ько поизношенным, но отнюдь не больным.
Док говорит, что сумеет поставить меня на ноги. Во всяком случае, на
время. Собирается сделать мне переливание плазмы. Говорит, я потерял много
крови.
  - Переливание плазмы?
  - Да, кровь была бы лучшим коагулятором, вообще-то говоря. Но, по его
мнению, плазма, возможно, предотвратит или же ослабит новые приступы.
  Помолчав, он стер пену с губ и опять улыбнулся, так же печально, как и в
первый раз.
  - Не доктор мне нужен и не медицина, Джон. Нужен священник и прощение
Всевышнего - голос его стал едва слышен. В каюте наступила глубокая
тишина. Тиндалл заерзал и громко откашлялся.
  - Какое еще прощение? Что ты имеешь в виду?
  Слова помимо его воли прозвучали слишком громко и резко.
  - Вы прекрасно знаете, что я имею в виду, - кротко проговорил Вэллери. -
Вы же утром стояли рядом со мной на мостике.
  Минуты две оба не произносили ни слова. Потом Вэллери снова закашлялся.
Полотенце у него в руках потемнело, и, когда он откинулся на подушку,
Тинаалла кольнул страх. Он поспешно наклонился к больному, но, услышав
частое, неглубокое дыхание, облегченно вытер лоб.
  Вэллери снова заговорил. Глаза его были по-прежнему закрыты.
  - Дело не столько в тех людях, которые погибли в отделении слаботочных
агрегатов, - казалось, он разговаривал сам с собой, вполголоса, почти
шепотом. - Моя вина, пожалуй, в том, что я слишком близко подошел к
"Рейнджеру". Глупо приближаться к тонущему кораблю, особенно если он
горит. Что делать бывает, идешь на риск...
  Остальные слова слились в неразборчивый шепот Конца фразы Тиндалл не
расслышал.
  Адмирал резко поднялся и стал натягивать перчатки
- Извини, Дик. Не надо было мне приходить и оставаться так долго. Старый
Сократ задаст мне теперь взбучку.
  - Я о других Оо парнях, которые плавали в воде, - продолжал Вэллери,
словно не слыша адмирала. - Я не имел права. Может быть, кого-нибудь из
них...
  Голос Вэллери снова затих на мгновение, но потом старый моряк четко
проговорил:
  - Капитан первого ранга, кавалер ордена "За боевые заслуги" Ричард Вэллери
- судья, присяжный и палач. Скажите мне, Джон, что мне ответить, когда
придет мой черед предстать перед судом Всевышнего?
  Тиндалл растерянно молчал, но тут послышался настойчивый стук в дверь,
контр-адмирал резко обернулся и, благодаря Провидение, едва слышно глубоко
вздохнул.
  - Войдите, - проговорил он.
  Дверь распахнулась, вошел Брукс. При виде адмирала он замер и повернулся к
стоявшей за ним белой фигуре, нагруженной бутылями, колбами и какими-то
приборами.
  - Подождите, пожалуйста, за дверью, Джонсон, - обратился он к санитару. -
Я позову вас, когда понадобитесь.
  Закрыв дверь, он пододвинул себе стул и сел возле койки командира.
Нащупывая пульс больного, Брукс пристально посмотрел на Тиндалла. Он
вспомнил слова Николлса, который говорил, что адмирал не слишком здоров. У
Тиндалла ви в самом деле был усталый вид, вернее, не столько усталый,
сколько несчастный... Пульс у Вэллери был частый, неправильный.
  - Вы чем-то расстроили его, - укорил его Брукс.
  - Я? Да что вы, док! - уязвленно произнес Тиндалл, - Ей-Богу, я не сказал
ни слова...
  - Он тут ни при чем, доктор. - Это говорил Вэллери. Голос его был тверд. -
Он и слова не вымолвил. Виноват я. Ужасно виноват.
  Брукс долгим взглядом посмотрел на Вэллери. Потом улыбнулся - понимающе, с
состраданием.
  - И вам нужно прощение грехов, сэр. Все дело только в этом, так ведь?
  Тиндалл вздрогнул от неожиданности и изумленно уставился на старого
доктора.
  Вэллери раскрыл глаза.
  - Сократ! - проронил он. - Как ты догадался?
  - Прощение... - задумчиво повторил Брукс. - Прощение. А чье прощение?
Живых, мертвых или прощение Всевышнего?
  Тиндалл вздрогнул опять.
  - Вы что? Подслушивали под дверью? Да как вы смели?..
