ных рабочих-нефтяников заявилась неизвестно  откуда
и буквально сожрала город. Мы  не  можем  допустить  у  себя  ничего
подобного.
    - Конечно, - произнес я с воодушевлением. - Куинто -  жемчужина,
и должен остаться прекрасным  природным  островком...  и  культурным
центром. Кстати, я наслышан об "Актерах Куинто"...
    - Да  неужели,  мистер  Арчер?  -  Голос  хозяйки  понизился  до
загадочного шепота. - Вы случаем не голливудский?
    - Ну, не совсем голливудский. - Вопрос  остался  открытым.  -  У
меня работа, связанная с Голливудом.
    Я  не  стал  говорить,  какая  работа.  Осматривать   гостиницы,
снимаемые проститутками, распутывать хитроумные козни супругов  друг
против   друга,   шантажировать   шантажистов-банкротов.    Грязная,
тяжелая, изматывающая работа, - о ней пусть буду знать только я.
    Хозяйка поджала губы так, будто поняла мои намеки.
    - Я как чувствовала, что вы из Голливуда. Догадываюсь  -  хотите
в уик-энд посмотреть новую пьесу. Мистер Марвелл сам  ее  написал...
Он замечательный человек, он сам  же  ее  и  подготовил  для  сцены.
Очень хорошая моя подруга, Рита Тридвис,  помогает  шить  костюмы...
Так она сказала, что у пьесы большое будущее: кино,  Бродвей  и  все
такое.
    - Да, - согласился я. - У меня тоже есть отзывы.  Где  находится
театр, в котором они репетируют?
    - По правую сторону от шоссе, прямо в центре города. Как  только
свернете за здание суда, сразу вывеску увидите: "Театр Куинто".
    - Благодарю вас, сразу же и пойду, - сказал я и вышел.
    Я еще не добрался до машины, а за  моей  спиной  снова  хлопнула
дверь офиса.  Я  увидел  Генри,  ковыляющего  в  мою  сторону  через
посыпанную гравием площадку. Он подошел ко мне так близко,  а  запах
алкоголя был так силен, что мне пришлось податься чуть назад.
    - Послушай, друг, что ты там имел в виду, когда  говорил,  будто
намереваешься здесь поселиться?  -  Генри  оглянулся  на  дом,  чтоб
убедиться, что жена не может его услышать. Потом сплюнул на  гравий.
- У меня есть выгодное  предложение,  коли  тебе  интересно.  Десять
тысяч вперед, а  остальные  после  того,  как  обработаешь  участок.
Пятьдесят тысяч всего.  Здесь  можно  поставить  двенадцать  хороших
коттеджей, и в каждом - полная свобода, используй, как хочешь.
    - Вы хотите продать мне весь этот участок?
    - Нигде, никогда не найдешь эдакое место за такую цену.
    - А я-то думал, что вы тут все без ума от Куинто.
    Генри опять обернулся,  бросил  презрительный  взгляд  на  дверь
офиса.
    - Это она так думает, черт ее дери. Да не сама она...  городская
Торговая Палата так вот  думает  за  нее.  А  у  меня  идея  другая:
заняться производством ликера в Нопэле.
    - Там можно заработать большие деньги?
    - Нопэл завален деньгами с тех пор,  как  там  пустили  нефтяные
скважины, а ведь нигде не сыщешь еще таких транжир,  как  нефтяники.
Каждый из них легко пришел, легко уйдет, денег не жалеет.
    - К сожалению, меня это не интересует.
    - Ну, смотри сам... Я просто подумал, увидя  тебя,  что  мог  бы
наконец  разделаться  с  этой  дырой.  Она  не  дает  мне  поместить
объявление насчет  продажи,  черт  дери  этих  баб.  -  И  заковылял
обратно.


