м глазком взглянуть бы! Ребята! -  он  растолкал  всех,
отпихивая  ножи,  словно  картонные,  однако  порезался   и,   по-детски
посасывая ладошку, подошел к столу. - Вы деньги поделите, а потом я  для
вашей потехи удавлюсь. Посмешим друг друга вволю, жизнь коротка!
   - Истину говорит! - перекрывая гвалт,  заявил  отец  Митрий,  стоя  в
дверях.
   Корней,  прижимая  к  груди  портфель,  попятился,  пачка   червонцев
вывалилась  на  пол.  Ее  подхватили,  цепкие  пальцы  рванули  обертку,
раздался стон, будто все до сей минуты происходящее забавой было, а  вот
беда пришла.
   Бумагу, ровно резанную бумагу тискали перед своими лицами люди  и  не
могли насмотреться. И ведь деньги те своими никто не  считал,  о  дележе
разговор окончился, заберет Корней казну воровскую назад - и баста.  Так
горе-то в чем? В чем горе, спрашивается? Нет, не  было  и  не  будет!  И
уймись!
   Стон перешел в рычание,  стая  развернулась  на  Корнея.  Он  швырнул
портфель, спокойно поднял пистолет и тихо, отчетливо сказал:
   - По местам, сявки, - не поворачиваясь, шагнул  к  двери  и  попал  в
объятия отца Митрия.
   Только Костя Воронцов понял - стараясь успеть, перелетел через  стол.
Уже в воздухе Костя услышал выстрел. Когда опустился на пол, отец Митрий
валился на него тяжело и безвольно. Хлопнула задняя дверь - только тогда
уголовники опомнились. В вихре замысловатого мата, отпихивая друг друга,
они бросились за Корнеем.
   - Даша, подмоги, - Костя не мог удержать шестипудовое тело.
   Подскочил Емельян, Даша подхватила ноги, уложили  в  углу  на  диван,
хотя по розовой пене на бороде и усах видели: поздно.
   Костя Воронцов кивнул, сказал про себя невнятное, сел за стол, выбрав
чистый угол, подвинул почти  нетронутое  блюдо  с  холодцом,  налил  два
бокала квасу и позвал:
   - Дарья, садись.
   Хлопали двери, бесцельно метались люди, где-то в углу дрались. Руки у
Даши дрожали так, что она не могла до рта донести.
   -  Водки,  -  хрипло  сказала  она.  -  Ну,  я  тут  кого  запомнила,
посчитаемся.
   Костя налил граненую рюмку, графин отставил.
   - А сами? - спросил наблюдавший за ними Емельян. Смотрел без лести  и
подобострастия, с уважением.
   - Я же на работе, Акимов, - ответил Костя. - Ты ребят кликни,  хватит
в горелки играть, разговор имеется. И чего  там  дерутся  без  дела  уже
минуты три, - он аккуратно намазал большой кусок холодца горчицей,  -  а
оба на ногах, будто бабы. Деловые, обсмеешься на вас.
   - Вот такие дела, граждане, - сказал Костя, когда  вернувшихся  снова
усадили  за  стол.  -   Войско   ваше   сильно   поубавилось,   что   не
свидетельствует о  большой  смелости.  Приезжих,  вижу,  нет,  Чувакина,
Смелкова...
   - Знает он нас всех...
   - Фамилию, имя настоящее...
   - Во-первых, вы моя работа, - оборвал  Костя  Воронцов,  -  исправный
мужик дело свое должен досконально изучить,  -  он  покраснел,  так  как
последнюю, фразу нахально позаимствовал у Мелентьева.  -  Во-вторых,  не
всех... Вот тебя не знаю... Тебя... - Костя указывал пальцем.
   Уголовники  переговаривались,  обсуждая   происшедшее,   в   основном
смелость Воронка и подлость Корнея. О двух  трупах  почему-то  никто  не
вспоминал, а то, что Костю с Дашей не зарезали по случайности, просто  в
памяти ни у кого не осталось.
