а  еврейкой.  Я  бы  мог  убирать  туалеты  на
Еврейском кладбище.
   Он размышляет вслух. Но он уже принял решение.
   В кухне он останавливается.
   - Когда проводились экспедиции? Сколько они продолжались? Я  сообщаю  ему
эти сведения.
   - Наверное,  можно  было  бы  что-нибудь  узнать  из  судебно-медицинских
заключений тех лет.
   Первые булки достают из  духовки.  Одна  из  них  сделана  в  виде  голой
женщины. Они выложили из изюминок соски и треугольник волос.
   - Смотри, - говорит мне маленький мальчик, - это ты.
   - Да, - говорит другой, - разденься, чтобы мы посмотрели, похоже или нет.
   - Замолчите, - говорит Лагерманн. Он помогает мне надеть пальто.
   - Моя жена считает, что ни при каких обстоятельствах нельзя давать  детям
затрещины.
   - В Гренландии, - говорю  я,  -  тоже  никогда  не  бьют  детей.  У  него
разочарованный вид.
   - Но ведь, черт возьми, всякий человек может почувствовать искушение.
   Механик стоит перед домом. Мужчины  пожимают  друг  другу  руки.  Пытаясь
приблизиться друг к  другу,  судмедэксперт  устремляется  вверх,  а  механик
прижимается к земле. Они встречаются где-то посередине  -  сцена  из  немого
фильма,  исполненная  неловкости  и  замешательства.   Опять   напрашивается
извечный вопрос, почему мужчины столь негармоничны, как получается, что  они
у стола при  вскрытии  тела,  на  кухне,  в  собачьей  упряжке,  могут  быть
виртуозными  эквилибристами,  и  в  то  же  время  впадают  в   инфантильную
беспомощность, когда надо подать руку незнакомому человеку.
   - Лойен, - говорит Лагерманн.
   Он поворачивается боком к механику, как бы с тем, чтобы не вовлекать  его
в разговор. Последняя, неудачная попытка сохранить профессиональный  такт  и
не поставить под удар коллегу.
   - Он пришел рано утром. Он может приходить, когда пожелает. Но его  видел
вахтер. Я проверил по рабочему  плану  -  у  него  не  было  никаких  других
оснований, чтобы приходить. Он взял ту биопсию.  Не  смог  удержаться,  черт
возьми. Вахтер говорит, что одновременно  там  были  уборщицы.  Может  быть,
поэтому он был так неаккуратен.
   - Как он узнал о смерти мальчика? Он пожимает плечами.
   - В инг.
   Это механик. Лагерманн неприязненно смотрит на него.
   - В-винг. Юлиана позвонила ему. А тот, наверное, позвонил Лойену.
   Его маленький ?моррис? стоит на улице. Мы сидим молча. Когда он  начинает
говорить, он страшно заикается.
   - Я поехал за тобой сюда. Остановился у Туборгвай и увидел, как ты  пошла
через Уттерслев Мосе.
   Незачем  спрашивать,  почему.  В  каком-то  смысле  мы  с  ним  одинаково
напуганы.
   Я расстегиваю одежду, сажусь верхом на него, и принимаю его  в  себя.  Мы
долго сидим так.
   Он наклеивает скотч на мою  входную  дверь.  У  него  есть  такая  белая,
матовая лента, которой пользуются художники-графики. Он  ножницами  вырезает
две тоненькие полосочки и приклеивает их у верхней и нижней дверных  петель.
Они не заметны. И только если знать, где они должны быть, их хорошо видно.
   - Хотя бы на эти дни. Каждый раз, прежде чем войти, проверяй, на месте ли
они. Если они отстали,  жди,  пока  я  не  подойду.  Но  лучше  ходить  сюда
поменьше.
   Он старается не смотреть на меня.
   - Если ты ничего не имеешь против, ты могла бы пока что пожить у меня.
   Так и не становится ясно, что же скрывается за этим ?пока что?.

***

   В университете  было  распространено  множество  забавных  этнологических
клише. Одно из них состояло в том,  что  европейская  математика  в  большом
долгу перед  древними  культурами,  возьмите  хотя  бы  пирамиды,  геометрия
которых вызывает уважение и восхищение.
   Это, конечно же, идиотизм в виде похлопывания по плечу в знак  одобрения.
В  той  действительности,  границы  которой  устанавливает   технологическая
культура,  она  суверенна.  Семь-восемь   элементарных   правил   египетских
землемеров  -  это  все  равно,  что  счеты  по  сравнению  с   интегральным
исчислением.
