маленький паразит начинает  занимать  все  место  внутри  тебя.  Наконец  не
остается  ничего,  кроме  попытки  вспомнить,  какие  карты  ушли,   попытки
определить,  где  остановится  шарик,   вероятностей   комбинации   карт   и
воспоминаний о том, что проиграно.
   Мы смотрим на лица людей вокруг того стола, к которому  он  меня  подвел.
Они похожи на черепа. В этот момент едва ли можно представить  себе,  что  у
них есть какая-нибудь жизнь за пределами этой комнаты. Может быть, ее и нет.
   - Этот паразит - это птица  игры,  моя  милая.  Один  из  самых  голодных
хищников в мире. И я знаю, о чем я говорю. Я несколько раз терял все.  Но  я
выкарабкался. Именно поэтому мне пришлось купить часть этого  дела.  Теперь,
когда я являюсь совладельцем, когда я увидел  обратную  сторону  этого,  все
стало иначе.
   Между спинами открывается просвет,  и  становится  видно  зеленое  сукно.
Крупье  -  молодая,  светловолосая  девушка  с  длинными  красными  ногтями,
говорящая слегка в нос на прекрасном английском.
   - Buying in? 45000 goes down. One, two, three...
   Перед  некоторыми  игроками  стоит  минеральная  вода.  Никто   не   пьет
алкогольные напитки.
   - Эта птичка, моя  милая,  бывает  разного  размера.  Для  некоторых  это
канарейка. Для меня это жирная утка. Вот для него, например, это страус...
   Он говорит шепотом и ни на кого не показывает, но у  меня  нет  сомнений.
Тот, о ком он говорит, сидит к нам  боком.  У  него  правильное,  славянское
лицо, как у одного из эмигрировавших в 70-х  балетных  танцовщиков.  Высокие
скулы, темные жесткие волосы. Его руки лежат на столбиках  цветных  жетонов.
Лицо абсолютно неподвижно.  Внимание  направлено  на  колоду  карт  рядом  с
крупье, как будто он сейчас сосредоточил всю  свою  энергию  на  том,  чтобы
повлиять на исход игры.
   - Thirteen, Black Jack, insurance, Sir? Sixteen. Do you  want  to  split,
Sir? Seventeen, too many, nineteen...
   - Страус, который сожрал его изнутри, теперь стал больше, чем он сам.  Он
приходит сюда каждый вечер и сидит, пока все не проиграет. Потом он  полгода
работает. И снова приходит сюда и все проигрывает.
   Он приближает свои губы к моему уху.
   - Капитан Сигмунд Лукас. На прошлой неделе  он  проиграл  последнее.  Ему
пришлось взять у меня в долг на пачку сигарет и на такси до дома.
   Возраст его трудно определить. Ему  могло  бы  быть  около  35-ти,  около
45-ти. Может быть, ему 50. Пока я смотрю на него, он выигрывает и сгребает к
себе высокую стопку жетонов.
   - Каждый жетон - это 5 000 крон. Мы изготовили их в  прошлом  месяце.  За
каждым столом разные тарифы. Это дорогой  стол.  Минимальная  ставка  1  000
крон, максимальная 20 000. Принимая во внимание право удваивать и то, что  в
среднем одна партия длится полторы минуты, получается,  что  можно  выиграть
или проиграть 100 000 за пять минут.
   - Если он без гроша, то на чьи же деньги он сегодня играет?
   - Сегодня он играет на деньги дядюшки Ландера, детка.
   Он ведет меня за собой. Мы становимся спиной к бару. Рядом с  ним  ставят
высокий, матовый стакан. Он побывал в морозильнике,  поэтому  покрыт  тонким
слоем  льда,  который  теперь,  оттаивая,  начинает  соскальзывать.   Стакан
наполнен прозрачной жидкостью янтарного цвета.
   -  Bullshot,  детка.  Водка  пополам  с  говяжьим  бульоном.  Он   что-то
обдумывает.
   - Посмотри-ка на наших клиентов. Это очень  разные  люди.  Сюда  приходит
адвокаты. Владельцы строительных фирм. Кое-кто из  мальчиков,  которым  дома
дают большие карманные деньги. Тяжелая артиллерия датской  мафии.  Они  ведь
могут пойти и купить сколько угодно жетонов. Мы ведь не пошли на  соглашение
с полицией, занимающейся  финансовыми  преступлениями,  и  не  разрешили  им
записывать номера банкнот. Вот почему эта лавочка - один  из  самых  главных
центров отмывания денег, заработанных на наркотиках.  Здесь  есть  маленькие
желтые дамы, стоящие во  главе  организованной  проституции  и  использующие
таиландских и бирманских девушек. Есть  предприниматели,  есть  врачи.  Есть
люди, которые разъезжают по свету и играют. На прошлой неделе у нас был один
норвежский  судовой  маклер.  Сегодня  он,  может  быть,  в  Травемюнде.  На
следующей неделе - в Монте-Карло. Однажды  он  выиграл  четыре  с  половиной
миллиона. В газетах писали об этом.