  - Прощение их всех, док. Боюсь, задача не из легких.
  - Да, вы правы, сэр. Мертвым вас нечего прощать. Вы заслужили одну лишь их
признательность. Не забывайте, я врач... Я видел этих парней, которые
плавали в море. Вы положили конец их страданиям. Что же касается
Всевышнего... В писании сказано: "Господь дал, Господь взял. Да святится
имя Его". Таково ветхозаветное представление о Господе, который берет,
когда ему вздумается, и к дьяволу всякое милосердие и великодушие!
  Брукс с улыбкой взглянул на Тиндалла.
  - Не смотрите на меня с таким ужасом, сэр. Я вовсе не богохульствую. Если
бы Всевышний оказался таков, кэптен, то ни вам, ни мне да и адмиралу тоже
он был бы ни к чему. Но вы знаете, что это не так... Вэллери слабо
улыбнулся и приподнялся на подушке.
  - Вы сами по себе превосходное лекарство, доктор. Жаль, что вы не можете
говорить от имени живых.
  - Нет, почему же? - Брукс шлепнул себя по ляжке и, что-то вдруг вспомнив,
заразительно захохотал. - Нет, это было великолепно!
  Он снова от души рассмеялся. Тиндалл с деланным отчаянием посмотрел на
Вэллери.
  - Простите меня, - заговорил наконец Брукс. - Минут пятнадцать назад
несколько сердобольных кочегаров приволокли в лазарет неподвижное тело
одного из своих сотоварищей, находившегося без сознания. Догадываетесь,
чье это было тело? Корабельного смутьяна, нашего старого знакомца Райли.
Небольшое сотрясение мозга и несколько ссадин на физиономии, но к ночи его
нужно водворить назад в кубрик. Во всяком случае, он на этом настаивает.
Говорит, что он нужен его котятам.
  Вэллери, повеселев, прислушался.
  - Опять упал с трапа в котельном отделении?
  - Именно такой вопрос задал и я. Хотя, судя по его виду, он, скорее,
угодил в бетономешалку. "Что вы, сэр! - ответил мне один из принесших его.
- Он о корабельного кота споткнулся". А я ему: "О кота? Какого такого
кота?" Тут он поворачивается к своему дружку и говорите "Разве у нас нет
на корабле кота, Нобби?" А упомянутый Нобби смотрит на него этак
жалостливо и отвечает: "Поднапутал он, сэр. Дело было так. Бедняга Райли
нализался в стельку, а потом возьми да и упади. Он хоть не очень расшибся,
а?" Голос у матросика был довольно озабоченный.
  - А что произошло на самом деле? - поинтересовался Тиндалл.
  - Сам я так ничего и не добился от них. А Николлс отвел кочегаров в
сторонку, пообещал, что им ничего не будет, они тотчас же все и выложили.
По-видимому, Райли усмотрел в утреннем происшествии превосходный повод к
новому подстрекательству. Поносил вас всячески, называл зверем,
кровопийцей и, прошу прощения, непочтительно отзывался о ваших близких.
Все это он говорил в присутствии своих дружков, где чувствовал себя в
безопасности. И эти самые дружки его до полусмерти избили... Знаете, сэр,
я вам завидую...
  Тут Брукс поднялся.,
  - А теперь попрошу засучить рукав... Проклятье!
  - Войдите, - ответил на стук Тиндалл. - Ага, это мне, Крайслер. Спасибо.
Он взглянул на Вэллери.
  - Из Лондона. Ответ на мою депешу. Он повертел пакет в руках.
  - Все равно когда-нибудь придется распечатывать - произнес он недовольно.
  Брукс приподнялся со словами:
  - Мне выйти?
  - Нет, нет. К чему? К тому же это весточка от нашего общего друга адмирала
Старра. Уверен, вам не терпится узнать, что же он такое пишет, не так ли?
  - Отнюдь, - резко ответил Брукс. - Ничего хорошего он не сообщит,
насколько я его знаю. Вскрыв пакет, Тиндалл разгладил листок.
  - "От начальника штаба флота командующему 14-й эскадрой авианосцев, -
медленно читал Тиндалл. - Согласно донесениям, "Тирпиц" намеревается выйти
в море. Выслать авианосцы нет возможности. Конвой Эф-Ар-77 имеет важнейшее
значение. Следуйте в Мурманск полным ходом. Счастливого плавания. Старр".