   Жан  Малори  пишет  в  книге  ?Последние  короли  Туле?,  что   серьезным
аргументом в пользу изучения этих интересных полярных эскимосов является то,
что таким образом  можно  кое-что  узнать  о  переходе  человека  от  стадии
неандертальца к человеку каменного века.
   Все это написано с некоторой любовью. Но это исследование  -  пособие  по
изучению завуалированных предрассудков.
   Любой народ,  если  его  оценить  по  шкале,  установленной  европейскими
естественными науками, будет представлять собой культуру высших обезьян.
   Выставление оценок  бессмысленно.  Любая  попытка  противопоставить  друг
другу культуры, с целью определить, какая из них  является  более  развитой,
всегда будет оставаться всего лишь еще одним дерьмовым отражением  ненависти
западной культуры к своим теням.
   Существует единственный  способ  понять  другую  культуру.  Жить  в  ней.
Переехать в нее, попросить, чтобы тебя терпели  в  качестве  гостя,  выучить
язык. В какой-то  момент,  возможно,  придет  понимание.  Это  всегда  будет
понимание  без  слов.  Когда  удается  понять  чужое,  исчезает  потребность
объяснять его. Объяснить явление  -  значит  отдалиться  от  него.  Когда  я
начинаю говорить о Кваанааке, самой себе или другим, я снова теряю  то,  что
на самом деле никогда мне и не принадлежало.
   То же самое происходит и сейчас, когда я сижу на его  диване,  и  у  меня
возникает желание рассказать ему, из-за чего я привязана  к  эскимосам.  Это
из-за их способности  понимать,  без  тени  сомнения,  что  жизнь  наполнена
смыслом. Из-за того, как они в своем сознании, не разрушая себя и не пытаясь
найти  упрощенное  решение,   мирятся   с   напряжением   от   несовместимых
противоречий. Из-за их короткого, очень короткого пути к экстазу. Потому что
они могут, встретив своего ближнего, воспринимать его таким, каков он  есть,
не пытаясь оценивать его, а их ясность не отягощена предрассудками.
   Я чувствую потребность сказать ему все это.  Эта  потребность  растет  во
мне. Я чувствую, как она давит мне на сердце, на шею, на лоб. Я знаю  -  это
потому, что я в это мгновение счастлива. Ничто  не  развращает  больше,  чем
счастье. Оно заставляет нас думать, что если у нас  сейчас  может  быть  все
это, то и наше прошлое может стать общим. Если у него достаточно сил,  чтобы
принять меня нынешнюю, он может вместить в себя и мое детство.
   Я гоню это чувство прочь. Оно давит. Но вот оно  поднимается  и  исчезает
сквозь потолок, и он никогда не заподозрит, что оно существовало.
   Он жарит бананы. Держит их в духовке, пока кожура не  почернеет.  За  это
время поджаривает лесные орехи. На ростере. Он уверяет меня в том, что т-так
они р-равномернее об-бжариваются.
   Не возникает никакого желания смеяться. Он торжественен,  как  священник.
Он надрезает бананы. Они желтые и вязкие. В разрез  он  наливает  вересковый
мед и несколько капель ликера.
   Для меня мир мог бы застыть в этот момент. Никто ничего не должен  больше
говорить.
   Он вытирает губы салфеткой.  Чувственные  губы  и  большой  рот.  Немного
полная верхняя губа.
   - Они отправляются туда в 66-ом. Потом перерыв в 25 лет. Потом они  снова
едут туда. Потом они сидят тихо полтора года. Потом  погибает  Барон.  Потом
вмешивается полиции. Потом горит музей.
   Каждый из нас хочет, чтобы другой закончил эту мысль.
   - Все как бы приходит в движение, Смилла.
   - Да, - говорю я.
   - Они снова собираются туда. Зима - подходящее время для подготовки. Так,
чтобы можно было отплыть ранней весной.
   Именно об этом я и сама думала.
   - Но к-как они это сделают? Они не могут организовать  поездку,  судно  и
оборудование  через   ?Криолитовое   общество?.   Потому   что   оно   почти
ликвидировано.
   Я хочу посмотреть на звездное небо, поэтому я выключаю свет.  Проникающие
снаружи отблески здесь немного другие, чем в моей квартире.
