нимает, она уже  какое-то
время наблюдает за мной. Она, обычно такая молчаливая, говорит, она  хлопает
меня по голове - полугрубость,  полуласка.  Какой  это  ветер,  Смилла?  Это
kanangnaq. Это не так, Смилла, ты спишь. Нет, не сплю, он слабый и  влажный,
наверное, вскрылся лед. Ты должна хорошо говорить со своей матерью,  Смилла.
Невежливости ты научилась от qallunaaq.
   Так мы и говорим, и я снова не сплю, я знаю, что нам надо идти вперед,  я
уже давно стала слишком тяжелой, чтобы она могла меня нести.
   Мне исполнилось 37 лет. 50 лет назад  для  жителя  Туле  это  была  целая
человеческая жизнь. Но я не стала взрослой. Я  так  и  не  привыкла  идти  в
одиночестве. Где-то в глубине души я надеюсь, что кто-нибудь подойдет  сзади
и подтолкнет меня. Моя мать. Мориц. Какая-то сила извне.
   Я чуть не падаю. Я стою перед ледником. Здесь они делали  передышку.  Они
прикрепили к ботинкам ?кошки?.
   Вблизи от ледника начинаешь понимать, почему  он  так  называется.  Ветер
отшлифовал его поверхность, превратив ее в  плотное,  гладкое  покрытие  без
неровностей, словно это белая, керамическая глазурь. Прямо передо  мной  она
кончается  обрывом,  глубиной  около  50  метров  -   поверхность   нарушена
ледопадом. Образовалась система серых, белых и  серо-синих  лестниц.  Издали
кажется, что они правильной формы, если подойти поближе, то оказывается, что
они образуют лабиринт.
   Неизвестно, как они нашли дорогу. И их нигде  не  видно.  Поэтому  я  иду
дальше. Следы видны хуже. Но все же их можно разглядеть.  На  горизонтальных
ступеньках остался лежать снег, по которому видно, что  они  здесь  были.  В
какой-то момент, когда я перестаю ориентироваться и начинаю ходить  кругами,
я замечаю на некотором расстоянии желтый след мочи.
   Начинаются галлюцинации, в голове возникают обрывки разговоров. Я  что-то
говорю Исайе. Он отвечает. Механик тоже с нами.
   - Смилла.
   Я прошла мимо него на расстоянии метра, не заметив.  Это  Т„рк.  Он  ждал
меня. Он так нежно позвал меня. Как тогда по телефону, в  последнюю  ночь  в
моей квартире.
   Он один. Без саней и  без  багажа.  Сидя  здесь,  он  представляет  собой
живописное зрелище. Желтые сапоги.  Красная  куртка,  отбрасывающая  красные
блики на лежащий вокруг него снег. Бирюзовая повязка на светлых волосах.
   - Я знал, что ты придешь. Но я не знал, как. Я видел, как ты шла по воде.
   Как будто мы всю жизнь были друзьями, но вынуждены были скрывать  это  от
окружающего мира.
   - По льду.
   - А до этого ты проходила через закрытые двери.
   - У меня был ключ.
   Он качает головой.
   - С людьми, у которых есть ресурсы, всегда происходят настоящие  события.
Это похоже на случайности. Но они возникают из необходимости. Катя  и  Ральф
хотели остановить тебя еще в  Копенгагене.  Но  я  увидел  в  этом  для  нас
дополнительные возможности. Ты укажешь нам  на  то,  что  мы  упустили.  Что
упустили Винг и Лойен. Что всегда упускают.
   Он протягивает мне страховочные ремни. Я надеваю их и застегиваю спереди.
   - А ?Северное сияние?. - говорю я. - пожар на нем?
   - Лихт позвонил Кате, когда получил пленку. Он пытался  вытянуть  из  нее
деньги. Нам надо было что-то предпринять. В том, что тут оказалась  замешана
ты, была моя ошибка. Я предоставил это Морису и Верлену. А Верлен испытывает
примитивную ненависть к женщинам.
   Он протягивает мне конец веревки. Я делаю  узел-восьмерку.  Он  дает  мне
короткий ледоруб.