   Костя ударил кулаком по столу и встал.
   - Мне с вами ля-ля разводить некогда! Сходку вашу объявляю у  меня  в
Москве последней! Блатное ваше объединение - вне закона...
   - Как при царе-батюшке, больше трех не собирайся? - спросил  Емельян,
усмехаясь.
   - Я пока о тебе забыл, Акимов, не гневи...
   - Я не забыла! - Даша вскочила, ее звонкий голос  заставил  замолчать
всех. - Запомнила вас... ребятишки.
   Костя положил ей на плечо руку, Даша шарахнулась в  сторону,  глядела
бешено.
   - Посчитаемся! - хлопнула дверь, скрипнуло за порогом и стихло.
   - Корнея поймаю, теперь на нем  кровь,  -  воспользовавшись  тишиной,
сказал Костя. - Он убил Дмитрия Степановича на ваших глазах. И  вы...  -
Костя проглотил несколько слов, - расскажете об этом на следствии ясно и
четко. Покойный ваш Сипатый дрянной человечишка был, но о Корней говорил
правду. Тот лишь чужими руками, вашими, к себе загребал.
   - А парень твой. Воронок?
   - Коля Сынок где?
   Костя Воронцов отвернулся, не ответил.
   - Сынка иной человек  решил,  -  тонко  откликнулся  старик  Савелий,
прячась за чью-то спину. - Степка Хан.
   - Тронулся, старик? - Кабан со скрежетом почесал  щеку.  -  Хан  тебя
щелчком перешибет. Савелий захихикал:
   - Через часок ни Корнея, ни Хана в златоглавой не сыщешь...
   - Вы, граждане, непропитыми остатками мозгов покрутите, может,  какая
мысля и выкрутится, - сказал Костя. - Грехи за вами  невеликие,  в  суде
люди  решают.  Простить  насовсем  кое-кого  не  простят,  а  явитесь  с
повинной, учтут. В законе нашем советском об этом факте явки с  повинной
ясно сказано. Думайте, - он откинул стул, шагнул к двери, остановился. -
На секунду прикиньте, зарезали бы вы девчонку и меня! Сны свои каждый  в
отдельности жевал бы... Совесть  там,  и  другое,  вам  неведомое,  тоже
оставим. Я вас на самом краешке остановил...  Ведь  дальше  для  вас  не
жизнь была бы, а ужасный кошмар, до могилы и психушки.
   - Корней!
   - Он довел!
   - Нет! Вы сами, друг перед дружкой, себя  довели,  -  Костя  взял  со
стола пистолет, сунул в карман.
   - Две пушки Ленечка с Одесситом унесли, - подсказал кто-то.
   - Карету я сюда пришлю, - Костя взглянул на лежавшего отца Митрия, на
его мертво торчащую бороду. -  Сукины  дети!  -  он  вздохнул  тяжело  и
повысил голос:
   - Кузя! Ты  где,  убивец?  Пойдем  в  тюрьму,  завтра  адвоката  тебе
приставим, - Костя Воронцов оглянулся, разыскивая Кузю, которому Сипатый
положил в карман деньги, а Корней вложил в руку пистолет.
   - Я его только видел вроде. Неужели сбежал, паршивец?
   - Кузя, - Емельян шагнул к противоположному концу  стола,  где  сидел
Кузя, положив лохматую голову на тарелку. - Нажрался мальчонка.
   Емельян хлопнул его по плечу, и "мальчонка" завалился набок и упал со
стула. Уже все понимая, Костя подбежал, нагнулся - на сатиновой  грязной
рубашке, пропечатывая ребра, расползлось и уже подсыхало черное пятно.
   - В сердце...
   - Ленечка...
   - За Сипатого, - сказал Емельян.
   - Да? - Костя побледнел, губы его, обычно пухлые, истончились и стали
серыми. - Значит, месть? Воровской закон?  А  деньги  где?  Ищи  деньги,
падла! - он влепил Емельяну пощечину.
