найти. Чемодан я не  собираю.
Я заворачиваю деньги, зубную щетку, запасные трусики и бутылочку миндального
масла в полиэтиленовый пакет. Мне кажется, что с большим  количеством  вещей
мне не убежать.
   Я повторяю самой себе, что это меня настигло одиночество. Я выросла среди
людей. Если я и стремилась к коротким периодам одиночества  и  погружению  в
себя и достигала их, то лишь для того, чтобы еще сильнее ощутить общность  с
людьми.
   Но я так и не смогла найти ее. Как будто она пропала для меня где-то  той
осенью, когда  Мориц  впервые  вывез  меня  на  самолете  из  Гренландии.  Я
по-прежнему ищу ее, я не отказалась от этого. Но похоже, что я так ничего  и
не добьюсь.
   Теперь пребывание на этом корабле стало пародией на мое  существование  в
современном мире.
   Я не героиня. Мне довелось почувствовать что-то к  ребенку.  Я  могла  бы
предоставить свое упрямство в распоряжение  того,  кто  захотел  бы  понять,
почему он умер. Но такого человека нет. Нет никого, кроме меня самой.
   Я выхожу на палубу. За каждым углом я ожидаю увидеть Верлена.
   Мне никто не попадается по пути.  Палуба  кажется  вымершей.  Я  встаю  у
борта. ?Гринлэнд Стар? выглядит иначе, чем несколько часов  назад,  когда  я
стояла здесь. Тогда я еще находилась под влиянием всех предшествующих  дней.
Теперь - это мой путь отсюда, моя возможность побега.
   Пирсы, из которых, по меньшей мере, два длиной  в  километр,  удивительно
неподвижны на длинных волнах, катящихся из тьмы. У зданий я вижу  маленькие,
освещенные электрические автомобили и автокары.
   Трап ?Кроноса? спущен. На причале большие таблички гласят "Access to pier
strictly forbidden".
   От того места, куда спускается трап, мне надо будет пройти 600-700 метров
по понтонному  причалу,  освещенному  ярким  электрическим  светом.  Охраны,
похоже, нет. В наблюдательных вышках, откуда управляют  выкачиванием  нефти,
свет не горит. Но, скорее всего, за всем участком ведется  наблюдение.  Меня
увидят и подберут.
   На это я и рассчитываю. Они, очевидно, обязаны доставить меня  назад.  Но
сначала они отведут меня туда, где будет офицер, письменный стол и стул. Там
я расскажу кое-что о ?Кроносе?. Не то, что будет  похоже  на  известную  мне
часть правды. Этому бы не поверили. Но кое-что менее  серьезное.  Немного  о
наркотиках Яккельсена и о  том,  что  я,  не  чувствуя  себя  защищенной  от
остальных членов экипажа, хочу покинуть судно.
   Им придется выслушать меня. Дезертирства, как технического и юридического
явления, более не существует. Матрос и горничная могут сойти на берег, когда
им заблагорассудится.
   Я спускаюсь на вторую палубу. Отсюда виден трап. В том месте,  откуда  он
отходит, есть ниша. Именно там в свое время меня ждал Яккельсен.
   Теперь там ждет другой.  На  низкий  стальной  ящик  поставил  свои  кеды
Хансен.
   Я бы могла успеть сбежать по трапу до того, как он  успеет  подняться  со
стула. Я бы уверенно выиграла финишный бросок на 150 метрах  набережной.  Но
зато потом я бы выдохлась, остановилась и упала.
   Я отступаю на палубу. Стою, обдумывая свои возможности. И уже  прихожу  к
мысли, что у меня их нет, когда неожиданно гаснет свет.
   Я как раз закрыла глаза, пытаясь найти решение в звуках.
   Движение волн вдоль причала, глухой  звук  ударов  воды  о  кранцы.  Крик
больших чаек в темноте, низкое гудение ветра, ударяющегося в  наблюдательные
вышки. Вздохи трущихся друг о друга связанных понтонов. Где-то вдали  слабый
визг больших турбогенераторов. И наводящее еще большее уныние, чем  все  эти
звуки вместе, ощущение того, что весь этот шум  втягивается  в  темноту  над
черным Атлантическим океаном. Что вся конструкция с пришвартованными  судами
- это  уязвимая  ошибка  в  расчетах,  которая  через  мгновение  разлетится
вдребезги.
   Эти звуки не могут мне помочь. В таком месте, как  это,  нельзя  покинуть
судно иначе как по трапу. Я заперта на ?Кроносе?.
