ершенно спокойно, совершенно прямо.
   Лицо Урса блестит от пота. Он  пытается  одновременно  жестикулировать  и
балансировать большой десятилитровой кастрюлей.
   - Feodora, die einzige mit sechzig Prozent  Cacao.  Und  die  Schlagsahne
muss ein bisschengefroren sein . Десять минут im  морозильнике.
   Здесь все одиннадцать человек. В воздухе не витает никаких вопросов.  Как
будто я единственная не поняла, что произошло. Или же, как  будто  им  и  не
надо этого знать.
   Я втягиваю в себя  обжигающий  шоколад  через  слегка  замерзшие  взбитые
сливки. В  результате  как  будто  мгновенно  наступает  опьянение,  которое
начинается в желудке и, горячо  пульсируя,  поднимается  до  самой  макушки.
Интересно, каким  образом  такой  волшебник,  как  Урс,  оказался  на  борту
?Кроноса?.
   Верлен задумчиво смотрит на меня. Но я избегаю его взгляда.
   Я ухожу предпоследней. В углу над чашкой черного кофе сидит Яккельсен.
   Мария стоит в туалете перед зеркалом. Сначала я  думаю,  что  это  своего
рода протез, потом я вижу, что это маленькие, полые алюминиевые колпачки. На
каждом кончике пальца у нее по колпачку, и теперь она их осторожно  снимает.
Под ними у нее красные, длиной четыре сантиметра, идеальные ногти.
   - Я содержу свою семью, - говорит она. - В Пхукете. На свое жалованье.  Я
приехала в Данию шлюхой. В Таиланде ты либо девственница, либо шлюха.
   Ее датский более невразумительный, чем у Верлена, менее разборчивый.
   - Я могла принять 30  клиентов  в  день.  Я  бросила  это  дело.  Вытянув
указательный палец, она касается моей щеки кончиком ногтя и задерживает его,
прижав к коже.
   - Однажды я выцарапала глаза полицейскому.
   Я стою, не двигаясь, касаясь ее ногтя. Она внимательно смотрит  на  меня.
Потом опускает руку.
   Я жду в своей каюте, приоткрыв дверь. Яккельсен проходит  минуту  спустя.
Его каюта находится немного дальше по коридору. Он запирает за собой  дверь.
Я босиком подхожу к его двери. Внутри он с чем-то возится.  Он  чем-то  тихо
гремит, дергает наверх ручку. Загоняет под нее стул.
   Он забаррикадировался. Может  быть,  он  боится,  что  некоторые  из  тех
женщин, которые тоскуют по нему, выломают дверь.
   Я крадусь назад к своей каюте. Раздеваюсь, нахожу в  ящике  свой  розовый
банный халат и мочалку и, демонстративно посвистывая, иду в  душевую  и  тру
себя мочалкой,  и  вытираюсь,  и  намазываюсь  кремом,  и  шлепаю  в  банных
сандалиях назад по коридору. Отсюда я снова крадусь к двери Яккельсена.
   За ней тихо. Может быть, он делает маникюр или как-то иначе ухаживает  за
своими нежными руками. Но это вряд ли.
   Я стучу в дверь. Ответа нет. Стучу  сильнее.  Полная  тишина.  В  кармане
халата у  меня  мой  ключ.  Я  открываю  им  дверь.  Но  она  все  равно  не
открывается. Я начинаю трясти ручку. Через минуту стул падает на пол. Я жду,
пока пройдет испуг.  Потом  толкаю  дверь.  Предварительно,  однако,  бросив
внимательный взгляд в обе стороны коридора - ситуация может быть истолкована
не правильно.
   Я стою в темноте. Не слышно ни звука. Я начинаю думать, что каюта  пуста.
Потом зажигаю свет.
   Яккельсен спит в пижаме из таиландского шелка  нежных  пастельных  тонов.
Кожа его восковая. У левого уголка  рта  пузырьки  слюны,  и  они  двигаются
всякий раз, когда он едва-едва, с трудом вдыхает  воздух.  Кисть  его  руки,
выглядывающая из рукава пижамы, пугающе худа. Он похож на больного ребенка -
да, в каком-то смысле, им и является.
   Я трясу его. Веки его слегка приподнимаются. Глазное яблоко закатывается,
и белки его глаз смотрят слепо и мертво. Он не издает ни звука.
   Пепельница у кровати пуста. На столе ничего не лежит.  Все  в  чистоте  и
порядке.