   Здоровенный мужик от  такой  пустяковины  даже  головой  не  тряхнул,
опустился на колени и послушно обыскал труп. Денег, конечно, не было.
   - За несколько дареных червонцев... товарища своего... Люди! -  Костя
Воронцов приподнялся на носки, глянул на всех сверху, по-птичьи  склонив
голову и бормоча:
   - Мальчишка на волю вышел третьего дня, - шагнул за порог.
   Иван Мелентьев уже второй  час  толкался  у  Павелецкого  вокзала,  с
безнадежной  тоской  поглядывая  в  черную  глотку   переулка,   которая
проглотила Костю и Дашу. Кучер,  который  их  вез,  проследил  до  этого
места, а дальше идти поостерегся.
   Мелентьев прогуливался вдоль  серого  массивного  здания  и  поначалу
распугивал проституток и блатную шушеру. Вскоре местная публика  поняла,
что Иваныч, так звали Мелентьева среди блатняжек, явился не по их  душу,
осмелела и приблизилась.
   - Иван Иванович,  может,  надо  чего?  -  робко  спросила  тонконогая
девчонка, подталкиваемая в спину сутенером. - Мы для  вас  с  превеликим
удовольствием...
   Мелентьев даже не расслышал, расхаживал  от  угла  до  угла  широкими
шагами, заложив руки за спину. Когда он удалялся от "черной глотки",  то
загадывал:  "Если  сейчас  пойду  назад  и  Костя  не  появится,  иду  в
трактирчик на рынке. Там они, больше негде. Корней  мой  выкормыш,  я  в
ответе". Старый сыщик шагал обратно, и Воронцов не появлялся. "Три  раза
туда и обратно -  и  иду",  -  уговаривал  Мелентьев  себя  и  продолжал
расхаживать. Он всегда считал затею Воронцова безумием. "Ты бы еще зимой
в лес голодных волков отправился манной кашей подкармливать,  -  в  пылу
спора  сказал  утром  Мелентьев.  -  Дилетанты,  агитаторы,   идеалисты,
сосунки".
   Когда он в очередной раз повернулся на каблуках и  бросил  взгляд  на
черный провал, то увидел на  переломе  тусклого  света  мужскую  фигуру.
Человек шагнул неуверенно, придерживаясь за стенку, остановился,  сделал
еще шаг.
   Пьяный, решил Мелентьев. Уже видел кожанку и фуражку, уже бежал через
площадь, повторяя, как заклинание: пьяный, пьяный, напоили.
   Уж кто-кто, а субинспектор мог отличить  пьяного  от  тяжелораненого.
Только ненаблюдательный человек о раненом может сказать: он  шел  словно
пьяный. Человек нетрезвый качается, может  и  упасть,  но  движения  его
расхлябанные, вольготные. Раненый идет, словно себя расплескать боится -
движения экономные, скованные.
   Мелентьев остановился перед Костей Воронцовым, взял под локоть, резко
свистнул, услышал за спиной шум автомобильного мотора  и  оглядел  Костю
внимательно. Куда? Не повредить бы, хуже не сделать.
   Крови не видно, лицо серое, мокрое от пота, глаза  мертвые.  Сознание
проглянуло, Воронцов шевельнул губами.
   - Кладите его на землю!  -  крикнул  выскочивший  из  машины  доктор,
плюхнулся рядом с Костей на колени, расстегнул  куртку,  припал  ухом  к
груди, начал прощупывать пульс.
   Константин Воронцов был мертв, но доктор все  пытался  услышать,  как
бьется его разорвавшееся сердце.