   Допив свой стакан, он ставит его на стойку. Ему снова ставят полный.
   - Такие разные люди. Но в одном они похожи. Они  проигрывают,  Смилла.  В
конце концов все они проигрывают. В  этой  лавочке  выигрывают  двое.  Мы  -
владельцы - и государство. У нас здесь постоянно  два  сотрудника  налоговой
инспекции. Они меняются - как и наши крупье - на дневных и  вечерних  сменах
и, наконец, на смене ?подсчета?, когда с трех часов и до утра подсчитывается
выручка.  Кроме  этого,  есть  полицейские  в  штатском  и  проверяющие   из
налогового  управления,  которые  вместе   с   нашей   собственной   службой
безопасности следят за тем, чтобы крупье не мошенничали, не метили карты, не
подыгрывали одному из посетителей. Мы платим налог с оборота  по  одному  из
самых жестких в мире налоговых законодательств для азартных игр. И,  однако,
только в игорных залах казино  у  нас  290  служащих  -  менеджеры,  крупье,
главные крупье, служба безопасности, технический персонал  и  инспекторы.  В
ресторане  и  ночном  клубе  еще   250   -   повара,   официанты,   бармены,
администраторы,  вышибалы,   гардеробщики,   шоу-менеджеры,   инспекторы   и
постоянные проститутки, которых мы тоже контролируем. Знаешь,  почему  мы  в
состоянии всем им платить зарплату? Мы можем это, потому что мы, между  нами
говоря, заколачиваем совершенно сумасшедшие деньги на тех, кто  играет.  Для
государства эта клоака - самая большая дойная корова  с  тех  самых  времен,
когда оно в средние века придумало брать пошлину за проход через Эресунн. На
следующий день тот норвежский маклер проиграл все, что  он  выиграл.  Но  об
этом мы газетчикам не проболтались. Одна владелица таиландского  борделя  на
прошлой неделе трижды проиграла по  500  000.  Она  приходит  каждый  вечер.
Каждый раз, встречая меня, она умоляет закрыть это заведение. Пока оно есть,
у нее не будет покоя. Ей необходимо приходить сюда. До нас были, конечно же,
нелегальные притоны. Но это все же было не то. Это был, в  основном,  покер,
который все-таки затяжной и требует знаний  комбинаторики.  Легализация  все
изменила. Это как заразная болезнь, распространение которой было ограничено,
но теперь она вырвалась на свободу. Сюда приходит молодой  человек,  который
сколотил малярную фирму. Он никогда раньше не играл, пока кто-то  не  привел
его сюда. Теперь он проигрывает все. Чтобы построить  и  отделать  все  это,
потребовалось 100 миллионов. Но это позолоченное дерьмо.
   - Но у тебя в это вложены деньги, - говорю я.
   - Я и сам, должно быть, насквозь протух.
   Меня всегда  очаровывало  то,  с  каким  печальным  бесстыдством  датчане
признают огромное расстояние, разделяющее их убеждения и их поступки.
   - Такое заведение, как это, создает прецедент вроде Лукаса. Очень,  очень
хороший моряк. Многие годы плавал на  своем  маленьком  каботажном  судне  в
Гренландии.  Потом  руководил  созданием  рыболовного  флота  у  Мбенгано  в
Индийском океане, поблизости от берегов Танзании -  это  был  самый  крупный
скандинавский проект за границей. Никогда не пьет.  Знает  север  Атлантики,
как никто другой. Некоторые говорят, что  даже  любит  его.  Но  он  играет.
Птичка опустошила его изнутри. У него больше нет семьи, нет дома. А  раз  он
попал сюда, его можно купить. Лишь бы цена была достаточно высока.
   Мы встаем у стола. Рядом с капитаном Лукасом сидит  человек,  похожий  на
мясника. Мы стоим минут десять. За это время он проигрывает 120000.
   Новый крупье встает за девушкой с красными ногтями и легонько постукивает
пальцами по ее плечу. Не оборачиваясь, она заканчивает игру.  Сигмунд  Лукас
выиграл. Насколько я  могу  судить,  примерно  30  000.  Мясник  проигрывает
последние жетоны, лежавшие перед ним. Он встает, не изменившись в лице.