   Я заворачиваю рукав его пижамы. На внутренней стороне руки рассеяно от 40
до 60 маленьких желто-синих точек с черным центром, красивый  узор,  который
идет по вздувшимся венам. Я выдвигаю ящик для постельного белья. Он  сбросил
все туда. Фольгу, спички, старый стеклянный шприц, быстро застывающий  клей,
иголку, открытый перочинный нож, пластмассовый футляр,  предназначенный  для
хранения швейных иголок, и кусочек черного  резинового  жгута,  применяемого
для упаковки.
   Он не собирался в ближайшее время вставать. Он  спит  самым  спокойным  и
безмятежным наркотическим сном.
   До того как Гренландия получила автономию, там не было  таможни.  Функций
таможенников выполняли полицейские и начальники портов. В тот год,  когда  я
работала на метеорологической станции в Уппернавике, я встретила Йоргенсена.
   Он был начальником порта. Но он  редко  бывал  на  своем  рабочем  месте.
Вместо этого он отправлялся в Туле к американцам или же был на борту  одного
из сторожевых кораблей военно-морского флота. Он был рекордсменом Гренландии
по количеству вертолетных перелетов.
   Йоргенсена звали,  когда  что-то  искали,  не  зная  при  этом,  где  это
находится. Когда никого конкретно нельзя  было  заподозрить.  У  патруля  по
выявлению наркотиков на авиабазе Туле были собаки и металлоискатели, а также
группа лаборантов и  техников.  В  Хольстейнсборге  было  несколько  опытных
флотских следователей, а в Нууке находился один из переносных  рентгеновских
аппаратов Центра сварки.
   И, однако, все они звали Йоргенсена. Он был  квалифицированным  сварщиком
на верфи ?Бурмайстер и  Вайн?,  а  потом  выучился  на  штурмана,  и  теперь
оказался начальником порта, который никогда не показывался в порту.
   Он был маленьким человечком, сереньким, сгорбленным, с  жесткими,  как  у
барсука, волосами. Он говорил на одном и том же односложном гнусавом датском
с гренландцами, с русскими и всеми военными, не обращая внимания на звания.
   Его приводили на борт задержанного судна или самолета, и он перекидывался
парой слов с экипажем и с капитаном и, близоруко оглядываясь по сторонам, то
и дело рассеянно постукивал костяшками пальцев по панелям, а потом  вызывали
одного из флотских слесарей, который приносил шлифмашину и снимал панель,  а
за панелью находили 5 000 бутылок или 400 000 сигарет, а с годами, все  чаще
- запечатанные парафином груды брикетов с белым порошком.
   Йоргенсен  рассказывал  нам,  что  при  расследовании  проходишь   только
небольшой участок пути с помощью систематического метода. - Когда я не  могу
найти свои очки, - говорил он, - я сначала немного пользуюсь системой. Я ищу
их в туалете, рядом с кофеваркой и под газетой. Но если их  там  нет,  то  я
прекращаю думать, а сажусь в кресло и оглядываю все в ожидании, не  появится
ли идея, и она всегда появляется, всегда приходит. Мы не можем разложить все
на части, неважно, что мы ищем - очки  или  бутылки,  нам  надо  подумать  и
почувствовать, нам надо найти преступника в самих себе и решить, куда бы  мы
сами их запрятали.
   В феврале 1981 года в одной  из  факторий  залива  Диско  его  застрелили
четыре молодых гренландца, которые по его требованию получили  необоснованно
суровые  приговоры  за  контрабанду  алкоголя.  Меня  он  почему-то   любил.
Гренландцев как народ он никогда не пытался понять.
   Теперь я вспоминаю Йоргенсена и пытаюсь отыскать наркотики в самой себе.
   Я бы прятала их, не торопясь.  Я  бы  не  делала  это  небрежно.  У  меня
возникло бы искушение спрятать их за пределами моей каюты. Но я бы не смогла
жить без их близости к моему  телу.  Как  мать  не  может  жить  без  своего
новорожденного ребенка.
   В каюте работает кондиционер. ?Кронос?  оснащен  вентиляционной  системой
высокого давления, которая  и  сейчас  тихо  жужжит.  Вытяжка  находится  за
панелями потолка, в которых проделаны отверстия. В каждой панели, по меньшей
мере. 40 винтов. Было бы невыносимо отвинчивать 40 винтов, каждый раз, когда
надо добраться до своего ребенка.
   Второй раз за сегодняшний день я просматриваю его ящики. По-прежнему  без
всякого результата. В них писчая бумага,  синий  пластилин  -  такой,  какой
используют,  чтобы  прикреплять  к  стене  открытки,  несколько   блестящих,
сверкающих номеров ?Плейбоя?, электрическая бритва,  несколько  колод  карт,
коробка с шахматами, четыре прозрачных  пластиковых  коробки,  в  каждой  из
которых шелковая бабочка кричащей  расцветки,  немного  иностранной  валюты,
платяная щетка и несколько запасных золотых  цепочек  вроде  той,  какую  он
носит на шее.