   Он идет впереди. В руках у него длинная, тонкая палка. С  ее  помощью  он
проверяет поверхность на предмет трещин. Отойдя на расстояние 15 метров,  он
начинает говорить. Блестящие стены вокруг создают  резкую  и  вместе  с  тем
интимную акустику, как будто мы с ним вдвоем находимся в одной ванне.
   - Я, конечно же, прочитал то, что ты написала. Такая тяга ко льду наводит
на размышления.
   Он вбивает ледоруб в снег, оборачивает вокруг него  веревку  и  осторожно
выбирает ее, пока я поднимаюсь к нему. Когда я оказываюсь рядом  с  ним,  он
начинает говорить снова.
   - Что бы сказали специалисты об этом глетчере?
   Мы оглядываемся по сторонам в надвигающейся тьме. На этот  вопрос  трудно
ответить.
   - Специалисты не знают, что и сказать. Если  бы  он  имел  в  десять  раз
большую площадь, он мог бы быть классифицирован как очень маленький  ледяной
купол. Если бы он находился ниже, они сказали бы что это боту-глетчер.  Если
бы течение и ветер здесь были немного другими, то  выветривание,  эрозия  за
один месяц так бы его уменьшили, что специалисты сказали  бы,  что  никакого
глетчера вовсе нет, а есть лишь остров, на котором лежит немного снега.  Его
нельзя классифицировать.
   Я снова оказываюсь рядом с ним, он протягивает мне веревку, я остаюсь  на
месте, он поднимается. Обычно его движения  быстрые  и  методичные,  но  лед
придает им некую неуверенность,  как  и  бывает  со  всеми  европейцами.  Он
походит  на  слепого,  привыкшего  к  своей  слепоте,   прекрасно   умеющего
пользоваться палкой, но все же слепого.
   - Меня всегда занимало, насколько ограничены возможности  науки  что-либо
объяснить.  Возьмем,  к  примеру,  мою  собственную  область   -   биологию,
опирающуюся на зоологическую и ботаническую системы  классификации,  которые
развалились. Как наука она более не  имеет  фундамента.  Что  ты  думаешь  о
переменах?
   Он задает  этот  вопрос  без  всякого  перехода.  Я  следую  за  ним,  он
вытягивает двойную веревку наверх.  Мы  связаны  пуповиной,  словно  мать  и
ребенок.
   - Считается, что они вносят разнообразие, - говорю я.
   Он протягивает мне свой термос. Я делаю глоток. Горячий чай с лимоном. Он
наклоняется. На снегу лежит несколько темных зерен - раскрошенных камней.
   - 4,6 умножить на  10  в  девятой  степени.  4,6  миллиардов  лет.  Тогда
солнечная система начала приобретать современный вид. Проблема геологической
истории Земли состоит в том, что ее невозможно изучать. Не осталось  никаких
следов. Потому  что  с  тех  пор,  со  дней  Творения,  камни,  вроде  этих,
преобразовывались несчетное число раз. То же самое  можно  сказать  про  лед
вокруг нас, воздух, воду. Их  происхождение  нельзя  больше  проследить.  На
Земле нет веществ, которые сохранили бы свою первичную форму. Именно поэтому
метеориты  представляют  интерес.  Они  попадают  к  нам   извне,   они   не
подвергались тем преобразованиям, которые Лавлок описал  в  своей  теории  о
?Гее?.  Они  по  своей  природе  уходят  корнями  ко  времени  происхождения
солнечной системы.
   Да и состоят они, как правило, из  первых  элементов  вселенной.  Железа,
никеля, силикатов. Ты читаешь художественную литературу? Я качаю головой.
   -  Напрасно.  Писатели  раньше  ученых  видят,  в  каком  направлении  мы
движемся. То, что мы находим в природе - уже более не  является  ответом  на
вопрос, что в ней имеется. Все определяется тем, что мы в состоянии  понять.
Как в романе Жюля  Верна  ?В  погоне  за  метеором?  -  о  метеоре,  который
оказывается самой большой  ценностью  в  мире.  В  мечтах  Уэллса  о  других
жизненных формах. В книге Пайпера ?Уллер?. В ней  рассказывается  об  особой
форме жизни на основе неорганических веществ. Тела, созданные из силикатов.