 
Глава последняя 
ЛЮДИ 
 
   Даша лежала в  огромной,  пожелтевшей  от  времени  ванне  и  сдувала
наползавшую на лицо пену. Лева Натансон по кличке Алмаз, который некогда
имел  неосторожность  показаться  с  Дашей  на  глаза   Корнею,   стоял,
прислонившись к дверному косяку, и любовался  чистым  рисунком  девичьих
плеч, маленькой, гордо посаженной головой на сильной шее и думал:  хитра
природа, балуется с человеком, как хочет. Мать  у  девочки  алкоголичка,
отец  -  наверняка  с  соседнего  огорода,  сама  выросла  на   помойке,
покуривает и выпивает -  а  на  тебе  выкуси:  сложена  богиней,  взгляд
царский и умна. Образование, конечно, не ахти,  и  речь  -  порой  такое
запустит, переводчик требуется, - но это не короткие ноги и вислый  зад,
можно и поправить.
   Уж как в свое время Алмаз Дашу заманивал на эту  квартиру,  соблазнял
подарками, сулил несусветное. Девчонка смеялась  -  не  шла.  Час  назад
явилась. Грязная, злая, словно  кошка,  вырвавшаяся  из  уличной  драки,
приказала:
   - Ванну, чистое белье. Корней заедет на моторе через два часа.
   Пока Алмаз суетился, наполнял ванну, сыпал в нее ароматические соли и
взбивал пену, Даша сидела в кресле,  потягивая  из  хрустальной  рюмочки
шартрез, который уважала за зеленый цвет. Затем она без  спроса  открыла
комод, расшвыривая французское белье,  нашла  себе  по  вкусу,  отобрала
строгое, но, как хозяин отлично знал, самое дорогое  платье,  перемерила
туфли, нужные оставила, Даша прямо при Алмазе,  будто  и  не  мужик  он,
стянула с себя одежонку, швырнула в угол.
   - Забери и выбросить, ее искать будут, - она стояла перед  Натансоном
обнаженная, смотрела сторонне, как на  кельнера  в  ресторации,  провела
ладонями по животу и бедрам, потянулась. - Устала я, Лева, - и прошла  в
ванную.
   До Алмаза доплыл слушок о сходке и возможных неприятностях у  Корнея.
Может, свершилось уже? У власти Корней, в бегах ли  -  на  эту  девчонку
Леве даже глядеть не следует. Знает все отлично Лева Алмаз, а  прилип  к
косяку, не только глаз отвести  не  может,  мысли  перебирает  настолько
несерьезные - самому смешно. От таких мыслей до церковного  хора  ближе,
чем от уголовки до тюрьмы.
   - Рюмку дай и переоденься, -  Даша  смотрела  насмешливо,  глаза  ее,
голубые в зелень, сливались с пеной. - Корней нехороший явится,  к  чему
тебе лишнее?
   Алмаз похлопал толстыми ладошками  по  атласному  халату  с  золотыми
драконами, вздохнул тяжело и заторопился. Права девочка,  очень  в  цвет
подсказала, лишнее ему совершенно не требуется.
   В новом платье, на высоких каблуках Даша смотрелась дамой. Махнув  на
жизнь  рукой.  Алмаз  преподнес  ей  сережки  и  нитку  жемчуга.  Хозяин
переоделся, был в строгой тройке, жилет застегивался лишь на две верхние
пуговицы, и от этого хозяин выглядел комично и  безобидно.  Крутанувшись
перед трюмо. Алмаз остался доволен, лучше выглядеть комиком в жизни, чем
героем-любовником в гробу.
   Даша пила чай, ложку держала манерно, отставив мизинец,  и  Натансону
хотелось этот пальчик прижать, посоветовать гостье не держаться классной
дамой, откинуться на спинку кресла, чашку  со  стола  забрать,  губы  не
вытягивать. В  душе  старого  мошенника  дремали  поэты,  воспитатели  и
какие-то личности неизвестные. Хотя Даша отлично знала, что Корней  сюда
никогда не явится, играла свою роль последовательно, для того и  оделась
тщательно. Алмаз и догадаться  не  должен,  что  Паненка  против  Корнея
пошла, иначе либо тотчас  выгонит,  либо  в  постель  потащит.  Ей  надо
отсидеться сутки, собраться с мыслями, решение принять.
   - Если Корней припозднится, не выгонишь? - Даша взглянула на часы.