   На книжной полке испанско-датский словарь. Турецкий разговорник  Берлица,
пособие по контрактному бриджу, изданное ?Бритиш Петролеум?, несколько  книг
по шахматам. Потертая книга в бумажной  обложке  с  изображением  обнаженной
упитанной блондинки с названием ?Флосси - 16 лет?.
   Меня  никогда  всерьез  не  интересовали  никакие  другие  книги,   кроме
специальной литературы. Я никогда не утверждала, что я культурный человек. С
другой стороны, я всегда считала,  что  никогда  не  поздно  начать  учиться
заново. Может быть, следовало бы начать с ?Флосси - 16 лет?.
   Я достаю перочинный ножик из ящика. На лезвии -  несколько  темно-зеленых
частичек. Я открываю шкаф и еще раз  просматриваю  всю  одежду.  Нет  ничего
именно этого цвета.  В  кровати  Яккельсен  издает  приглушенные  булькающие
звуки.
   Я достаю из ящика коробку с шахматами. Беру белого короля и черного ферзя
и ставлю их на стол. Они искусно  вырезаны  из  какого-то  тяжелого  дерева.
Доска лежит на столе, она покрыта тонкой металлической пластиной.  На  борту
корабля, наверное, очень удобно иметь магнитные шахматы.  Магниты  находятся
снизу - серые кружки под ножкой. На кружке наклеен кусочек зеленого фетра. Я
засовываю лезвие  ножа  между  ножкой  короля  и  металлическим  кружком.  С
некоторым напряжением мне удается его вынуть. По бокам на  нем  видны  следы
клея. Я кладу кружок на стол.
   На ноже  остается  кусочек  фетра,  несколько  зеленых  ниточек,  которые
заметны, только если знаешь, что они там должны быть.
   Фигурка полая. Она примерно восемь сантиметров в высоту,  и  по  всей  ее
высоте просверлен цилиндр, полтора сантиметра в диаметре.  По-видимому,  это
сделал не Яккельсен, они так и выглядели с самого начала. Но он  использовал
это.  Снаружи  находится  кусочек  пластилина.  Под  ним  -  три  прозрачные
пластиковые трубочки. Я вытряхиваю их. Под ними - еще четыре.
   Я кладу их на место,  запечатываю  пластилином  и  приклеиваю  магнит  на
фигурку. Я могла бы обследовать остальные фигурки, чтобы  выяснить,  сколько
футляров помещается в пешку - два или три. Чтобы определить,  какой  у  него
запас - на четыре месяца или на шесть. Но мне хочется уйти отсюда.  Одинокой
даме не пристало слишком долго оставаться в каюте незнакомого мужчины.

4

   - Это было мое первое плавание. Поэтому я отправился  к  своему  коллеге.
?Как мне доплыть до Гренландии?? - спросил я. ?Плыви до Скагена?, -  ответил
он. - ?Там повернешь налево. Когда  дойдешь  до  мыса  Фарвель,  поворачивай
направо?.
   Я ввинчиваю штопор в пробку. Это сухое вино, желто-зеленого цвета, и  Урс
отправил его на кухонном лифте в  самый  последний  момент,  как  будто  это
чувствительная к температуре икона. Когда я вытягиваю  пробку,  половина  ее
остается в бутылке. Мне приходится предпринять еще одну попытку. На этот раз
пробка, раскрошившись, падает внутрь.  Урс  сказал,  что  ?Монтраше?  -  это
великое вино. Тогда, наверное, не страшно, что туда  попал  такой  маленький
кусочек пробки?
   - Потом он взял морскую карту, приложил один конец  линейки  к  Ска-гену,
повернул ее вокруг его оконечности и провел линию на мыс Фарвель. ?Ты  идешь
вот так?, - сказал он, - ?то есть ты плывешь grand circle sailing.  А последние  двое  суток
перед мысом ты не спишь. Тут  ты  пьешь  черный  кофе  и  смотришь,  нет  ли
айсбергов?.
   Это говорит Лукас. Не глядя на тех, кому он это говорит. Но его авторитет
приковывает их внимание.
   Кроме него, в  офицерской  кают-компании  три  человека:  Катя  Клау-сен,
Сайденфаден и старший механик Кютсов.
   В первый раз в своей жизни я прислуживаю за столом.