   И тут гаснет свет. Когда я открываю глаза, меня сначала как бы  ослепляет
темнота.  Потом,  на  расстоянии  примерно  сотни  метров  друг  от   друга,
зажигаются красные фонари на самом причале. Это аварийное освещение.
   Свет погас на том пирсе, где пришвартован ?Кронос?,  и  на  самом  судне.
Ночь так темна, что и в двух шагах ничего не видно. Дальняя часть  платформы
- словно светло-желтый островок в ночи.
   Я вижу причал. И фигуру человека на причале. Человека, направляющегося  в
противоположную от  ?Кроноса?  сторону.  Смесь  страха,  надежды  и  шестого
чувства помогает мне не удариться головой о  мачту  или  о  кабестан.  Перед
последним участком трапа я на мгновение останавливаюсь. Но даже если  бы  он
там и караулил, я бы его не увидела. Потом я бегу.
   С корабля, вниз по трапу. Я никого не вижу, меня  никто  не  окликает.  Я
поворачиваю и бегу по  пирсу.  Понтоны  кажутся  живыми  и  ненадежными  под
ногами. Здесь внизу аварийное освещение оказывается болезненно ярким. Я бегу
по ту сторону ряда  фонарей,  стараясь  бежать  быстрее  каждый  раз,  когда
попадаю в полосу света,  и  замедляя  шаг,  чтобы  отдышаться,  когда  снова
оказываюсь в темноте. Прошло всего шесть дней, с тех пор как я  смотрела  на
исчезающего  в  тумане  Ландера,  направляющегося  в  сторону  Скоуховед.  Я
по-прежнему во всех отношениях нахожусь в  открытом  море.  И  все  же  меня
охватывает чувство, похожее, должно быть, на ту радость, которую  испытывает
матрос, после дальнего плавания снова ступивший на землю.
   Передо мной становится видна фигура. Человек двигается быстро и суетливо,
рывками из стороны в сторону, словно пьяный.
   Начинается  дождь.  На  причале  сделана  дорожная  разметка,  словно  на
проспекте. Вдоль него поднимаются ввысь, точно небоскребы высотой 45 метров,
борта судов без иллюминаторов. Вдали сверкают  алюминием  бараки.  Все  тихо
подрагивает от больших, невидимых механизмов. ?Гринлэнд Стар? - это вымерший
город на границе пустого пространства.
   Единственное  живое  -  это  подпрыгивающая  фигурка  впереди  меня.  Это
Яккельсен. Силуэт на фоне фонарей, несомненно, принадлежит Яккельсену. Перед
ним вдали другая фигура - куда-то  направляющийся  человек.  Именно  поэтому
Яккельсен петляет. Как и я. он пытается не попасть на свет.  Пытается  стать
невидимым для того, кого он преследует.
   За мной, кажется, никого нет, поэтому я немного замедляю шаг. Так, чтобы,
не догоняя двух людей впереди меня, по-прежнему двигаться вперед.
   Я поворачиваю  за  последнюю  вышку.  Передо  мной  -  широкое,  открытое
пространство. Площадь посреди океана. Единственный свет в полумраке  создают
отдельные, высоко расположенные лампы дневного света.
   Посреди площади, в центре нескольких белых  концентрических  окружностей,
горбатый силуэт  большого,  мертвого  животного  -  вертолет  ?Сикорский?  с
четырьмя слегка  изогнутыми,  висящими  лопастями  винта.  У  барака  кто-то
оставил маленькую  тележку  с  насосом  для  тушения  огня  и  электрический
автобус. Яккельсена нигде не видно. Это самое  пустынное  место,  которое  я
когда-либо видела.
   В детстве я иногда представляла себе, что все  люди  умерли,  предоставив
мне эйфорическую свободу выбора в покинутом всеми мире  взрослых.  Я  всегда
считала, что это  было  моей  самой  сокровенной  мечтой.  Теперь,  на  этой
площади, я понимаю, что это всегда было кошмаром.
   Я иду вперед к вертолету, прохожу мимо  и  оказываюсь  в  полосе  слабого
света, который приобретает темно-зеленый оттенок из-за  ребристого  покрытия
понтонов. Вокруг  меня  так  пусто,  что  мне  даже  не  надо  бояться  быть
замеченной.
   У края платформы стоят три барака и навес. В тени, немного в  стороне  от
света, сидит  Яккельсен.  На  мгновение  мне  становится  не  по  себе.  Еще
несколько  минут  назад  он  двигался  с  обезьяньей  ловкостью,  теперь  же
свалился. Но когда я кладу руки ему на лоб, я чувствую, как он  разгорячился
от бега и вспотел. Когда я трясу его, чтобы привести в чувство, я слышу звон
металла. Я залезаю в его  нагрудный  карман.  Достаю  его  шприц.  Вспоминаю
выражение его лица, когда он заверял меня в том, что он со всем справится. Я
пытаюсь поднять его. Но он не держится на ногах. Ему бы надо двух  санитаров
и больничную  койку  на  колесиках.  Сняв  свою  куртку,  я  прикрываю  его.
