он  был   похож   на
посеребренную статую. Напротив  него  на  стуле  устроился  Марвелл,
поджав под себя ногу. Черно-белая доска из слоновой кости  покоилась
между ними на кровати.
    Оба были поглощены шахматной партией.
    Из алого шелкового рукава выглянула  рука  Слокума,  передвинула
черного слона.
    - Вот так.
    - Хороший ход, - отозвался Марвелл. - Даже очень хороший.
    Слокум  перевел  мечтательный  взгляд  с  шахматной   доски   на
вошедших.
    - Да?
    - Вы сказали, что  повидали  бы  мистера  Арчера,  -  запинаясь,
проговорила экономка.
    - Мистера Арчера? Ах да! Входите, мистер Арчер, - слабо, с  едва
заметным раздражением пригласил Слокум.
    Миссис Стрэн вышла из комнаты. Я остался стоять у двери.  Вокруг
Слокума и Марвелла было какое-то своеобразное воздушное  поле,  поле
интимности, границ которого я не  смел  переступить.  Они,  кажется,
также не хотели, чтобы я ее переступил. Их головы были  повернуты  в
мою сторону под одним и тем же углом, позы выражали  недвусмысленное
желание не замечать меня. Им хотелось, чтобы я  ушел  и  оставил  их
наедине с шахматной доской и запутанной партией.
    - Надеюсь, вы поправляетесь, мистер Слокум, - я не нашел  лучшей
вступительной фразы.
    - Не знаю, я испытал  подряд  несколько  ужасных  потрясений,  -
жалость к самому себе пискнула у Слокума, будто крыса за  стеной.  -
Я потерял мать, потерял жену, теперь  собственная  дочь  отвернулась
от меня.
    - Но я с тобой,  мой  дорогой  друг,  -  сказал  Марвелл.  -  Ты
знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать.
    Слокум слабо улыбнулся. Его рука  потянулась  к  руке  Марвелла,
которая безвольно лежала рядом  с  доской,  но,  не  коснувшись  ее,
замерла в воздухе.
    - Если вы пришли насчет пьесы, -  продолжил  Марвелл,  обращаясь
теперь уже ко мне, - то,  боюсь,  напрасно.  Должен  признаться,  мы
оставили эту  затею.  После  всего,  что  произошло,  пройдут,  быть
может, месяцы и годы,  прежде  чем  я  снова  приобрету  способность
творче-ского  воображения.  Да  и  бедный  милый  Джеймс  не   может
играть...
    - Не велика  потеря  для  театра,  -  с  тихой  грустью  заметил
Слокум. - Но мистера Арчера пьеса нисколько не интересует,  Фрэнсис.
Я полагал, что теперь ты уже знаешь,  что  он  -  частный  детектив.
Думаю, он пришел сюда за гонораром.
    - Мне уже заплатили.
    - Тем лучше. Вы никогда не получили бы от меня ни цента...  Могу
ли я рискнуть задать вам вопрос: кто вам заплатил?
    - Ваша жена.
    - Ну, разумеется! А сказать вам почему?  -  Он  подался  вперед,
вцепившись  руками  в   простыню.   Его   глаза   вдруг   вспыхнули.
Посеребренное лицо заострилось, как  у  старика.  -  Потому  что  вы
помогли ей убить мою мать! Разве не так? Не так?
    Марвелл поднялся со стула, смущенно отвернулся, стал глядеть  на
гравюры.
    - Нет, Фрэнсис, не уходи,  пожалуйста.  Я  хочу,  чтобы  ты  это
слышал. Я хочу,  чтобы  ты  знал,  с  какой  женщиной  мне  пришлось
провести всю свою жизнь.
    Марвелл  плюхнулся  обратно  на  стул  и   принялся   покусывать
костяшки пальцев.
    - Продолжайте, - сказал я. - Мне очень интересно.
    - Эта идея пришла мне в голову позавчера вечером. Я лежал  здесь
и размышлял о происшедшем. И увидел все совершенно ясно. Она  всегда
ненавидела мою мать, она хотела получить ее деньги, хотела  оставить
меня. Но она не решалась убить ее в одиночку.  И  вы  предложили  ей
свои профессиональные навыки, правда?