   Мы выходим на плоское, отшлифованное ветром плато. Перед нами открывается
ровный ряд трещин. Мы, должно быть, дошли до зоны абляция, того  места,  где
нижние слои глетчера перемещаются к его поверхности. Здесь  скалы  разделяют
ледяной поток. Я не заметила их снизу, потому что они из светлого камня. Они
светятся в опускающейся тьме.
   Там, где от подножия начинается спуск к трещине,  снег  притоптан.  Здесь
они делали передышку. Отсюда он вернулся за мной. Я спрашиваю  себя,  откуда
он знал, что  я  приду.  Мы  садимся.  Лед  образует  большое,  чашеобразное
углубление, словно это открытая раковина  моллюска.  Он  отвинчивает  крышку
термоса и продолжает говорить, как будто разговор  и  не  прерывался,  может
быть, он действительно не прерывался внутри него, может быть, он  никогда  и
не прекращается.

***

   - Она красива, эта теория о ?Гее?. Важно, чтобы теории были  красивы.  Но
она, конечно,  не  правильна.  Лавлок  показывает,  что  земной  шар  и  его
экосистема представляют собой сложную машину. Гея, по сути, не отличается от
робота. Он разделяет ошибку всей остальной биологической науки. У  него  нет
объяснения начала всего. Объяснения первой формы  жизни,  ее  возникновения,
того,  что  предшествует  цианобактериям.  Жизнь  на  основе  неорганических
веществ могла бы быть первой такой ступенькой.
   Я делаю осторожные  движения,  чтобы  сохранить  тепло  и  проверить  его
внимание.
   - Лойен приехал сюда в 30-е годы.  С  немецкой  экспедицией.  Они  хотели
подготовить аэродром на узкой  полоске  плоского  северного  побережья.  Они
привезли с собой эскимосов из Туле. Им не удалось уговорить поехать с  собой
западных эскимосов из-за дурной славы острова. Лойен начал  поиски  так  же,
как и Кнуд Расмуссен, когда тот искал свои метеориты. Он серьезно отнесся  к
эскимосским легендам. И нашел его. В 66-м году он вернулся сюда. Он, и Винг,
и Андреас  Лихт.  Но  они  слишком  мало  знали,  чтобы  решить  технические
проблемы. Они сделали стационарный спуск к  камню.  После  этого  экспедиция
была прервана. В 91-м они вернулись. Тогда мы были с ними. Но тогда нам тоже
пришлось вернуться домой.
   Его лицо почти исчезает в темноте,  лишь  голос  остается  неизменным.  Я
пытаюсь понять, почему он говорит. Почему он по-прежнему лжет, даже  сейчас,
в ситуации, которую он полностью контролирует.
   - А те куски, которые были отпилены?
   Его  молчание  служит  объяснением.  Понять  это  -  в  какой-то  степени
облегчение. Ему по-прежнему непонятно, как много я знаю и одна ли  я.  Будет
ли кто-нибудь ждать его на острове, или на море, или когда  он  когда-нибудь
вернется домой. По-прежнему, еще некоторое время, пока я не все  сказала,  я
буду ему нужна.
   Одновременно с этим становится ясно и  другое.  То,  что  имеет  решающее
значение, но не очень понятно. Раз он ждет, раз ему приходится ждать, то это
значит, что механик не рассказал ему всего, не рассказал ему, что я одна.
   - Мы исследовали их. Не нашли ничего необычного. Они  состояли  из  смеси
железа, никеля, оливина, магния и силикатов.
   Я знаю, что это должно быть правдой.
   - Значит, он не живой?
   В темноте я вижу его улыбку.
   - Наблюдается тепло. Совершенно точно, что он выделяет  тепло.  Иначе  бы
его унесло льдом.  Лед  вокруг  него  тает  с  той  интенсивностью,  которая
соответствует движению глетчера.
   - Радиоактивность?
   - Мы измеряли, но никакой радиоактивности не обнаружили.