   - Лойен, Лихт, Винг, - говорю я. - Они обнаружили  это.  Что  бы  это  ни
было. Возможно, еще в Гамбурге. Они организовали первые поездки.  Но  сейчас
они постарели. Им бы это было не под силу. И кто-то  убил  Лихта.  За  этими
тремя скрывается что-то другое, что-то большее, что-то более жестокое.
   Он подходит ко мне и обнимает меня. Я могу прислониться своим затылком  к
его подмышке.
   - Им нужно судно, - говорит он задумчиво. - У  меня  есть  друг,  который
кое-что знает о судах.
   Мне хочется задать ему вопрос, чтобы узнать что-нибудь из того, чего я  о
нем не знаю. Но я этого не делаю.
   - Я была в Комитете по регистрации промышленных предприятий  и  компаний.
У ?Геоинформ? три человека в правлении.
   Я называю три имени. Он качает головой. За окном  сейчас  как  раз  видно
созвездие Плеяды. Я показываю на него.
   - Плеяды. На моем языке они называются qiluttuusat.
   Он произносит это медленно и старательно. Так, как он готовит еду. В  его
дыхании ароматы и пряности. От него пахнет орехами, поджаренными в ростере.
   Стоя на полу в спальне, мы снимаем друг с друга одежду.
   В нем есть легкая, неуклюжая грубость, которая несколько  раз  заставляет
меня подумать, что сейчас это будет стоить мне рассудка. В нашей рождающейся
близости я побуждаю его открыть маленькую щель в головке члена,  так  что  я
могу ввести туда клитор и трахнуть его.

2

   Сначала мы оказываемся в кают-компании. Иллюминаторы сделаны  из  латуни,
стены и потолок - из красного дерева. На креслах - подушки из светлой  кожи,
кресла привинчены к полу латунными шурупами и  снабжены  прикрепленными  при
помощи карданного подвеса бронзовыми держателями для стаканов с виски,  и  к
тому же настолько глубоки, что и во время арктического тайфуна в  них  можно
было бы сидеть, наслаждаясь звоном кубиков льда в тройном ?лафруа?.
   Следующее помещение-это 25-метровый променад в  направлении  хода,  снова
мимо красного дерева и полированных иллюминаторов, мимо корабельных часов  и
крепко привинченных к полу массивных столов, где  десяток  человек  работают
так, как будто все должно быть свернуто через 30  секунд.  Женщины  набирают
что-то на компьютерах, мужчины говорят сразу по трем телефонам, а потолка не
видно за облаком сигаретного дыма и суеты.
   Следующее помещение - кабинет секретаря.  Там  сидит  дама  средних  лет,
подкрашенная, в блузке с кружевами, сшитом на заказ пиджаке и такими руками,
как будто ее наняли на работу кузнецом. Она могла бы испугать меня, если  бы
со мной не было механика.
   Он ее знает. Они здороваются за руку, и  со  стороны  это  выглядит  так,
будто они собираются помериться силой. Мы идем дальше в каюту  капитана.  По
пути мы проходим мимо стендов с моделями танкеров, из тех, где команда, пока
переберется с носа на корму, должна трижды разбивать лагерь.
   Иллюминаторы здесь размером с крышку колодца и находятся  ниже,  так  что
видны кусты в маленьком скверике на Санкт Анне Плас. Это  напоминает  нам  о
том, что, будучи самым отвратительным примером экстравагантности  внутренней
отделки, с которым я когда-либо сталкивалась, все это морское надувательство
находится  на  третьем  этаже  дворца,  задний  фасад  которого  смотрит  на
Амалиенборг.
   За письменным столом, по краю которого сделан бордюр, чтобы  позолоченные
шариковые ручки не  скатывались  на  пол  во  время  воображаемого  морского
волнения, сидит мальчик, которому на вид не больше четырнадцати лет, недавно
прошедший обряд конфирмации, с  приглаженными  волосами  песчаного  цвета  и
веснушками на носу.
   Когда он начинает говорить, у  него  оказывается  тонкий,  светлый  альт,
полный достоинства.
   -  Я  хорошо  знаю,  что  ты  хочешь  сказать,  дорогая  моя,  ты  хочешь
сказать: ?Где твой папа, дружок, потому что это с ним мы пришли поговорить?.
Но ты ошибаешься. В следующем месяце мне исполняется 33 года. Если  меня  по
ошибке убьет какой-нибудь маньяк - охотник за детишками, то моей жене и моим
троим детям останется 25 миллионов, когда будет продана эта лавочка.