    - И каков же был мой личный вклад?
    Слокум говорил с каким-то упрямым лукавством:
    - Вы заранее  запаслись  козлом  отпущения,  мистер  Арчер.  Нет
никаких сомнений, что Мод сама утопила мою мать; она  никому  бы  не
доверила такое, кто угодно,  только  не  она.  Вы  были  там,  чтобы
убедить  всех  в  виновности  Ривиса.  Мои  подозрения  окончательно
утвердились, когда я нашел в кустах рядом с бассейном кепку  Ривиса.
Я знал, что Ривис не оставлял ее там.  Он  оставил  ее  на  переднем
сиденьи машины. Я лично видел ее в машине.  Я  предположил,  что  вы
тоже ее видели, и... понял, что могло с ней произойти в ваших руках.
    - К сожалению, я не умею так  глубоко  "предполагать",  как  вы,
мистер Слокум. Но, допустим, то что вы  предположили,  -  правда.  И
что же вы собираетесь делать?
    - Я ничего не могу сделать. - Слокум сидел на постели,  устремив
глаза в потолок, руки его, позабыв друг о друге, бессильно упали  на
одеяло,  ладонями  кверху.  Он  походил  на  какого-то  сумасшедшего
святого. - Я не воздам вам по заслугам, я выбрал страдание для  себя
- трубить всему свету о моем позоре, о позоре моей жены. Пока у  вас
хватит совести, можете спать спокойно... Прошлой  ночью  я  исполнил
свой долг перед покойной  мамой.  Я  сказал  жене  все,  что  сейчас
сказал вам. Она покончила с собой. Это была проверка.
    Я чуть было не  разразился  потоком  крепких  слов,  но  подавил
негодование, стиснул зубы. Слокум... ханжа и сноб. Слокум  оторвался
от реальной жизни уже давно. Скажи ему теперь, что  это  он  толкнул
жену на самоубийство и без какой-либо веской  причины,  -  в  лучшем
случае он бы спятил, и все.
    Мод Слокум не покончила бы с собой, если  б  убила  свекровь.  А
рассказ мужа о кепке Ривиса  открыл  ей  простую  истину:  Ривис  не
виноват в убийстве. Его  совершил  кто-то  другой.  Кто?  И  тут  ее
неврастеник-муж выдает свою "версию".
    Я сказал Марвеллу:
    - Если вы друг этого человека и заботитесь о нем, вам  следовало
бы подыскать для него хорошего врача.
    Марвелл вскинул на меня взгляд и пробормотал что-то  бессвязное,
не отнимая пальцев ото рта. Глаза Слокума были все так  же  обращены
к потолку, и на лице светилась все та же улыбка святого. Я вышел  из
этого склепа. Уже за дверью до меня донеслись слова:
    - Твой ход, Фрэнсис.
    В одиночестве я обошел дом, думая о Мод Слокум и  разыскивая  ее
дочь. Комнаты и коридоры были пусты и безмолвны.  Гигантская  волна,
пронесшаяся над этим домом, смыла жизнь с его берегов. После  цунами
жизни не было ни на веранде, ни в холле, ни на террасах, лужайках  и
дорожках во дворе,  и  только  цветы  горели  в  угасающем  вечернем
свете, как прежде. Бассейн обошел  стороной,  краем  глаза  отметив,
что сквозь  листву  деревьев  он  блестит,  как  созданное  природой
зеркало. Дойдя до  конца  траурной  кипарисовой  аллеи,  я  очутился
перед входом в сад, где впервые увиделся с пожилой леди.
    Кэти  сидела  на  каменной  скамье,  островком  выступающей   из
половодья цветов. Ее лицо было обращено к  западу,  где  только  что
величественно  погибло  солнце.  Потом   взгляд   девушки   медленно
переместился за  каменную  стену  сада  к  высившимся  на  горизонте
горам. Она смотрела на их пурпурную громаду так, как  смотрит  узник
на стену огромной тюрьмы, где осужден остаться в полном  одиночестве
навсегда.