   Красные ногти представляет своего преемника. Молодого человека с таким же
поверхностным обаянием и вежливостью, как и у нее самой.
   -  Ladies  and  Gentlemen.  Have  a  new  dealer.  Thank  you.
   - Хочешь поиграть, детка?
   Между большим и указательным пальцами он держит стопку жетонов.
   Я думаю о тех 120 000, которые проиграл мясник. Годовая зарплата среднего
датчанина  после  вычета  всех  налогов.  Пять  годовых  зарплат   полярного
эскимоса. Никогда в своей жизни я не видела такого неуважения к деньгам.
   - Можешь спустить  их  в  унитаз,  -  говорю  я.  -  Там  можно  хотя  бы
порадоваться шипению воды.
   Он пожимает плечами. Капитан Лукас впервые поднимает свои  кошачьи  глаза
от сукна и смотрит на нас. Он сгребает свои жетоны, поднимается и уходит.
   Мы медленно идем за ним.
   - Ты делаешь это ради меня? - спрашиваю я  Ландера.  Он  берет  меня  под
руку, и его лицо становится серьезным.
   - Ты мне нравишься, детка. Но я люблю свою жену. Все  это  я  делаю  ради
Фойла.
   Он задумывается.
   - Обо мне не скажешь много хорошего. Я слишком много пью. Я слишком много
курю. Я слишком много работаю. Я забываю о своей семье. Вчера, когда я лежал
в ванной, вошел старший сын, постоял, посмотрел на меня  и  спросил:  ?Папа,
где ты живешь??. Моя жизнь  мало  чего  стоит.  Но  тем,  что  в  ней  имеет
ценность, я обязан малышу Фойлу.
   Капитан Лукас ждет на маленькой  застекленной  веранде,  выступающей  над
морем. Я опускаюсь на скамью у стола напротив него, механик  материализуется
из воздуха и проскальзывает рядом со мной.  Ландер  стоит,  прислонившись  к
столу. Служащая  казино  закрывает  за  ним  раздвижную  дверь.  Мы  одни  в
стеклянной коробке, которая,  кажется,  плывет  по  Эресунну.  Лукас  сидит,
отвернувшись от нас.  Перед  ним  стоит  чашка  черной  жидкости,  насыщенно
пахнущей кофе. Он  беспрерывно  курит.  Ни  разу  не  взглянув  на  нас,  он
мучительно, с трудом выдавливает из себя  слова,  словно  сок  из  незрелого
плода лайма. У него легкий акцент. Мне кажется, что польский.
   - Они приходят ко мне сюда, ночью, зимой, может  быть,  в  конце  ноября.
Мужчина и женщина. Они спрашивают, как я отношусь к морю севернее Готхопа  в
марте. Как и любой другой, чертовски плохо, - говорю я. И мы расстаемся.  На
прошлой неделе они опять приходят. Теперь мои обстоятельства изменились. Они
снова спрашивают меня. Я пытаюсь рассказать про паковый лед.  Про  ?Кладбище
айсбергов?. Про фарватер  вдоль  побережья,  забитый  дрейфующими  льдами  и
обломками айсбергов,  про  ледяные  лавины,  спускающиеся  в  море  прямо  с
ледников, так что даже американский атомный ледокол ?Нортвинд? с  базы  Туле
решается проходить там только каждую  третью  или  четвертую  зиму.  Они  не
слушают. Они и так все знают. А как я думаю, на что я способен? - спрашивают
они. А на что способна ваша чековая книжка? - говорю я.
   - Называлось ли какое-нибудь имя, какая-нибудь фирма?
   - Только судно. Каботажное судно. 4 000 тонн.  ?Кронос?.  Стоит  в  Южной
гавани. Они купили его и перестроили. Оно только что с верфи.
   - Команда?
   - Десять человек, которых нанимаю я.
   - Груз?
   Он смотрит на Ландера. Судовой маклер не двигается.  Ситуация  непонятна.
До настоящего момента я думала, что он  рассказывает  мне  это,  потому  что
Ландер надавил на него. Теперь, когда я наблюдаю его вблизи,  я  отказываюсь
от этой мысли. Лукас не подчиняется  ничьим  приказам.  Разве  что  приказам
сидящей внутри него птицы.
   - Мне ничего не известно о грузе.
   Горечь, граничащая с ненавистью к самому себе, на минуту  заставляет  его
начать раскачиваться из стороны в сторону. - Оснащение?
   Это неожиданно заговорил механик. Он долго не отвечает.