Натягиваю ее ему на лоб, чтобы дождь не капал на его лицо. Шприц  я  опускаю
назад в его  карман.  Надо  быть  моложе  или,  во  всяком  случае,  большим
идеалистом, чем я, чтобы пытаться приукрашивать людей, которые твердо решили
убить себя.
   Когда я выпрямляюсь, я вижу отделившуюся от навеса тень,  которая  обрела
самостоятельную жизнь. Она направляется не ко мне, она пересекает площадь.
   Это человек. С маленьким чемоданом, в развевающемся пальто. Но  на  самом
деле чемодан не маленький. Это человек большой. С такого расстояния  мне  не
очень хорошо видно. Но это и не нужно. Не много требуется,  чтобы  пробудить
воспоминание. Это механик.
   Может быть, я  все  время  это  знала.  Знала,  что  он  будет  четвертым
пассажиром.
   Когда я узнаю его,  я  понимаю,  что  мне  придется  вернуться  назад  на
?Кронос?.
   Дело не в том, что неожиданно мне стало  безразлично,  буду  я  жить  или
умру. Скорее это потому, что больше нет необходимости искать какие бы то  ни
было решения. И дело не только в одном  Исайе.  Или  во  мне  самой.  Или  в
механике. И даже не только в том, что есть между нами.  Это  нечто  большее.
Возможно, что это любовь.
   Когда я иду по причалу, зажигается свет.  Нет  никакого  смысла  пытаться
спрятаться.
   На вышке напротив ?Кроноса? появился  человек.  Его  фигурка  за  стеклом
похожа на насекомое. Вблизи становится видно, что это  из-за  его  защитного
шлема с двумя короткими антеннами. На борт тянутся  два  шланга  -  ?Кронос?
набирает топливо.
   Напротив трапа сидит Хансен. Увидев меня, он застывает.  Он  сидел  здесь
из-за меня. Но он ожидал увидеть меня с другой стороны. Он не готов к  такой
ситуации. Перестраивается он медленно, импровизатор из него  никудышный.  Он
начинает загораживать мне дорогу.  Пытается  оценить,  насколько  рискованно
предпринимать какое-нибудь наступательное действие.  В  поисках  отвертки  я
засовываю руку в свой  полиэтиленовый  пакет.  На  лестнице  за  его  спиной
появляется Лукас. Я протягиваю Хансену сжатую в кулак руку.
   - От Верлена, - говорю я.
   Его  рука  с  самопроизвольной  покорностью,  вызванной  именем  боцмана,
хватает то, что я ему протянула. Лукас подходит сзади вплотную  к  нему.  Он
одним единственным взглядом оценивает ситуацию. Его глаза сужаются.
   - Вы промокли, Ясперсен.
   Он загораживает мне проход по лестнице.
   - Я выполняла поручение, - говорю я. - Для Хансена.
   Хансен пытается подыскать слова, чтобы возразить. Он  разжимает  кулак  в
надежде  найти  там  ответ.  На  его  большой   ладони   лежит   шарик.   Он
разворачивается  у  нас  на  глазах.  Это  женские  трусики,  маленькие,   с
кружевами, белые как мел.
   - Большего размера не было, - говорю я. - Но я уверена, что  они  налезут
на вас, Хансен. Они должны очень хорошо растягиваться.
   Я прохожу мимо  Лукаса.  Он  не  пытается  остановить  меня.  Он  целиком
поглощен Хансеном. У него совершенно  ошеломленное  лицо.  Да,  тяжело  ему,
бедному Лукасу. Вокруг него сплошные неразрешенные вопросы.
   Поднимаясь по трапу, я слышу, как он отступает и перед этой загадкой.
   - Сначала багаж, - говорит он. -  Затем  -  кормовая  лебедка.  Отплываем
через четверть часа.
   Голос у него хриплый, удивленный, раздраженный и страдающий.
   Сняв промокшую одежду, я сажусь на кровать. Я думаю о Яккельсене.
   Через корпус  судна  ощущается,  как  остановили  топливные  насосы.  Как
скрутили шланги. Смотали тросы. Как готовят к отплытию палубу.