    Я окликнул ее от калитки:
    - Кэти! Я могу войти?
    Она медленно повернулась, в глазах  все  еще  стояли  гигантские
древние горы. Ровным голосом сказали:
    - Здравствуйте, мистер Арчер. Входите.
    Я сбросил щеколду и ступил в сад.
    - Не закрывайте. Пусть калитка будет открыта.
    - Что ты делаешь?
    - Просто думаю. - Она подвинулась на скамье,  давая  мне  место.
Камень все еще хранил солнечное тепло.
    - О чем?
    - О себе. Я привыкла  думать,  что  все  вокруг,  -  она  повела
рукой, как бы показывая сад, -  прекрасно,  но  теперь  мне  так  не
кажется. Кольридж оказался прав в своем мнении  о  красоте  природы.
Вы видите ее красоту, если есть красота  в  вашем  сердце.  Если  же
ваше сердце опустошено, то и природа - пустыня. Вы читали  его  "Оду
унынию", помните?
    Я сказал, что нет, не читал.
    - Теперь я понимаю Кольриджа. Я бы себя убила, будь я  такой  же
смелой, как мама. А теперь... я думаю, буду просто сидеть  и  ждать,
что со мной произойдет. Хорошее ли, плохое ли, не имеет значения.
    Я не знал, что сказать. Я ухватился  за  фразу,  которая  пуста,
но, может быть, успокаивала?
    - Все плохое уже произошло, Кэти,  разве  не  так?  И  значит  -
прошло.
    -  Кроме  опустошения  сердца,  -  убеждено  ответила  Кэти.   И
замолчала.
    Наконец я сказал:
    - Расскажи мне все, как было, Кэти.
    Она поймала мой взгляд. Долго мы смотрели друг на  друга,  глаза
в глаза... Она вся сжалась, отодвинулась от меня.
    - Я не знаю, о чем.
    - Ты убила бабушку, - тихо отчеканил я. - Тебе лучше  рассказать
мне об этом самой.
    Кэти опустила голову, плечи ее поникли, она замерла.  Ни  единой
слезинки на глазах!
    - Кто-нибудь это знает?
    - Никто, Кэти. Только я и Ральф Надсон.
    - Да, он сказал мне об этом сегодня. Мистер Надсон -  мой  отец.
Почему от меня это скрывали? Я никогда не послала бы письмо.
    - Но почему-то послала...
    - Я  ненавидела  мать.  Она  обманывала  моего  отца...  мистера
Слокума.  Как-то  я  видела  их  наедине,  мать  и  Надсона,  и  мне
захотелось заставить ее страдать. И я думала, что, если мой  отец...
мистер Слокум о том узнает, она уедет отсюда,  и  мы  с  ним  сможем
остаться вместе. Вы не знаете, но... они все время ссорились  или...
были друг с другом как чужие. Я хотела, чтобы  они  расстались.  Но,
видимо, письмо не принесло результата.
    Мне казалось: говорит взрослая женщина; колдунья  без  возраста,
знающая  древние  мудрые  средства  воздействия  на  людей.  Но  она
заплакала, горько, навзрыд, и снова превратилась  в  ребенка,  может
быть,   ребенка,   торопящегося   стать   взрослым    и    объяснить
необъяснимое: как человек  может  свершить  преступление,  убийство,
желая самого что ни на есть доброго,  для  всех,  как  ему  кажется,
подходящего.
    - И потому ты выбрала самый сложный  путь,  -  продолжил  я  ход
мысли Кэти. - Ты думала, что деньги  твоей  бабушки  разъединят  их.
Мать уедет отсюда со своим любовником, а ты сможешь  счастливо  жить
со своим отцом.
    - С мистером Слокумом, - поправила Кэти. -  Он  мне  не  отец...
Да, я так думала, мистер Арчер. Я отвратительна.