   - К чему слова, королева? - возмутился хозяин столь дурной  шутке.  -
Мой скромный будуар к вашим услугам. Я тут,  на  диванчике,  по-сиротски
прикорну.
   Даша кивнула, вновь покосилась на часы. Корней из города уже подался.
Хан с ним рядышком. Они теперь так и будут скакать, пока один другого не
кончит. Вот если бы они друг дружку  порешили,  вот  сладость,  мечтовый
вариант. Только бы сюда раньше времени никто  из  блатных  не  заскочил,
новости не принес...
   В дверь властно позвонили. Алмаз вскочил, засеменил  к  дверям,  Даша
отставила чашку, взяла из сахарницы серебряные щипчики, бросила.
   - Кто? - Алмаз спросил недовольно и заискивающе одновременно.
   - От Корнея.
   -  Ждем,  рады  гостям,  -  Алмаз  отодвинул  засовы,  снял  цепочку,
распахнул дверь.
   Оттолкнув хозяина тростью, вошел Хан, оглянулся, кивнул и сказал:
   - Чистенько.
   Корней переступил порог, увидел Дашу и сказал:
   - Я думал, болтают, мол, земля круглая и вертится, а оно так и есть.
   - Ждем, давно  ждем,  дорогие  гости,  -  кланяясь,  бормотал  Алмаз,
чувствуя  неладное,  заискивающе  заглядывал  в  твердые  лица  "дорогих
гостей".
   После  неожиданного  финала  на  воровской  сходке  дела   у   Корнея
складывались удачно. Он сел  в  машину  в  условленном  месте,  выслушал
доклад  шофера  о  действиях  Хана  и  удачном  ограблении,  однако   не
удовлетворился этим, велел отвезти к  ресторану  "Прага",  что  на  углу
Арбатской площади. Приказав ждать. Корней отправился к особняку, который
два часа назад посетил Хан. На углу  Староконюшенного  Корней  подхватил
девочку, сунул ей червонец и сказал:
   - За одной дамочкой проследить требуется, с тобой  удобнее.  Погуляем
полчасика, и ты, цыпочка, свободна.
   - Я портвейну хочу, - нагло заявила девочка,  Корней  глянул,  и  она
умолкла, затем решила поддержать светский разговор, и Корней всю  дорогу
краем уха слышал ее голосок, повествующий об удивительно кошмарной жизни
молодой красивой девушки в огромном городе.
   Около особняка стояла пролетка, у входа - двое с  винтовками.  Корней
прошел, не останавливаясь, хотя спутница заинтересовалась происходящим и
потянула его к подъезду.
   - Пойдем взглянем, интересно, наверняка убили кого-нибудь...
   - Оставь, милочка, - Корней передернул плечами,  -  покойники  -  это
такая пошлость...
   В  конце  переулка  затарахтел  мотор,  подпрыгивая   по   булыжнику,
неторопливо  проехала  машина,  остановилась  у  особняка.   До   Корнея
донеслись возбужденные голоса. Он прибавил шагу и  свернул  в  ближайший
переулок.
   Примерно через час Корней  встретился  с  Ханом  в  том  же  кабинете
ресторана "Флора", где они перекусывали днем. Хан ужинал в  одиночестве,
Корнею кивнул, жестом указал на стул, налил вина.
   - Как у меня, ты знаешь, а что у тебя?
   - Хуже, - порой Корней предпочитал говорить правду,  полагая,  что  в
небольших дозах она действует сильнее.
   Корней коротко пересказал события, происшедшие на  воровской  сходке,
опустив лишь наиболее для себя невыгодное. Он верно оценивал  психологию
Хана и возможную его реакцию.
   - Забудь, Корней, бог им простит, а мы при случае вспомним. Воронок -
мент как мент. На них ни пуль, ни ножей не хватит, - он налил в  бокалы,
чокнулся. - За нашу удачу, Корней. Девку свою забудь, она давно  с  шага
сбилась, продала бы не сегодня, так завтра.