  Тиндалл помолчал. Брезгливо скривив рот, повторил:
  - "Счастливого плавания". Уж от этого-то он мог бы нас избавить!
  Все трое долго, не произнеся ни слова, глядели друг на друга. Первым, кто
нарушил тишину, был, разумеется, Брукс.
  - Кстати, еще раз насчет прощения, - проговорил он спокойно. - Кто, хочу я
зиать, на земле, под землей или в небесах сможет когда-нибудь простить
этого мстительного старого подонка?


                                  Глава 8


  В ЧЕТВЕРГ ночью

  За полдень перевалило совсем недавно, но, когда "Улисс" стал сбавлять ход,
над морем уже начинали сгущаться серые арктические сумерки. Ветер стих,
снова повалил густой снег, а видимость не превышала и кабельтова.
По-прежнему царила лютая стужа.
  Группками по три, четыре человека офицеры и матросы шли на ют. Измученные,
продрогшие до костей, погруженные в невеселые думы, они молчаливо шаркали
подошвами, сбивая носками башмаков пушистые комочки снега. Придя на корму,
беззвучно вставали позади командира или выстраивались в шеренги по правому
борту, где симметричным полукругом были подвешены заснеженные койки...
  Рядом с командиром корабля находились три офицера: Карслейк, Итертон и
Брукс. Карслейк стоял возле леерного ограждения. Нижняя часть лица у него
до самых глаз была забинтована. За последние сутки он уже дважды обращался
к командиру, умоляя того отменить свое решение списать его с корабля. В
первый раз Вэллери был непреклонен и презрителен; последний раз (это
случилось десять минут назад) командир был холоден и резок и даже
пригрозил Карслейку арестом, если тот вздумает впредь досаждать ему.
Карслейк тупо уставился в одну точку, вперив в наполненный снегом сумрак
невидящий, тяжелый взгляд потемневших от ненависти водянистых глаз.
  Итертон стоял слева, позади командира. Крепко сжатые, побелевшие губы его
судорожно дергались, на скулах ходили желваки; неподвижны были лишь глаза,
прикованные каким-то болезненным любопытством к бесформенной груде,
лежавшей у его ног. У Брукса рот был тоже крепко сжат; но на этом сходство
между ними заканчивалось. Побагровев, гневно сверкая голубыми глазами, он
кипел, как может только кипеть врач при виде тяжелобольного, открыто
пренебрегающего его предписаниями. Резким тоном, забыв о всякой
субординации, Брукс заявил Вэллери, что тот, черт бы его побрал, не имеет,
так сказать, никакого права находиться здесь, что, поднявшись с постели,
он ведет себя, как безмозглый осел. Вэллери возразил: необходимо совершить
погребальный обряд, и поскольку этого не может сделать корабельный
священник, то такая обязанность возлагается на командира корабля.
Священник действительно не смог выполнить своих обязанностей в тот день,
потому что его бездыханное тело лежало у ног командира. У его ног и у ног
человека, послужившего причиной его смерти.
  Священник скончался четыре часа назад, сразу после того, как улетел
"Чарли". Тиндалл ошибся в своих расчетах. "Чарли" не прилетел через час.
Он прилетел чуть ли не в полдень, но зато в сопровождении трех себе
подобных самолетов-разведчиков. Огромное расстояние отделяло их от
норвежского побережья до десятого градуса западной долготы, точки, где
находился "Улисс". Но такая даль была нипочем этим гигантским машинам типа
"Фокке-вульф-200", которые изо дня в день, от зари до зари летали по
гигантскому полукружию от Трондхейма до оккупированной Франции, огибая при
этом с запада Британские острова.
  Появляясь стаей, "кондоры" всегда предвещали что-то недоброе. Не были
исключением и эти незваные гости. Они пролетели над самым конвоем, зайдя с
кормы, но заградительный огонь зенитной артиллерии транспортов и кораблей
охранения был настолько плотен, что бомбежка была произведена ими с
заметным отсутствием энтузиазма: "кондоры" бомбили с высоты двух тысяч
метров. В чистом, морозном утреннем небе бомбы были видны чуть ли не с
момента открытия бомбовых люков, и времени, чтобы уклониться от них,
хватило с лихвой. Почти сразу же после этого "кондоры" отвернули и ушли на
восток, хотя и удивленные теплом оказанного им приема, но целые и
невредимые.