    Ее плач  подхватил  сидящий  на  кипарисе  пересмешник.  Рыдания
девушки, и всхлипывания вторящей ей птицы, и надвинувшиеся сумерки -
было от чего сойти с ума. Я обнял дрожащую Кэти.
    - Я ужасна, - повторяла она сквозь приступы плача,  -  я  должна
умереть.
    - Нет, Кэти, нет. Слишком много уже умерло.
    - Что вы собираетесь со мной делать?..  Я  заслужила  смерть.  Я
ведь ненавидела и бабушку, мысленно не  раз  хотела  убить  ее.  Она
изуродовала... моего отца, когда тот был еще маленьким мальчиком...
    Она все пыталась справиться со слезами; птица все еще  завывала,
словно выпущенная на волю совесть.
    Я сказал:
    - Кэти, успокойся. Я ничего не собираюсь с тобой  делать.  Я  не
имею права...
    - Не будьте ко мне слишком добры. Я не заслужила. С того  самого
момента, как решилась на  это,  я  почувствовала,  что  отрезана  от
всего человечества. Я чувствую теперь, что такое клеймо  Каина.  Оно
теперь на мне.
    Она закрыла рукой свой красивый лоб, будто там и вправду  горела
каинова печать.
    - Я понимаю, что ты чувствуешь, Кэти.  Доля  ответственности  за
смерть Пэта Ривиса - на мне. А  раньше,  давно...  я  убил  человека
собственными руками. Это спасло мне жизнь, но его кровь осталась  на
моих руках.
    - Вы слишком добры ко мне. Как и мистер Надсон...  мой  отец.  -
Слово знаменательно прозвучало в ее  устах,  неся  в  себе  великое,
таинственное  и  новое  для  девушки  значение.  -  Во   всем,   что
случилось,  он  обвинял  себя.  Сейчас  вы  себя  вините.   Хотя   я
единственная, кто виноват... Я даже хотела  взвалить  свою  вину  на
Пэта. Я видела его тем вечером.  Я  солгала  вам  тогда.  Он  хотел,
чтобы я уехала вместе с ним, и я пыталась  заставить  себя  захотеть
уехать, но не смогла. Он  был  пьян,  и  я  прогнала  его.  Потом  я
увидела кепку, которую он оставил в машине, и тогда  я  решила,  что
смогу это сделать. Было ужасно узнать о себе, что  это  я  смогу.  А
потом возникло чувство, что я должна сделать. Вы меня понимаете?
    - Думаю, что да.
    - Я почувствовала, что продала душу дьяволу  еще  до  того,  как
все произошло... Нет, я не  должна  говорить  "произошло",  я  сама,
своими руками... Я видела, как вы выходили из дома, и  села  в  вашу
машину. Но вы не взяли меня с собой.
    - Прости меня, Кэти.
    - Нет, вы не могли ничем  мне  помочь.  Не  в  тот  раз,  так  в
другой... И взять меня отсюда насовсем - что бы  вы  стали  со  мной
делать?.. Вы меня оставили. Наедине с грехом, с дьяволом.  Я  знала,
что бабушка сидит здесь, в саду. Я не могла вернуться  в  дом,  пока
это не сделано. Я спустилась к бассейну, повесила на изгородь  кепку
Пэта. Потом позвала ее. Я сказала ей, что в бассейне мертвая  птица.
Она подошла к краю, посмотреть, и я столкнула ее в  воду.  Внезапно.
Так, что она сразу захлебнулась. Я же пошла домой и легла у себя.  Я
не спала всю ночь, конечно, не  спала  и  следующую  ночь.  Смогу  я
заснуть сегодня, теперь, когда правду об этом знаю не только я?
    Она повернула ко мне лицо, открытое,  измученное,  кожа  на  нем
почти просвечивающаяся, как последний свет, падающий в сад.
    - Я надеюсь, Кэти.
    Холодные губы ее шевельнулись:
    - Вы не думаете, что я сумасшедшая? Не один год я  боялась,  что
схожу с ума.
    - Нет, - ответил я, хотя и неуверенно.