   Корней кивнул и выпил. О воровской  казне,  припрятанной  в  надежном
месте, и о фальшивых, которые  он  предъявлял  ворам,  а  затем  бросил.
Корней промолчал. Выплывет все, поделим, решил  он,  хотя  надеялся,  до
дележа не дойдет, так как  по  его  раскладу  жить  Хану  оставалось  до
рассвета, а еще точнее, до того момента, когда Корней увидит  содержимое
сейфа, чьи останки в данный момент изучал уголовный розыск.
   - Сколько было в жестянке? - спросил Корней небрежно.
   - Около пуда,  -  ответил  флегматично  Хан,  словно  ежедневно  крал
примерно столько же. - Сторож-то в зале не спал, газетку почитывал.
   В суете и неразберихе происходящего Корней забыл, что обещал  сторожа
усыпить. Спокойствие Хана не обмануло опытного рецидивиста, он  пошел  в
открытую:
   - Виноват,  Хан.  Падлу,  которая  подвела  нас,  разыщу  непременно,
ответит, а вина моя.
   - Верно, - Хан закурил длинную дорогую папиросу.  -  Теперь  объясни.
Корней, на кой черт ты мне нужен? Ни денег у тебя, ни авторитету, пустой
ты и совсем для меня не интересный.
   Корней  из  кармана,  где  лежал  пистолет,  вынул  носовой   платок,
неторопливо вытер лицо, а когда стал класть платок на место. Хан сказал:
   - Денег со мной нет. Корней. Я тебя давно понял, и ты по карманам  не
шарь, здесь не проходит. Понял? Так,  говоришь,  ты  отца  Митрия  жизни
лишил? Зазря, покойник вещь тяжелая, гнуть тебя  будет,  а  скинуть  его
можно только в суде. Ты с повинной не собираешься?
   - Ты наглость-то вместе с хрустами из сейфа вытащил? - Корней  бросил
салфетку и встал. - Я свою долю подарить могу, как бы  жалеть  позже  не
стал, - он шагнул из кабинета, отдернул портьеру. - Был грязь, грязью  и
остался, хоть я на тебя и фрак надел.
   Корней уходил. Хан понял, что не блефует старый, метнулся наперехват,
обнял, усадил. Только что хотел десять процентов ему предложить,  теперь
заткнулся:  действительно  уйдет,  вот  беда.  Но  больше   всего   Хана
интересовало: убил Корней отца Митрия или рисуется, цену себе набивает?
   - Меня на хомут не взять, -  уверенно  глядя  Хану  в  глаза,  сказал
Корней. - Для тебя мечта - равное  партнерство.  Понял?  Икнешь  против,
уйду, - он твердой рукой налил себе, выпил, не чокнувшись.  Корней  знал
мир ханов, в нем ничего просить нельзя, только отнимать, и чем больше  и
нахальнее, тем легче отдают и еще благодарят. Слабоват оказался Хан  для
такого противника, хотя поначалу все козыри на руках имел против  пустой
карты.
   - Забудем, - смилостивился Корней. - Уйдем  из  Москвы  и  из  России
уйдем. Отсидимся в Риге, там у меня люди есть, примут. Только вот, -  он
задумался, оглядел Хана, свой костюм, - красивы мы с тобой излишне.  Мое
пристрастие к дорогой одежде господину Мелентьеву  отлично  известно,  а
тебя ему уже обрисовали. Международный вагон, кожаные чемоданы,  дамочки
в брильянтах отпадают. Пойдем  из  златоглавой  на  возах,  лапотниками,
обратниками базарными.  Только  где  нам  такой  вид  приобресть?  -  он
задумался, на самом деле ждал реакции Хана, хотел знать, есть ли у  того
потайное местечко и где именно деньги схоронены.
   О Риге Корней сказал правду, там и казна воровская  в  банке  лежала.
Умолчал Корней о пустяке, что  Хана  в  крестьянской  одежде  собирается
забыть в чужой телеге покойником. Не любит мужик к  властям  обращаться,
зароет незнакомца