  В данных обстоятельствах налет не сулил ничего хорошего. Осмотрительный
"Чарли" обычно занимался воздушной разведкой, но в тех редких случаях,
когда совершал нападение, делал это смело и решительно. Последний же налет
был осуществлен неубедительно, тактика нападающих была до очевидности
беспомощной. Возможно, конечно, это были недавно пришедшие в "Люфтваффе"
новички, отличавшиеся робостью, - которой не было и в помине у их
предшественников. Возможно также, им было строго-настрого запрещено
рисковать дорогостоящими самолетами. Но, вероятнее всего, их безуспешное
нападение представляло собой отвлекающий маневр, а основная опасность
заключалась в чем-то ином. Визуальное наблюдение за морем и
гидроакустическое наблюдение были усилены.
  Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но ничего не происходило. Ни
радиометристы, ни гидроакустики по-прежнему ничего не могли обнаружить. В
конце концов Тиндалл решил, что незачем держать измученных людей на боевых
постах, и приказал дать отбой боевой тревоги.
  Взамен была объявлена обычная походная готовность. Все работы по утренней
приборке были отменены, и почти все подвахтенные - офицеры и матросы -
прилегли, чтобы соснуть. Но некоторые бодрствовали. Брукс и Николлс
занялись пациентами, Карпентер вернулся в штурманскую рубку, Маршалл и
Питерс, артиллерийский офицер, возобновили прерванный тревогой обход
огневых точек, Итертон нервничал и, еще не придя в себя после столкновения
между Карслейком и Ральстоном, в котором была и его доля вины, лез из кожи
вон, чтобы ее искупить. Съежившись от холода, он пристально наблюдал за
морем из центра управления огнем.
  Маршалл и Питерс, разговаривавшие со старшим электриком, в чьем
заведовании находилась электротехническая мастерская ј 2, услышали
доносившийся с палубы настойчивый крик. Мастерская находилась перед
кают-компанией в левой части прохода, огибавшего с кормы основание второй
башни. В два прыжка оба выскочили из мастерской. Открыв дверь с
проволочной сеткой, очутились на палубе и, перегнувшись через борт, сквозь
снегопад стали смотреть вниз, куда возбужденно показывал морской
пехотинец. Маршалл сразу же узнал его; это был Чартерно, единственный
рядовой на корабле, которого знали в лицо все офицеры; во время стоянок в
порту он выполнял обязанности бармена.
  - В чем дело, Чартерно? - спросил он. - Что ты там увидел? Да живее же!
  - Вон там, сэр, подводная лодка!
  - Что? Что такое? Подводная лодка?
  Поглядев искоса, Маршалл увидел преподобного Уинтропа, корабельного
священника, который протискивался между ним и Чартерисом.
  - Где? Где она? Покажите ее мне! Да покажите же!
  - Прямо по носу, преподобный отец. Теперь я ее вижу. Правда, смахивает
она, скорее, на любого дьявола, чем на субмарину. Прошу меня простить,
преподобный отец, - поспешно прибавил Маршалл. Заметив в глазах священника
воинственный, отнюдь не христианский блеск, он подавил смешок и принялся
рассматривать странный приземистый предмет, который находился теперь почти
на траверзе корабля.
  Беспокойные, внимательные глаза Итертона, сидевшего в
командно-дальномерном посту, заметили этот предмет еще раньше Чартериса.
Он тоже принял его за немецкую подводную лодку, всплывшую во время пурги,
и счел, что это - результат визита "кондоров". Мысль о том, что радаром
или гидролокатором давно бы обнаружили ее, даже не пришла ему в голову.
Нельзя терять ни минуты, пока она не скрылась. Недолго думая он схватил
трубку телефона, соединенного с носовой батареей универсальных пушек.
  - На батарее! Говорит командно-дальномерный пост, - настойчиво прокричал
он. - Подводная лодка! Шестьдесят градусов левого борта. Дистанция сто
ярдов, цель перемещается к корме. Повторяю, шестьдесят левого борта.
Видите цель?.. Отставить шестьдесят; семьдесят левого борта, - кричал он
что есть мочи. - Так, хорошо. Следите за целью.
  - Цель на прицеле, сэр! - ответил ему в ухо телефон.
  - Открыть беглый огонь!
  - Сэр, но Кингстона нет. Он пошел...
  - Отставить Кингстона! - завопил свирепо Итертон. Он знал, что Кингстон
был командиром батареи. - Огонь, идиоты, сию же минуту! Беру
ответственность на себя.
  Швырнув трубку на место, он кинулся к наблюдательной щели. И вдруг до его
сознания дошло... Мозг его точно-током пронизало, и он стремглав бросился
к телефону.