    Люди в Куинто, на  его  улицах,  выглядели  словно  изможденными
солнцем. Темные до черноты - служители великому светилу - молодые  в
легких, открытых костюмах для загара и купанья, а  старики...  темны
от старости, жилисты, морщинисты от прожитых  лет.  Белые  испанские
домики в ярких солнечных лучах казались  нарисованными,  словно  это
были декорации, но в их разбросанности  и  белизне  под  густо-синим
небом таилась своеобразная красота. Внизу и слева от  пересекающихся
улиц Куинто синей стеной вздымалось море.
    Около здания суда я припарковал  машину  и  зашел  перекусить  в
ресторанчик напротив.
    На  официантке  был  фартук  с   красным   орнаментом,   который
составлял  со  скатертью  прекрасную  пару.  А  цвет  лица  девушки,
подумалось мне, подходит к цвету кофе. Я немного прибавил  ей  сверх
обычных чаевых и потом направился к "Театру Куинто". На  моих  часах
стрелки показывали два: время, когда репетиция,  по  моим  расчетам,
должна идти полным ходом. Если спектакль состоится в  конце  недели,
то к среде актеры должны бы... как они там говорят?..  прогнать  всю
пьесу целиком.
    Театр стоял в  глубине  улицы  на  лужайке,  заросшей  желтеющей
травой. Это было  массивное  здание,  почти  без  окон,  осыпавшаяся
штукатурка  запятнала  стены.  Две  источенные   непогодой   колонны
украшали  собою  портик.  Приклеенные  к  ним  афишы,  оповещали   о
всемирного  значения  премьере:  давалась  пьеса  Фрэнсиса  Марвелла
"Железный Человек". По стене внутри портика рядом  с  кассой  висели
на листе голубого картона фотографии: мисс Дженнет  Дермотт  в  роли
Клары (блондинка с мечтательными глазами), мисс Лэй Гэллоуэй в  роли
жены (резкие черты лица  и  профессионально  широкая  улыбка,  когда
крупные зубы, кажется, готовы съесть любого из зрителей).
    А вот и глянцевый мужской портрет... Мужчина лет сорока,  мягкие
волосы, благородный лоб. Большие,  полные  грусти  глаза,  небольшой
чувственный  рот.  Фотография   сделана   в   три   четверти,   чтоб
подчеркнуть  профиль,  который  был,  ничего  не  скажешь,   красив.
Подпись: "Мистер Джеймс Слокум  в  роли  Железного  Человека".  Если
верить фотографии,  то  мистер  Джеймс  Слокум  мог  быть  предметом
обожания лиц  из  прекрасной  половины  человечества.  Но  не  моим,
признаться.
    Довоенного  образца  седан  "паккард"  подъехал  к   театральной
лужайке,   из   машины   вышел   молодой   человек,    широкоплечий,
длинноногий,  в  плотно  облегающих  ягодицы  джинсах  и   гавайской
рубашке в цветочек. Черная  шоферская  кепка  была  явно  не  в  его
стиле. Видно, он  сам  это  чувствовал:  перед  тем  как  захлопнуть
дверцу машины,  он  бросил  ее  на  переднее  сиденье,  показав  мне
блестящую шевелюру волнистых волос.
    Парень взглянул на меня. Глаза его казались  светлее,  чем  были
на самом деле, - так бывает у хорошо загорелых брюнетов... Еще  один
предмет  воздыханий.  Такие  стадами  пасутся  летом   на   курортах
Калифорнии.
    Предмет-два открыл тяжелую дверь в здание театра слева от  меня,
прошел внутрь, дверь захлопнулась за ним.  Я  помедлил  с  минуту  и
проследовал за красавцем в вестибюль -  маленький,  тесный  и  слабо
освещаемый красной лампочкой  с  надписью:  "Выход".  Парня  уже  не
было, видно,  он  скрылся  за  дальней  дверью  в  зал,  за  которой
слышался гул голосов. Я пересек вестибюль и тоже вошел в  зрительный
зал.  Полный  мрак  вокруг,  за  исключением  сцены,  которая   была
освещена и на  которой  находились  люди.  Я  опустился  на  боковое
кресло в последнем ряду партера, подумав мимоходом над  тем,  какого
черта мне здесь надо.