   Где-то в темноте, примерно в километре отсюда, сидит Яккельсен. Только  я
знаю, что он убежал с судна. Вопрос в  том,  надо  ли  мне  сообщать  о  его
отсутствии.
   Трап поднимают. На палубе у швартовых занимают место люди.
   Я продолжаю сидеть. Наверное, потому, что Яккельсен что-то узнал.  Что-то
в его голосе тогда на палубе, что-то в его  самоуверенности  и  убежденности
все время приходит мне на ум. Если правда,  что  он  что-то  обнаружил,  то,
наверное, была причина, по которой он хотел сойти на берег. Наверное, по его
мнению то, что должно быть сделано, должно быть  сделано  оттуда.  Так  что,
может быть, он все еще может помочь мне.  Хотя  я  и  не  понимаю,  как  или
почему. Или каким способом.
   Не слышно никакого  гудка.  ?Кронос?  покидает  ?Гринлэнд  Стар?  так  же
анонимно, как и прибыл. Я  даже  не  заметила,  как  стал  набирать  обороты
двигатель. Только изменения в движениях корпуса говорят мне о  том,  что  мы
плывем.
   Наша крейсерская скорость 18 узлов. От 400 до 450 морских миль  в  сутки.
Это значит, что примерно через 12 часов мы  будем  на  месте.  Если  я  была
права. Если мы направляемся к глетчеру Баррен на Гела Альта.
   Что-то тяжелое протащили по коридору. Когда дверь на  ют  закрывается,  я
выхожу из каюты. Через стекло в  дверях  мне  видно,  как  Верлен  и  Хансен
двигают по направлению к корме багаж механика. Черные ящики,  вроде  тех,  в
которых музыканты возят свои инструменты, положенные  на  тележки.  У  него,
должно быть, был излишек багажа в самолете. Это дорого стоит. Интересно, кто
это оплатил?

2

   Если в такой стране, как Дания, ты дожил до 37 лет, периодически обходясь
без лекарств, не совершив самоубийства, не растратив полностью идеалы своего
нежного детства,  значит,  ты  кое-что  понял  о  том,  как  надо  встречать
жизненные невзгоды.
   В 70-е  годы  в  Туле  при  помощи  оборудования,  которое  находилось  в
метеорологических зондах, мы проводили исследование сверхохлажденных капель.
Эти капли в течение  короткого  времени  существуют  в  облаках  на  большой
высоте. Вокруг них холод, но совершенный покой. В неподвижном  ?кармане?  их
температура падает до 40 градусов. Они должны были бы превратиться в лед, но
они не хотят, они парят в полном покое и равновесии.
   Именно так я пытаюсь встретить невзгоды.
   "Кронос? еще не затих. Чувствуется невидимая жизнь и движение.  Но  долго
ждать нельзя.
   Я могла бы пройти через машинное отделение и твиндек. Если бы это не было
связано с множеством клаустрофобических воспоминаний. Уж если они придут  за
мной, мне хотелось бы их видеть.
   Ют ярко освещен. Я делаю глубокий вдох и выхожу на сцену. Краем  глаза  я
вижу, как мимо меня проплывают верповочные тросы и ограждение вокруг  мачты.
Я оказываюсь у ютовой надстройки и открываю  ключом  дверь.  Войдя,  я  стою
некоторое время у окна и смотрю на палубу.
   Это владения Верлена. Даже сейчас, когда здесь нет ни  души,  чувствуется
его присутствие.
   Я запираю за собой дверь. Моим  оружием  все  время  были  те  детали,  о
которых  никто  не  знает.  Моя  личность,  мои  намерения,   ключ-проводник
Яккельсена. Они не могут знать, что он у меня есть. Они должны  думать,  что
мое проникновение через ют в прошлый раз было случайностью,  результатом  их
забывчивости. Они боялись, что я что-то обнаружила. Но про ключ  они  ничего
не могут знать.
   В первом помещении я освещаю фонариком плотно упакованные и  закрепленные
банки со  свинцовым  суриком,  грунтовкой,  корабельным  лаком,  шпаклевкой,
специальным растворителем, ящики с респираторами, эпоксидной смолой, кистями
и валиками. Все аккуратно сложено и чисто. Заботливость Верлена.
   Следующая дверь - это  задняя  дверь  туалета.  Дверь  напротив  ведет  в
душевую с двумя кабинами. Следующая - в  слесарную  мастерскую.  Где  Хансен
полирует свои ножи мелом.
   Последняя каюта - это электромастерская.  В  лабиринте  шкафов,  полок  и
ящиков можно было бы спрятать маленького слона, и у меня бы ушел час на  его
поиски. У меня нет часа. Так что я закрываю дверь и иду вниз.