   - МДБ, - говорит он. - Я купил для них списанный с флота. Он  гасит  свой
окурок в кофе.
   -  На  верфи  судно  оснастили  большими  грузовыми  стрелами  и  краном.
Дополнительно укрепили передний трюм.
   Он встает. Я поднимаюсь за ним. Я хочу поговорить с ним так, чтобы  никто
не слышал, но стеклянная клетка так мала, что  мы  мгновенно  оказываемся  у
стены. Мы стоим так близко к стеклу,  что  наше  дыхание  оставляет  на  нем
белые, быстро исчезающие круги.
   - Можно мне попасть на борт?
   Он задумывается. Когда он отвечает, я понимаю, что он не правильно  понял
мой вопрос.
   - У меня все еще нет горничной.
   Раздвижная дверь открывается. В проеме стоит широкоплечий человек в сером
пальто - посетителя, имеющего меньший авторитет, заставили  бы  раздеться  в
гардеробе.
   Это Раун.
   - Фрекен Смилла. Можно вас на минутку?
   Все остальные смотрят на него, и он выдерживает их взгляды так,  как  он,
по-видимому, выдерживает все - с каменным самообладанием.
   Я иду в нескольких шагах позади него. Никто бы не  мог  сказать,  что  мы
знакомы. Он ведет меня по широкому проходу мимо  растений  и  многочисленных
кожаных диванов. В конце прохода  -  зал  с  игровыми  автоматами.  Все  они
заняты.
   Молодой человек предоставляет нам свой автомат. Он отходит  на  некоторое
расстояние и останавливается.
   Раун достает из  кармана  стопку  двадцатикроновых  монет,  завернутую  в
бумагу.
   - Мне хотелось бы получить назад мой бумажник. Стоя  спиной  ко  мне,  он
играет.
   - У меня здесь дежурство раз в две недели, - говорит он. Его  голос  едва
слышен мне из-за шума автомата.
   - За нами следили по пути сюда? Он отвечает не сразу.
   - На вас объявлен розыск. Сообщение об этом было пятнадцать минут назад.
   Теперь пришел мой черед ничего не говорить.
   - Здесь всегда дежурит десяток служащих в штатском. Плюс наши собственные
сотрудники. Если вы останетесь здесь, вам удастся провести на  свободе  лишь
несколько минут. Если же вы уйдете сию минуту, я, возможно, смогу  несколько
задержать развитие событий.
   Я протягиваю руку так, что перед ним оказываются бумажник  и  два  листка
бумаги - фотография и вырезка из  газеты.  Он  берет  их,  не  отрываясь  от
автомата, опускает бумажник в карман и подносит листки к глазам.  Когда  он,
не оборачиваясь, протягивает мне вырезку, фотографии  в  его  руке  нет.  Он
качает головой.
   - Я сделал все, что в моих силах, -  говорит  он.  -  А  то,  что  вы  не
получили, вы взяли сами. Теперь довольно.
   - Я хочу знать, - говорю я. - Я готова на все. Даже продать вас Ногтю.
   - Ногтю?
   - Плоскому, суровому полицейскому, который все время попадается  на  моем
пути.
   Он впервые смеется. Потом улыбка пропадает, как будто  е„  никогда  и  не
было. Его отражение в стекле перед ним - тусклое изображение на фоне  ярких,
бешено вращающихся колесиков автомата. Но  когда  он  начинает  говорить,  я
понимаю, что чего-то достигла.
   - Чианграй на границе между Лаосом, Бирмой и  Таиландом.  В  этом  районе
властвуют феодальные князья. Самый крупный из них Кум На. Постоянная армия в
6 000 человек. Конторы во всех странах Востока и в крупных западных городах.
Контролирует всю мировую торговлю героином. Т„рк Вид работал в Чианграе.
   - Чем он занимался?
   -   Он   микробиолог,   специалист   по   радиоактивным   мутациям.   Вся
предварительная обработка опиумного мака находится в этом  районе.  Говорят,
что у них самые современные  в  мире  лаборатории  подобного  типа.  Посреди
джунглей. Вид занимался облучением маковых зерен с целью улучшения  качества
продукции. Ходили слухи, что он создал новый сорт, майам, который в  первом,
проваренном, но еще не кристаллизованном состоянии в два раза  сильнее,  чем
какой-либо из известных героинов.
   - Какое это имеет отношение к вам, Раун? Отдел полиции  по  экономическим
преступлениям интересуется наркотиками?
   Он не отвечает.
   - Катя Клаусен?