    Сцена, уже подготовленная к спектаклю,  представляла  английскую
гостиную. Однако актеры  еще  не  надели  костюмов.  Джеймс  Слокум,
такой же привлекательный на сцене, как и на фото, в  желтом  свитере
с  высоким  воротом,  что-то  репетировал  с  белокурой  девушкой  в
джинсах.
    - Родерик! - говорила девушка. - Зная о моей любви к вам, вы  ни
разу не обмолвились об этом. Почему же?
    - Почему я  должен  был  это  сделать?  -  С  видом  величайшего
изумления пожимал плечами  Слокум.  -  Вы  были  довольны  тем,  что
любили, я был доволен тем, что любили меня. Разумеется, я делал  все
от меня зависящее, чтобы поддержать в вас это чувство.
    - Что вы говорите? -  Она  переиграла,  выражая  свое  удивление
услышанным от партнера ответом, и  ее  голос  едва  не  сорвался  на
крик. - Но я-то, я-то ничего не знала!
    - Да, я позаботился о том, чтобы вы ничего не  узнали,  пока  не
подошли к той зыбкой черте, что отделяет восхищение от  страсти.  Но
я всегда  был  готов  поднести  спичку  к  вашей  сигарете,  сделать
комплимент по поводу вашего платья, трогательно пожать вам руку  при
прощании. - Слокум сделал рукой  движение,  как  бы  непреднамеренно
касаясь женской руки.
    - Но ваша жена... что она? Мне кажется невероятным, чтобы  вы...
вы осознанно  делали  меня  виновной  в  кромешном  аде  супружеской
измены!
    - Кромешный ад? О чем вы, моя дорогая? Наоборот, страсть  -  это
свет тысячи  солнц,  это  ослепительный  блеск  весеннего  дня,  это
великолепное сияние радуги! - он произносил все эти  слова  звенящим
голосом,  и  в  каждом  сравнении  будто   оставался   след   полета
неудержимой  стрелы.  -  Рядом  с   той   любовью,   которая   может
воспламенить  нас,   законное   мое   супружество   -   это...   это
существование двух кроликов, запертых в клетке.
    - Родерик, я ненавижу и боюсь  и  обожаю  вас,  -  провозгласила
девушка и бросилась к его ногам, рассчитанно, словно балерина.
    Он протянул ей обе свои руки. Поднял с колен.
    - Я обожаю быть обожаемым, - уже не выспренно, а  непринужденно,
вполне убедительно произнес Слокум.
    За  все  это  время  диалога  кто-то   нервно   прохаживался   в
оркестровой яме, и тень от его худой фигуры  падала  то  и  дело  на
рампу. Потом человек одним прыжком очутился на  сцене  и  закружился
вокруг диалогизирующей парочки, точно судья на ринге.
    - Прекрасно, в самом деле  прекрасно.  Вы  превосходно  схватили
мой замысел, вы оба.  Только...  мисс  Дермотт,  нельзя  ли  чуточку
эмоциональнее оттенить контраст между "ненавижу и  боюсь",  с  одной
стороны, и "обожаю", с другой? В общем, так: ключевой мотив  первого
акта это вот что - неудержимая страсть, которая звучит  в  обращении
Клары к Железному Человеку,  обнаруживает  неукротимую  страсть  его
собственного отношения к любви, к жизни. Не могли  бы  вы  повторить
ваши реплики после слов про "кроликов в клетке"?
    - Конечно, мистер Марвелл.
    Как я и подозревал, то был автор, а пьеса... была одной  из  тех
пьес, которые нравятся чувствительным мамашам  и  актерам-любителям,
чушь, парадирующая сама себя. Пышные словеса про "отношения к  любви
и жизни", ничего внутри не содержащие, ничего реального.