  - Отставить стрельбу! Не стрелять! - дико вопил он. - Не стрелять! О Боже
мой! Боже мой!
  В телефонной трубке послышалось сердитое стаккато сорокадвухмиллиметровых
орудий. Выпав из его руки, трубка вдребезги разбилась о переборку. Было
слишком поздно.
  Было слишком поздно, потому что он совершил страшную ошибку: забыл
распорядиться, чтобы сняли дульные пробки - крышки, которыми закрывают
жерла пушек, когда орудия находятся в походном положении. А взрыватели у
снарядов были контактного действия.
  Первый снаряд взорвался в стволе, убив наповал наводчика и серьезно ранив
телефониста. Три других, пробив тонкие стальные крышки, взорвались почти
сразу один за другим на расстоянии каких-то нескольких футов от четверых
человек, стоявших на полубаке.
  Удивительное дело: разлетевшиеся с визгом в стороны стальные осколки не
задели ни одного из них. Раскаленный металлический дождь обрушился в море.
Но взрывная волна ударила назад, а взрыв даже нескольких фунтов
взрывчатки, происшедший на расстоянии вытянутой руки, смертелен,
Священник умер мгновенно. Питере и Чартерис скончались спустя несколько
секунд. Причина их смерти была одна - компрессивный перелом шейных
позвонков. Взрывом, словно рукой гиганта, их сшибло с ног и швырнуло
затылками о перегородку с такой силой, что их головы превратились в
месиво. Белая палуба потемнела от крови, но ее тут же замело снегом.
  Маршаллу же невероятно повезло. Взрыв - впоследствии он рассказывал, что
ему показалось, будто его ударило поршнем мощного авиационного двигателя,
- бросил его в проем открытой двери позади него, при этом с башмаков,
которыми он задел о комингс двери, у него сорвало каблуки. Сделав в
воздухе сальто, он шлепнулся о палубу и, проехавшись по ней, ударился с
размаху о вентиляционную шахту второй башни, задев спиной большие барашки,
крепившие болты люка для осмотра. Стой он хотя бы на фут правее или левее,
будь его ноги дюйма на два длиннее, ударься он о башню хоть на волосок
выше или ниже, песенка лейтенанта Маршалла была бы спета. Но на роду у
него было написано уцелеть в этот раз. И теперь Маршалл сидел в лазарете,
весь забинтованный, с переломанными ребрами, отчего трудно было дышать, но
в остальном, можно сказать, целый и невредимый.
  А перевернувшаяся шлюпка, немой свидетель некогда разыгравшейся в этих
широтах трагедии, уже давно исчезла в белесом полумраке.
  Негромкий, хрипловатый голос командира корабля умолк. Закрыв молитвенник,
Вэллери отступил назад. Над кораблем печально прозвучал горн, эхо которого
тотчас умолкло, заглушенное снежной пеленой. Моряки застыли в молчании.
Возле приспущенного британского флага лежало тринадцать тел, зашитых в
парусину, с грузом, привязанным к ногам. Соскользнув одно за другим по
доске, они с глухим всплеском исчезли в пучине Ледовитого океана.
Несколько долгих секунд моряки стояли не шевелясь. Печальный ритуал
погребения словно загипнотизировал усталых людей, позабывших про стужу и
снегопад. Итертон, простонав, рухнул, словно сноп, на палубу, но даже это
не вывело людей из оцепенения. Одни не замечали жалкой фигуры,
распростертой на снегу, другие смотрели на него равнодушным взглядом.
Николлсу пришла в голову абсурдная мысль: ему вдруг показалось, что люди
эти будут стоять целую вечность - до тех пор, пока не застынет мозг, кровь
не свернется в жилах, а сами они не превратятся в ледяные глыбы. Внезапно
нарушив гробовую тишину, раздался пронзительный сигнал боевой тревоги,
разрезавший сгущающиеся сумерки.
  Чтобы добраться до мостика, Вэллери понадобилось целых три минуты. Он
часто отдыхал, останавливаясь на каждой третьей или четвертой ступеньке
четырех трапов, ведущих наверх, и все равно восхождение это отняло у него
последние силы. Бруксу пришлось тащить его на мостик чуть ли не на руках.
Вэллери схватился за нактоуз; обтирая покрытые пеной губы, он тяжело
дышал; но глаза его смотрели зорко и внимательно, привычно вглядываясь в
снежную круговерть.
  -