   И он подмигивает мне.
   Его зовут Бирго Ландер. Он друг механика. Он владелец  и  директор  своей
собственной судоходной компании. Его воспитание проходило  во  всех  датских
воспитательных учреждениях, он сирота, богат, свободен от угрызений совести,
страдает дисграфией в еще большей  степени,  чем  механик,  он  пьет,  имеет
пристрастие к азартным играм, у него  такая  внешность,  что  он  мог  бы  в
транспорте ездить по детскому билету, если бы это не было излишним, так  как
у него есть сделанный по индивидуальному заказу ?ягуар?.
   Кое-что из этого я и вся Дания знаем из журналов и газет.  Остальное  мне
по пути сюда рассказал механик.
   Он обеими руками берет руку механика. Он ничего не говорит, но смотрит на
него так, как будто вновь  обрел  давным-давно  пропавшего  старшего  брата.
Потом мы садимся. Механик отодвигает свой  стул  немного  назад,  выходя  из
разговора. Объяснять должна я.
   - Если я хочу нанять судно водоизмещением  примерно  4  000  тонн,  чтобы
перевезти груз, о котором я не хочу  никому  ничего  говорить,  в  место,  о
котором я тоже не хочу ничего сообщать, как мне себя вести?  И  если  я  уже
нахожусь в процессе поисков нужного корабля, может ли кто-нибудь посторонний
отследить мои попытки?
   Он встает. На нем ковбойские сапоги с высокими каблуками. Они не особенно
прибавляют ему  роста.  Из  шкафа  на  стене  он  достает  литровую  бутылку
прозрачной фруктовой водки. Мы с механиком отказываемся.  Он  наливает  себе
водку в высокий, цилиндрический стакан для воды.
   По всей комнате распространяется запах свежих груш. Он отпивает. Семь раз
подряд. Потом смотрит на меня, чтобы проверить, произвело  ли  это  на  меня
впечатление.
   - Я пьян с десяти утра, - говорит он. - И у  меня  есть  на  это  деньги.
Глаза у него мутные, но голос ясный.
   - Если  бы  ты  попыталась  найти  судно,  то  посторонний  мог  бы  тебя
обнаружить. Но только если бы он дружил с судовым маклером. Ты,  милая  моя,
теперь дружишь.
   В каком-то смысле мне он уже нравится. Брошенный ребенок, который никогда
не умел вести себя и  у  которого  вообще-то  и  не  было  никакого  желания
научиться этому.
   В ящике стола он находит тысячекроновую бумажку и кладет е„ на стол.
   - Во всем есть  лицевая  сторона  и  оборотная.  Обычно  они  одинакового
размера.
   Он ласково поворачивает купюру.
   - Но в судоходном деле все так  хитро  устроено,  что  оборотная  сторона
гораздо больше лицевой.
   Он резко взмахивает рукой.
   - Лицевая сторона - это контора в дорогом  районе.  Это  все  то  красное
дерево и те анфилады комнат, через которые вы прошли по пути сюда.
   Он постукивает себя по голове, на которой растут редкие волосы.
   - Оборотная сторона, она здесь. Судно не  ?нанимают?,  моя  милая.  Судно
?фрахтуют?. У судовладельца. Это делается  при  помощи  контракта.  В  таком
контракте есть лицевая сторона, которая - если что-то будет не в  порядке  -
могла бы быть представлена в Морском торговом суде. На этой лицевой  стороне
написано, куда плывет судно и что оно везет.
   Он отхлебывает водку.
   - Но ведь ты ничего не  хочешь  сообщать  о  месте  назначения  и  грузе.
Поэтому ты просишь сделать контракт,  где  вместо  пункта  назначения  будет
написано - ?По всему миру?, а вместо характеристики груза - ?Без  описания?.
Это желание огорчит любого судовладельца. Корабли - это все равно, что дети.