   - Раньше занималась торговлей антиквариатом. В 90-м  и  91-м  годах  было
обнаружено, что в 80-е годы большая часть героина провозилась в США и Европу
в предметах старины.
   - Сайденфаден?
   - Транспорт. Инженер, специализирующийся на решении  транспортных  задач.
Устраивал для разных фирм перевозку предметов старины  с  Востока.В  течение
какого-то времени он обеспечивал настоящий воздушный мост из Сингапура через
Японию  в  Швейцарию,  Германию  и  Копенгаген.  Чтобы   избежать   опасного
воздушного пространства над Ближним Востоком.
   - Почему они не в тюрьме?
   - Великих, одаренных редко  наказывают.  Теперь  вам  надо  идти,  фрекен
Смилла.
   Я не ухожу.
   - А ?Фрейя Фильм??
   Его рука замирает на хромированной ручке. Потом он устало кивает.
   - Кинокомпания, прикрывавшая немецкую разведывательную деятельность до  и
после оккупации. Под предлогом съемок фильма для подтверждения теории  Туле,
выдвинутой Х„рбингером, они организовали две  экспедиции  в  Гренландию.  Их
истинной целью было  изучить  возможности  оккупации,  особенно  исследовать
криолитовые разработки в двух местах,  чтобы  обеспечить  себе  производство
алюминия, которое было так важно для выпуска самолетов. Они также  произвели
измерения, необходимые для организации авиабаз,  которые  могли  бы  служить
опорными пунктами в случае вторжения туда США. - Лойен был нацистом?
   - Лойена интересовала и до сих пор интересует слава. А не политика.
   - Что он нашел в Гренландии, Раун? Он качает головой.
   - Этого никто не знает. Выбросите это из головы. Он смотрит на меня.
   - Поезжайте к хорошей подруге. Найдите  правдоподобное  объяснение  тому,
что вы были на том судне. Потом сами обратитесь в полицию. Подыщите хорошего
адвоката. Тогда вы на  следующий  же  день  будете  свободны.  Об  остальном
забудьте.
   Не оборачиваясь, он протягивает руку. На  ладони  лежит  кассета.  В  это
мгновение он выигрывает. Автомат изрыгает из себя металлический поток монет,
отплевываясь со звоном, который продолжает звучать за моей спиной.
   Я беру в гардеробе свое пальто. В висках стучит.  Мне  кажется,  что  все
смотрят на меня. Я оглядываюсь в поисках механика. В надежде, что  он  может
что-нибудь  придумать.  Ведь  большинство  мужчин  хорошо  знают,  как  надо
увиливать, избегать чего-нибудь, удирать. Но вестибюль пуст.  Кроме  меня  и
гардеробщицы, которая выглядит более серьезной, чем ей  следовало  бы  быть,
принимая во внимание, что она могла бы радоваться  тому  факту,  что  всякий
раз, вешая пальто на вешалку, она получает 50 крон.
   В это мгновение раздается смех.  Громкий,  душераздирающий,  звучный.  Он
переходит в звук трубы, дикое, резкое мычание, которое тотчас же стихает  до
уровня, более соответствующего этому месту. Но я уже успела узнать звук.
   У меня так мало времени. Я пробираюсь между столиками и пересекаю  пустую
танцевальную площадку.  На  трех  белых  музыкантах,  стоящих  позади  него,
светло-желтые смокинги, их лица белы, как клецки. Он во  фраке.  Он  страшно
толстый, лицо его словно черный, лоснящийся от пота шар, белки  его  больших
глаз налились кровью, они выпучены так, словно пытаются исторгнуть  из  себя
находящиеся за ними в черепе губительные алкогольные промилле. Его внешность
соответствует тому, что он есть  на  самом  деле  -  колосс  на  пьедестале,
который уже рассыпался и исчез.
   Но музыка осталось той же. Даже сейчас, когда  он  играет  вполсилы,  это
удивительно насыщенный, золотистый и теплый звук, и даже в  этой  бесцветной
мелодии интонации его  осторожны,  глубоки,  насмешливы.  Я  встаю  прямо  у
низкого края сцены.
   Когда они заканчивают, я поднимаюсь на возвышение. Он улыбается  мне.  Но
это улыбка без тепла, это просто пьяная  поза  по  отношению  к  окружающему
миру, которая, видимо,  не  покидает  его,  даже  когда  он  спит.  Если  он
когда-нибудь спит. Я беру его микрофон и поворачиваю его в сторону  от  нас.
Люди, сидящие позади нас, перестают есть. Официанты застывают на месте.
   - Рой Любер, - говорю я.
   Его улыбка становится шире. Он пьет из большого стакана, стоящего рядом с