    Я переключил  внимание  на  затемненный  зрительный  зал.  Почти
пустой.  Но  в  первых   рядах   несколько   человек   расположились
группками, безмолвно  наблюдающими  за  актерами.  Да  еще  двое  за
несколько рядов передо мной. Когда мои  глаза  привыкли  к  тусклому
освещению,  я  смог  различить  парня,  стоящего  в  проходе   между
креслами, и девушку. Парень наклонился к девушке,  сидящей  в  своем
кресле, положил свою руку на ее плечо, она тотчас  передвинулась  на
соседнее место.
    Вот он уже где, Предмет-два.
    - Черт возьми, - сказал он громким,  клокочущим  шепотом.  -  Ты
обращаешься со мной, будто я... грязный. Я-то думаю,  что  у  нас  с
тобой  что-то  путное  получится,  а  ты  уползаешь  в  раковину   и
захлопываешь створки перед самым моим носом.
    - А ты все равно ползешь сквозь любую щелочку-туннельчик.  -  Ее
голос был насторожен и тих, но я расслышал сказанное.
    - Ты воображаешь себя незаурядной, слишком для меня умной,  могу
сказать тебе кое-что такое, о чем ты никогда и не слышала.
    - И не  собираюсь  выслушивать.  Меня  очень  интересует  пьеса,
мистер Ривис, и я бы хотела, чтобы вы оставили меня в покое.
    - Мистер Ривис!? Что это вдруг за проклятая вежливость? Ты  была
достаточно горячей вчера, а теперь уже "мистер Ривис"?!
    - Я не буду разговаривать в таком тоне.
    - Ах вот как! Ты не будешь водить  меня  на  веревочке,  понятно
тебе? Может, я и грязь, дерьмо, но у меня и мозги есть,  и  все  то,
из-за чего женщины вешаются мне на шею... коль я того захочу, ясно?
    -  Я  знаю,  что  вы  неотразимы,  мистер  Ривис,  и   что   моя
неспособность ответить вам так, как те женщины,  -  это  безусловно,
патология.
    - Язвительные  словечки  оставь  при  себе,  -  выкрикнул  он  в
отчаянии и ярости, уже не сдерживая звонкость  голоса.  -  Я  покажу
тебе... покажу, что имеет значение!
    Не успела она подвинуться снова, как он  почти  упал  на  нее  в
кресло, придавил  к  спинке  -  девушка  пыталась  оттолкнуть  парня
обеими руками, задела локтем по лицу,  но  парень  не  отпускал  ее,
огромной рукой притянул к себе ее голову, впился в ее  губы  своими.
Потом до меня донеслось их свистящее дыхание  и  скрип  сидений  под
весом борющихся тел. Я не двигался с места.  Я  понимал:  они  знали
друг друга лучше, чем могло показаться  мне  с  первого  взгляда.  К
тому же здесь с девушкой ничего не могло случиться плохого.
    - Грязь! - сказала она, наконец отпихнув его от  себя.  -  Ты  и
вправду грязь... Дерьмо.
    - Ты не смеешь так меня называть!
    Он совсем забыл о шепоте. Его руки опять  протянулись  к  ней  -
одна на шею, другая на плечо.
    Я только-только успел приподняться в своем кресле,  как  зажегся
верхний свет. Диалог на сцене прервался;  все,  кто  был  в  театре,
вскочили с мест, иные кинулись к ссорящимся. Во главе с Марвеллом.
    Это был мужчина с льняными  волосами,  в  твидовом  костюме,  он
нервно дрожал, и в голосе его - от волнения? - я услышал  английский
акцент.
    - Эй! Что здесь такое происходит? - воскликнул Марвелл так,  как
спросила  бы  засидевшаяся  в  старых  девах  школьная  учительница,
застав учеников за чем-то неприличным.
    Парень повернулся  навстречу  Марвеллу.  Нехотя,  но  угрожающе.
