь профессионалом и уши не  развешивай,  -  учил  субинспектор,  -
детей, которых надо  перевоспитывать,  рядом  с  Корнеем  не  встретишь.
Никому не доверяй, все как один зверье. Можешь  встретить  там  красотку
молодую, кличка Паненка..." Вот и встретил. Крепко не любил  он  блатную
публику. Сейчас смотрел на девчонку и на приятеля по  неволе  и  зла  не
чувствовал. Какие они звери? Обыкновенные ребята, только запутались.  Им
помочь - хорошими людьми станут.
   Савелий Кириллович и Корней пили чай в угловом  номере,  из  которого
можно было выйти и во двор, и в соседнюю жилую  квартиру,  а  из  нее  в
переулок. Корней велел чай подать сюда, чтобы  Савелий  увидел  запасной
ход, оценил предусмотрительность хозяина. Обстановка здесь была  беднее,
чем в других номерах гостиницы, зато дверь изнутри обита железом, засовы
накладные двойные.
   На столе мед, сахар колотый и сушки -  вот  и  все  угощенье  к  чаю.
Корней сам наливал из самовара,  никакой  прислуги  в  номере  не  было.
Савелий Кириллович расстегнул рубаху, на  шею  повесил  полотенце,  лицо
раскраснелось, чай пил громко,  с  присвистом,  блаженствовал  старичок.
Корней занял место напротив, чай у  него  в  стакане  с  подстаканником,
по-городскому, в общем, пьет аккуратно, лицо бледное, глаза по  привычке
опущены - спокоен человек, никаких известий не ждет.
   Савелий  пятую  чашку  приканчивает,  потом   изошел,   пить   больше
невмоготу, а хозяин  молчит,  никакого  интереса  не  выказывает.  Допил
наконец старик, чашку перевернул, утерся полотенцем, пригладил  ладошкой
седые волосы.
   - Ну что, Корнеюшка, взглянул я на  ребятишек  твоих  -  занятные,  -
начал Савелий, будто и не было часового упрямого молчания,  и  не  враги
они многолетние, и нет у них большего удовольствия, как сидеть вот так и
чаек попивать.
   Корней и бровью не повел, глаз не поднял, серебряной ложечкой  чаинку
из стакана выловил.
   - Не по чину горд ты. Корней! - старик сорвался:  возраст  -  что  ни
говори, восьмой десяток к концу валится.
   - Савелий Кириллович, уважаемый, вы меня  ни  с  кем  не  путаете?  -
спросил Корней ласково.
   Старик перекрестился истово,  пробормотал  нечленораздельное.  Корней
расхохотался:
   - Кто ж по-матерному молится? Брось, старик, ерничать, из ума  выжил?
Говори толком. Кликну  Лешку,  он  тебя  в  красном  углу  для  просушки
повесит!
   - Понимал Корней, говорит лишнее, не мог остановиться, нак