   - Тогда отплывали в апреле. Пытались попасть в так называемый ?Пасхальный
восточный ветер?. Если это удавалось, то во время всего  плавания  тебе  был
обеспечен попутный ветер. Трудно представить,  чтобы  кто-нибудь  по  доброй
воле выбрал время от ноября до конца марта.
   Существуют  правила,  определяющие,  в  какой   последовательности   надо
наливать вино. С ними я, к сожалению, не знакома. Поэтому я решаю рискнуть и
первой наливаю женщине. Она покачивает бокал, в котором налито на  сантиметр
жидкости, но глаза ее прикованы к Лукасу, и она не  чувствует  вкуса,  когда
пробует.
   Я пытаюсь подходить поочередно то с правой, то с левой стороны. Чтобы все
остались довольны.
   Они переоделись к обеду. Мужчины в  белых  рубашках,  женщина  в  красном
платье.
   - Первый лед мы можем ждать в сутках хода до мыса Фарвель. Именно  там  в
59-м затонул ?Ханс Хедтофт?, принадлежавший Гренландской торговой  компании,
когда погибли  95  пассажиров  и  членов  экипажа.  Вы  когда-нибудь  видели
айсберг, фрекен Клаусен?
   Я подаю цветную капусту  и  батон  из  дрожжевого  теста,  приготовленные
Урсом. У стола все проходит блестяще. Но около лифта я роняю остатки капусты
прямо на вареного лосося. Он лежит целиком, во всей своей шкуре, и выжидающе
смотрит на меня. Урс объяснил мне, что  один  японский  кок  научил  его  не
варить глаза, а вынимать их и вставлять на место, когда рыба уже  готова,  и
вообще  слегка  смазывать  все  яичным  белком,  так  что  рыба  приобретает
слизистый блеск, как будто она попало на стол прямо  из  сети.  Мне  это  не
нравится. По-моему, у нее какой-то дохлый вид.
   Я соскребаю цветную капусту и вношу рыбу. Они все  равно  не  видят,  что
едят. Они смотрят на Лукаса.
   - Айсберги - это куски глетчера, которые сползают в море, откалываясь  от
материкового льда. Если они массивные,  то  соотношение  между  надводной  и
подводной частями один к пяти. Если они полые  -  один  к  двум.  Последние,
разумеется, наиболее опасны. Я видел айсберги высотой 40 метров и  весом  50
000 тонн, которые могли перевернуться от вибрации винта.
   Я  обжигаюсь  о  картофельную  запеканку.  Лукасу  повезло.   У   берегов
Антарктиды  я  в  резиновой  лодке  проскочила  мимо   частично   растаявших
столообразных айсбергов высотой 90 метров и весом миллион тонн. Они могли бы
взорваться  оттого,  что  рядом  начали  бы   насвистывать   первый   куплет
?Прекрасного и радостного лета?.
   - ?Титаник?  столкнулся  с  айсбергом  в  1912  году,  к  юго-востоку  от
Ньюфаундленда, и затонул за три часа. Погибло 1 500 человек.
   У себя в каюте я положила  в  раковину  газету  и,  наклонившись  вперед,
срезала 20 сантиметров волос, так что они стали одной длины с теми,  которые
отросли на месте ожога. Впервые за то время, что  я  нахожусь  на  борту,  я
сняла свой платок. Это все, что  я  могу  сделать,  чтобы  женщина  меня  не
узнала.
   Я могла бы и не стараться так. Я для нее все равно, что  муха  на  стене,
она меня не видит. Мужчина смотрит на Лукаса,  старший  механик  смотрит  на
свой бокал, а Лукас ни на кого и ни на что не смотрит.  На  мгновение  глаза
женщины оценивающе задерживаются  на  мне.  Она,  по  меньшей  мере,  на  20
сантиметров меня выше  и  на  пять  лет  моложе.  Она  темноволосая,  у  нее
настороженный вид,  а  у  губ  ее  складка,  которая  рассказывает  историю,
возможно, это история о том, чего стоит женщине - что бы там ни  говорили  -
хорошо выглядеть.
   У меня есть надежда. На похоронах Исайи было темно. И там  было  двадцать
других женщин. И она была там совсем по другому поводу. Она была там,  чтобы
предостеречь  Андреаса   Фаина.   Ему   следовало   бы   послушаться   этого
предостережения.
   У нее уходит доля секунды на  то,  чтобы  каталогизировать  меня.  Открыв
внутри себя тот ящичек, на котором написано ?обслуживание? и  ?один  метр  и
шестьдесят сантиметров?, она опускает меня туда и забывает обо мне. Ей  есть
на чем сосредоточиться. Под столом она положила руку на бедро мужчины.