Хочется знать, где они играют. Хочется,  чтобы  они  не  попадали  в  дурную
компанию. Но нет такого горя, от которого нельзя было бы откупиться. Поэтому
ты  предлагаешь,  чтобы  было  разработано  так  называемое   sideletter   -
дополнение  к  контракту.  В  датском  судоходстве  множество  дополнений  к
контрактам. Почти все датские судоходные компании в последние 15 лет  возили
уголь из Южной Африки и амуницию на Ближний Восток. Хотя это и  противоречит
законодательству. Это требует метровых дополнений к контрактам. И их не надо
представлять в Морской торговый суд. Они так же чувствительны к свету, как и
непроявленная фотопленка. Такое  дополнение  ты  и  просишь  составить.  Там
написано, что ты выплатишь судоходной компании своего  рода  премию  за  то,
чтобы она  смогла  продолжать  быть  деликатной  и  ничего  не  разглашающей
барышней. Давай сыграем в игру. Предположим, что я судовладелец, у  которого
ты хочешь зафрахтовать судно. 98 процентов всех сделок в этой сфере проходят
с глазу на глаз. И сейчас ты расскажешь дяде Бирго, с глазу на глаз, куда же
на самом деле должен отправиться твой кораблик.
   - К западному побережью Гренландии.
   - Это осложнит  ситуацию  для  того,  кто  хочет  зафрахтовать  судно,  и
облегчит задачу тому, кто хочет проследить за этим  делом.  Чтобы  совершать
рейсы в Гренландию, судно должно быть ледового класса. Корабельный надзор  в
Дании требует, чтобы все суда проходили проверку соответствия классу  раз  в
четыре года в отношении корпуса и раз в год на предмет оборудования и машин.
Если судно не пройдет проверку, то оно вообще не выйдет в море.  С  прошлого
года установлены требования, что для  плавания  в  Гренландию  судно  должно
иметь двойное дно и двойные борта.
   - А команда?
   - Обычно судно фрахтуют с командой. В противном случае обращаются к одной
из  международных  фирм,  которые  ничем  другим  не  занимаются  -   только
укомплектовывают суда командой. Но в этом конкретном случае,  скорее  всего,
выберут bare boat charter.To есть будет нанято судно и ничего другого. Тогда
сначала находят капитана. Это должен быть особенный человек, которого  можно
отвести в сторону и, наполнив бокалы, рассказать ему,  что  его  зарплата  в
этом случае будет несколько выше обычной. В обмен на  это  потребуется  весь
его такт и деликатность. Вместе с ним находят остальную команду.  Для  судна
водоизмещением в 4 000 тонн она будет состоять из 11-12 человек.

***

   Тут я вынуждена обратиться к нему с просьбой. Просить всегда трудно.
   - Если бы какой-нибудь клиент  пытался  зондировать  почву,  чтобы  найти
такое судно и такого капитана, мог бы ты это узнать, дядя Ландер?
   Он печально смотрит на меня.
   - Заголовок наверху, на первой странице, отражающий все, что происходит в
этой отрасли, гласит All negotiations what  so  ever  to  be  kept  strictly
private and confidential.  Судоходство - одна из самых
конфиденциальных отраслей в мире.
   Он торжественно поднимает свой стакан. И подмигивает мне.
   - Но для тебя, мой пусик, я пойду на крайности. Он смотрит на механика, а
затем на меня.
   - Если я могу тебя так называть?
   - Ты можешь, - говорю я, - называть меня так, как это придет тебе в  твою
сморщенную головку.
   Он моргает. Он настолько отвык получать отпор, что забыл, какие  ощущения
возникают при этом.
   На мгновение он закрывает лицо руками, чтобы собраться с мыслями.
   - Этот бизнес не очень хорошо выглядит на  поверхности.  Но  с  оборотной
стороны он полон того, что называют этикой. И два основных  правила  таковы:
Никогда не обманывают клиента. Никогда не обманывают другого посредника.
   Он сглатывает. Нам открывается его жизненная философия.
   -  Можно  надрать  государство  и   власти,   если   представится   такая
возможность. С невозмутимой улыбкой нарушают валютное  законодательство  Оле
Есперсена, едут в Кейптаун с чемоданом, где лежит миллион  наличными,  чтобы
подкупить какого-нибудь бушмена  -  начальника  порта,  который  задерживает
танкер водоизмещением в 500 000  тонн  на  рейде  под  предлогом  карантина.
Покупают пять компаний в год  в  Панаме  по  1  000  долларов  штука,  чтобы
избежать плавания под датским флагом и по датскому законодательству. Груз, у
которого аллергия на  таможню,  направляют  в  испанский  порт,  где  купили
местного таможенника, чтобы он заново выписал счет-фактуру на ваши ящики. Но
клиента не обманывают. Потому что клиенты возвращаются. И в  первую  очередь
не обманывают посредника. Мы, маклеры, держимся вместе. Ведь все  происходит
таким образом: у меня есть кли