   Теперь дверь, ведущая в твиндек, заперта.  И  закрыта  на  засов.  Кто-то
хотел быть абсолютно уверенным в том, что никто не сможет здесь войти.  Если
я  зажигаю  фонарик,  то  лишь  на  мгновение.  Это,   наверняка,   излишняя
предосторожность - ведь я стою в совершенно темном помещении  без  окон.  Но
моя нервная система большего не выдерживает.
   Я останавливаюсь, чтобы прислушаться. Мне надо сделать над собой  усилие,
чтобы не впасть в панику. Мне  никогда  особенно  не  нравилась  темнота.  Я
никогда не могла понять привычку датчан бродить по ночам.  Прогуливаться  по
вечерам в кромешной тьме. Слушать соловьев в лесу.
   Обязательно выходить  смотреть  на  звезды.  Устраивать  соревнования  по
ночному ориентированию.
   К темноте надо относиться  с  уважением.  Ночь  -  это  то  время,  когда
вселенная бурлит злом и опасностью. И можно называть  это  суеверием.  Можно
называть это боязнью темноты. Но делать вид, что ночь - это то же самое, что
и день, только без света, глупо. Ночь существует для того, чтобы  собираться
вместе под крышей дома. Если только ты, волею случая, не одинок и не призван
делать что-то иное.
   В темноте звуки различаешь лучше, чем предметы. Звук воды  вокруг  винта,
где-то под моими ногами. Приглушенный шум попутного потока. Звук  двигателя.
Вентиляция. Вращение гребного вала в  подшипниках.  Маленький  электрический
компрессор, местонахождение которого почти  невозможно  установить.  Как  и,
находясь в квартире, невозможно  определить,  у  кого  из  соседей  работает
холодильник.
   Здесь тоже есть холодильник. Я нахожу его не  по  звуку.  Я  нахожу  его,
потому что темнота проясняет для меня сделанный мной чертеж судна. Я измеряю
коридор шагами. Но я уже знаю результат.  Просто  из-за  волнения  я  раньше
этого не замечала. Коридор на два метра короче, чем он должен быть. Где-то в
конце его, за стеной, должна  быть,  по  словам  Яккельсена,  гидравлическая
система рулевого управления. Но она не может занимать два метра.
   Я освещаю стену. Она покрыта той же фанерой, что и остальные стены -  вот
почему я раньше ничего не  заметила.  Но  фанеру  эту  прибили  относительно
недавно. Откуда-то из-за нее доносится приглушенное гудение, похожее на звук
работающего  холодильника.  Фанера  плотно  приколочена.  Это  не  тщательно
сделанный тайник. Его наскоро соорудили за неимением лучшего. Но  одной  мне
бы не удалось  снять  фанеру.  Даже  если  бы  у  меня  и  были  необходимые
инструменты.
   Я открываю ближайшую дверь.
   Вдоль  стены  стоят  черные  ящики.  На  них  написано   "Grimlot   Music
Instruments Flight Cases".  Я открываю первый из них. Он четырехугольный, и по  виду  в
нем может поместиться динамик среднего размера.
   На гарантийном свидетельстве, лежащем под голубыми, блестящими  баллонами
акваланга  из  эмалированной  стали,  написано  "Self-contained   Underwater
Breathing  Apparatus".   Они обтянуты резиновой сеткой, чтобы защитить краску от ударов.
   Я открываю другой ящик, меньше размером. В нем нечто, похожее на вентили,
которые  надо  навинчивать  на  акваланг.  Ярко  блестящие.   Уложенные   на
вырезанную по их форме пенорезину.  Дыхательный  аппарат.  Но  такого  типа,
который я никогда не видела. Который крепится прямо на баллоны, вместо того,
чтобы прикрепляться к мундштуку.
   В следующем ящике манометры и ручные компасы. В большом чемодане с ручкой
лежат очки, три пары ласт, ножи из нержавеющей стали в  резиновых  ножнах  и
два надувных жилета, на которые прикрепляются баллоны.
   В большом мешке два черных резиновых костюма с капюшонами  и  молниями  у
кистей рук и на лодыжках - это костюмы для подводного плавания из  неопрена.
Толщиной  по  меньшей  мере  15  миллиметров.  Под  ними  лежат  два  теплых
костюма ?Посейдон?.  Под  ними  перчатки,  носки,  два  утепленных  костюма,
страховочные тросы и шесть различного вида фонариков на батарейках,  два  из
которых прикреплены к шлему.
   В помещении стоит  также  ящик,  в  котором  по  виду  может  поместиться
электроконтра