   Он не прикоснулся к рыбе.
   - Но у нас ведь на борту радар, - говорит он. - На ?Хансе Хедтофте?  тоже
был радар.
   Ни  один  опытный  капитан  или  руководитель  экспедиции  специально  не
запугивает своих спутников. Если  человеку  знаком  весь  риск  плавания  во
льдах, то он знает, что как только началось  путешествие,  нельзя  позволить
себе усугублять внешнюю опасность внутренним страхом. Я не понимаю Лукаса.
   - И при этом ледяные горы - это самая маленькая  из  наших  проблем.  Так
средний человек представляет себе полярные моря. Гораздо хуже - ледяные поля
- пояс пакового льда, который дрейфует вдоль восточного  побережья,  обходит
мыс Фарвель в ноябре и тянется наверх мимо Готхопа.
   Из второй бутылки мне удалось вынуть пробку в целости  и  сохранности.  Я
наливаю  Кютсову.  Он  пьет,  рассеянно  изучая  этикетку.  Его   интересует
содержание алкоголя.
   -  Там,  где  заканчивается  паковый  лед,   начинается   западный   лед,
образовавшийся в Баффиновом заливе и загнанный  в  Девисов  пролив,  где  он
смерзается с зимним льдом. Это создает ледяное поле, в  которое  мы  упремся
поблизости от рыболовных банок к северу от Хольстейнсборга.
   Путешествия  обостряют  все  человеческие  чувства.  Когда  из  Кваанаака
уезжали на охоту, в гости или чтобы съездить в Квеквертат, то начинали бурно
развиваться дремавшие до этого влюбленность, дружба, враждебность. В воздухе
между Лукасом и двумя его пассажирами-работодателями висит тяжелая  взаимная
неприязнь.
   Я смотрю на Лукаса. Он ничего особенного не сделал и не сказал. И все  же
без всяких слов он требует, чтобы на него смотрели. У меня  снова  возникает
слабое, тревожное ощущение, что я присутствовала на  представлении,  которое
частично было дано ради меня, но смысла которого я не поняла.
   - Где Т„рк? - спрашивает он.
   - Он работает, - отвечает женщина.
   Тот, кто полетит из Европы в Туле, почувствует, выйдя из самолета, что он
оказался в морозильной камере с высоким  давлением,  что  невидимая  ледяная
стужа под давлением в  несколько  атмосфер  проникает  в  его  легкие.  Если
полететь в обратном направлении, то, приземлившись  Европе,  подумаешь,  что
оказался в финской бане. Но судно,  плывущее  в  Гренландию,  плывет  не  на
север, оно плывет на запад. Мыс Фарвель находится на той же  широте,  что  и
Осло. Холод начинается только тогда, когда, обогнув мыс, берешь  курс  прямо
на север. Поднимающийся в течение  дня  ветер  холодный  и  влажный,  но  не
холоднее, чем в Каттегате. Волны в Северной Атлантике, напротив,  длинные  и
глубокие.
   Палуба залита водой. Отверстие переднего трюма теперь закрыто. Я  измеряю
его шагами. Оно пять с половиной на шесть метров. Таким оно раньше не  было.
По обеим сторонам видна  белая,  свежевыкрашенная  полоска  в  три  четверти
метра. А на крышке - сварной шов. Люк недавно был расширен почти на  метр  с
каждой стороны.
   Для европейцев море символизирует неведомое, а плавания - это путешествия
и приключения.  Эта  мысль  не  имеет  ничего  общего  с  действительностью.
Плавание - это движение, которое более всего похоже на пребывание  на  одном
месте. Чтобы почувствовать, что ты перемещаешься, надо иметь ориентиры, надо
иметь фиксированные точки на горизонте и ледяные подъемы,  которые  исчезают
под полозьями саней, и вид гор за napariaq - стойкой сзади на  санях  -  все
то, что растет, приближаясь, пробегает мимо и исчезает на горизонте.
   Всего этого нет на море. Кажется, что судно стоит на  месте,  что  оно  -
зафиксированная   стальная   платформа,   обрамленная   неизменным   круглым
горизонтом, над которым проносится серый, холодный зимний день, и помещенная
на подвижную, но всегда одинаковую поверхность воды. Сотрясаемое монотонными
усилиями двигателя, оно без всякого результата топчется на месте.
   Или же это я стала слишком старой, чтобы путешествовать.
   Обступивший нас морской туман нагоняет на меня депрессию.
   Чтобы  путешествовать,