    Мужской голос позвал Кэти откуда-то из темноты. Птица  спорхнула
с дерева и, описав круг,  опустилась  на  другое,  где  подхватилась
опять в своем плаче.
    Кэти повернула голову на зов, грациозно, как лань:
    - Я здесь. - И добавила: - Папа.
    Странное, древнее слово.
    Явился Надсон. Увидев меня, нахмурился.
    - Я сказал вам, чтобы  вы  уезжали  отсюда  и  не  возвращались.
Оставьте ее в покое.
    - Мистер Арчер был очень добр ко мне, папа, - сказала Кэти.
    - Иди сюда, дочка.
    - Иду.
    Она подошла к нему, встала рядом, склонив голову.
    Он что-то сказал ей тихим  голосом,  и  она  пошла  из  сада  по
дорожке к дому, пошла неуверенно, как по неизвестной  земле.  Быстро
затерялась в темноте, среди кипарисов.
    Надсон пошел было за ней, потом  остановился  в  проходе,  между
каменными столбами у садовой калитки.
    - Что вы собираетесь с ней делать? - крикнул я ему вслед.
    - Это моя забота.
    Он был без мундира, в штатском, без кобуры.
    - Я сделал это и своей заботой тоже.
    - Вы сделали ошибку, Арчер. И не одну.  И  поплатитеcь  за  это.
Прямо сейчас. - И замахнулся на меня.
    Я отступил.
    - Не ведите себя как мальчишка, Надсон.  Кровянку  пустить  друг
другу можно, только никому из нас она не  поможет.  В  том  числе  и
Кэти.
    - Снимайте пиджак! - Свой он бросил на раскачивающуюся калитку.
    Я кинул туда же свой.
    - Ну, коли так...
    Дрались  мы  долго  и  тяжело.  Я  -  с  сознанием,  что   драка
бесполезна. Он, думаю, с таким же сознанием. Надсон  был  сильнее  и
тяжелее меня, но я быстрей двигался. Я ударил его крепко трижды,  он
только раз. Я сбивал его с ног шесть раз и  наконец  уложил  наземь,
придавив его лицо к земле. Я  растянул  себе  в  драке  оба  больших
пальца, и руки распухли. Правый мой глаз быстро заплыл  от  крепкого
удара Надсона.
    Наконец, мы покончили с  этим  делом.  Было  уже  совсем  темно.
Через некоторое время Надсон привстал и заговорил, прерывисто дыша:
    - Я должен был с кем-нибудь подраться.  Слокум  не  подходит.  А
вы... хорошо деретесь, Арчер.
    - Тренировка... Так что вы собираетесь делать с Кэти?
    Надсон медленно поднялся на ноги. Лицо было перепачкано  черными
полосами земли и  крови,  что  сочилась  из  подбородка  на  измятую
рубашку. Я протянул руку и помог ему обрести равновесие.
    - Вы имеете в виду официальную сторону дела?  -  Распухшие  губы
пропускали слова неотчетливые, но я понимал. - Сегодня днем я  подал
в отставку. Не объясняя, почему. И вы тоже этого никому не скажете.
    - Нет, не скажу. Она ваша дочь.
    - Она знает, что она моя дочь. Она  поедет  со  мной  обратно  в
Чикаго. Там я отдам ее в  школу...  ей  надо  закончить  школу...  и
попытаюсь создать семью. Это не кажется вам невозможным? Я  видел  и
худшие случаи, чем у Кэти. Дети еще способны  распрямиться.  Вырасти
и стать порядочными людьми. Не часто, но так бывало.
    - У Кэти это получится, раз получилось у  кого-то  другого...  А
что говорит Слокум?
    - Слокум... Слокум меня не остановит.  Да  он  и  не  собирается
остановить меня. Да, миссис Стрэн уедет с нами,  они  с  Кэти  очень
привязаны друг к другу.
    - В таком случае, счастья вам всем, Надсон.
    Вокруг нас и над нами царила тьма. Наши руки потянулись  друг  к
другу и встретились.
    Потом я оставил его.