Мышцы рук, положенных на спинку кресла переднего  ряда,  напряглись,
взгляд стал застекленело-ледяной.
    Вперед выступил Слокум.
    -  Предоставь  это  мне,  Фрэнсис,   -   сказал   он   Марвеллу,
продвигаясь по заднему ряду.  к  девушке  которая  застыла  в  своем
кресле. - Ну, Кэти, что тут происходит?
    - Ничего, папа. Мы здесь сидели и разговаривали... Пэт  сошел  с
ума, вот и все.
    - Он целовал тебя, - сказал Слокум, стоя за спиной дочери.  -  Я
вас видел со сцены... Вытри-ка лицо. Я после поговорю с тобой.
    Ее пальцы протянулись к губам. Она повернулась к отцу лицом.
    Это была красивая девушка. Намного моложе, чем я думал, судя  по
словам, которые она употребила в споре с Ривисом. Каштановые  волосы
ее медного отлива словно жили, дышали.
    Парень посмотрел на ее волосы, потом на отца девушки.
    - Нет. Она не  позволила  мне  это  сделать,  мистер  Слокум.  Я
попытался поцеловать ее, но она не позволила.
    - Вы признаетесь в своем намерении, Ривис?
    Парень вышел из своего  ряда,  подошел  к  Слокуму.  Узкоплечий,
ниже ростом, под желтым своим свитером, Слокум казался  чуть  ли  не
моложе Ривиса. Но он был отец, имеющий право судить. И оскорбленный.
    - Почему бы мне в этом не признаться? - поинтересовался Ривис. -
Нет такого закона, который запрещал бы целовать девушек...
    Слокум произнес неторопливо, с холодной яростью:
    - Там, где речь идет о моей дочери, такой  закон  существует,  и
он карает подобные... - он подбирал-подбирал  слово,  нашел  его:  -
глупости. Ни один плебей-шофер...
    - Я не собираюсь всю жизнь быть шофером.
    - Да, да... Вы больше не шофер.
    - Если я правильно понял, вы меня увольняете,  -  Ривис  говорил
тоном скучным и почти презрительным.
    - Совершенно верно. Вы поняли правильно.
    - Ах ты, несчастный...  Железный  Человек,  -  Ривис  не  сменил
тона. - Уволить меня? Да ты сам никогда не платил мне  зарплату.  Не
нужна мне эта дурацкая работа. Можешь зарубить это себе на носу.
    Двое мужчин стояли, повернувшись друг к другу, - глаза в  глаза.
Марвелл поторопился, примирительным жестом коснулся Ривиса.
    - Ну, довольно, перестаньте, - он упустил слово  "мистер".  -  Я
советую вам уйти отсюда прежде, чем я вызову полицию.
    -  Вы  хотите  запугать  меня  театральным  звонком?   -   Ривис
попытался засмеяться, и это ему почти удалось. - Меня  бы  здесь  не
было уже месяц назад, если б не Кэти. Маленькая пичужка  делает  мне
честь, обращая внимание на плебея.
    Девушка вскочила с места, из ее  широко  открытых  глаз  вот-вот
готовы были брызнуть слезы.
    - Убирайся, Пэт! Ты не смеешь так разговаривать с моим отцом.
    - Ты слышал, что она сказала, Ривис? - Слокум  тоже  перешел  на
"ты". Шея его  покраснела,  губы  побелели.  -  Уходи  и  больше  не
возвращайся. Мы тебе пришлем твои вещи.
    Сцена закончилась. Ривис, главный персонаж, сдал  свои  позиции.
Его поникшие плечи свидетельствовали об этом. Он повернулся к  Кэти,
но она отвела от него взгляд.
    Пока основное внимание не переключилось на  меня,  я  потихоньку
выскользнул в вестибюль из своего ряда, так и не заплатив  за  место
в зале семь долларов и семьдесят центов.
    Портрет Железного Человека со стены портика, освещенной  дневным
солнцем Куинто, поглядел мне вслед. Уж не знаю, пошли  актеры  снова
на  сцену  репетировать  драму,  которая  была  драмой  лишь  в   их
представлениях, или разошлись по домам.


                              Глава 3

    На расстоянии квартала от театра, у  аптеки,  я  нашел  телефон-
автомат. В  телефонном  справочнике  Нопэл-Велли  не  значилось  имя
Джеймса Слокума, зато была упомянута миссис Оливия Слокум,  вероятно
его мать. Звонок к  ней  стоил  десять  центов.  Я  набрал  номер  и
услышал, сквозь потрескивания, нейтрально-сухой голос,  который  мог
принадлежать как мужчине, так и женщине:
    - Дом Слокумов.
    - Будьте любезны, соедините с миссис Джеймс Слокум.
    На линии раздался щелчок.
    - Все в порядке, миссис Стрэн. Я взяла трубку.
    Телефонистка миссис Стрэн что-то проворчала и отключилась.
    - Это Арчер, - сказал я. - Я в Куинто.
    - Я ждала вашего звонка. И слушаю вас.
    - Поймите, миссис Слокум, вы  связали  мне  руки.  Я,  по  вашей
воле, никому не могу задавать вопросов, начинать разговор с  кем  бы
то ни было.  У  меня  поэтому  нет  направления  для  действий,  нет
никаких контактов. Нельзя ли все-таки найти предлог  для  знакомства
с вашей семьей, вашим мужем, в конце концов?
    - Но он ничем не сможет вам  помочь.  Вы  только  возбудите  его
подозрения.
    - Вовсе нет. А вот если я стану мелькать то там, то сям,  никому
ничего не объясняя, ни  с  кем  не  разговаривая,  то  наверняка  их
вызову.
    - Не слишком много в вас оптимизма, - заметила миссис Слокум.
    - Я никогда не был оптимистом. Повторяю: оставаясь в вакууме,  я
теряю шансы хоть чем-то обнадежить вас. Даже тех,  кого  можно  было
бы подозревать, вы мне отказываетесь назвать.
    - Но я никого  не  подозреваю.  И  не  могу  назвать  ни  одного
человека. Неужели - без моих предположений - этот  случай  настолько
безнадежен?
    - Остается только уповать на то, что в  один  прекрасный  момент
некто,  нас  интересующий,  натолкнется  на  меня  посреди  улицы  и
исповедуется... Поймите же, я должен поближе увидеть вашу жизнь.
    Очень тихо она спросила:
    - И вы тоже собираетесь шпионить за мной, мистер Арчер?
    - Я работаю на вас, в вашу пользу. Но от  чего-то,  от  какой-то
точки мне надо оттолкнуться, и эта точка вы и ваша семья.  Я  только
что видел вашего мужа и вашу дочь, но со стороны.
    - Я же настоятельно просила вас не обращаться к моему мужу.
    Я изменил тактику. Решил быть погрубее и понахрапистее:
    - Итак, если вы не даете  мне  действовать  так,  как  я  считаю
нужным, я завязываю с этим делом и возвращаю деньги.
    В последовавшем молчании я различил  постукивание  карандаша  по
корпусу аппарата.
    - Ладно, - сказала она наконец. - Я хочу, чтобы вы  сделали  все
возможное. Давайте какое-то конкретное предложение, если оно  у  вас
появилось.
    - Не такое уж обоснованное, однако  должно  сработать,  пожалуй.
Есть у вас друзья в Голливуде, киношники или связанные с ними?
    Снова тишина. Наконец, в ответ:
    - Есть. Милдред Флеминг, она  работает  секретарем  в  одной  из
студий. Сегодня мы с ней виделись во время ленча.
    - Что это за студия?
    - Кажется, "Уорнер".
    - Хорошо...  Вы  рассказали  ей,  какая  тут  у  вас  варганится
замеч