   - А погибшие? - спрашиваю я. - Рентгеновские снимки?  Светлые  полосы  во
внутренних органах?
   Он на какое-то время замолкает.
   - Ты не могла бы рассказать мне, откуда тебе это известно?  -  спрашивает
он.
   Я ничего не отвечаю.
   - Я так и знал, - говорит он. - Тебе и мне, нам с  тобой  могло  бы  быть
хорошо вместе. Когда я позвонил тебе в  ту  ночь  -  это  было  импульсивное
решение, я всегда полагаюсь на  свою  интуицию,  я  знал,  что  ты  возьмешь
трубку, я чувствовал тебя, я мог бы сказать: ?Приходи к нам?. Ты бы пришла?
   - Нет, - говорю я.
   Туннель начинается у подножия утеса. Это простая  конструкция.  Там,  где
лед почти отрывался от скалы, они пробили себе динамитом путь вниз, а  затем
установили большие бетонные  канализационные  трубы.  Они  круто  спускаются
вниз, ступеньки в них сделаны из дерева. Сначала это меня удивляет, потом  я
вспоминаю, как трудно класть бетон на подушку вечной мерзлоты.
   В десяти метрах ниже горит огонь.
   Дым идет из примыкающего к лестнице помещения, которое представляет собой
бетонную полость, укрепленную балками. На полу разложено  несколько  мешков,
на которых в нефтяной бочке горят разбитые ящики.
   У самой задней стены, на широком  столе  стоят  приборы  и  оборудование.
Хроматографы, микроскопы, большие кристаллизационные  стаканы,  термокамера,
прибор,  который  никогда  мне  раньше  не  встречался,  в   виде   большого
пластмассового  ящика  с  передней  стенкой  из  стекла.  Под  столом  стоит
генератор и несколько деревянных ящиков таких же, что  горят  в  бочке.  Все
подвержено моде, даже лабораторное оборудование  -  приборы  напоминают  мне
70-е годы. Все покрыто серым слоем льда. Это, должно быть, было оставлено  в
66-м или в 91-м. Что оставим после себя мы?
   Т„рк кладет руку на пластмассовый ящик.
   - Электрофорез. Для выделения и анализа протеинов. Лойен взял его с собой
в 66-м. Когда они еще думали, что имеют дело с формой органической жизни.
   Он кивает, это почти незаметное движение. Все, что он  делает,  пронизано
сознанием того, что даже этих маленьких знаков и движений достаточно,  чтобы
окружающий мир стоял перед  ним  на  вытяжку.  У  высокого  верстака  Верлен
возится с микроскопом. Он настраивает его для меня - окуляр на 10,  объектив
на 20. Придвигает ближе газовую лампу.
   - Мы оттаиваем генератор.
   Сначала я ничего не вижу, потом  настраиваю  резкость  и  вижу  кокосовый
орех.
   - Cyclops Marinus, - говорит Т„рк. - рачок, живущий в соленой  воде.  Его
самого или его родственников можно увидеть повсюду, во  всех  морях  земного
шара. Нити - это органы равновесия. Мы дали  ему  немного  соляной  кислоты,
поэтому он лежит смирно. Обрати внимание на заднюю часть его  тела.  Что  ты
видишь?
   Я ничего не вижу. Он берет микроскоп, перемещает под ним  чашку  Петри  и
снова настраивает его.
   - Систему пищеварения, - говорю я, - кишки.
   - Это не кишки. Это червь.
   Теперь я вижу. Кишка и желудок - это темное поле на  брюхе  животного,  а
длинный светлый канал идет вдоль спины.
   -  Принадлежит  к  классу  Phylum  Nematoda,  круглых  червей,  подклассу
Dracunculoidea. Имя его Dracunculus Borealis, полярный  червь.  Известный  и
описываемый, по крайней мере, со средневековья. Крупный паразит. Обнаружен у
китов, тюленей и дельфинов, он из кишок может перемещаться в мышечную ткань.
Там самец и самка спариваются, самец умирает, самка  переходит  в  подкожный
слой, где создается узел размером с детский кулачек.  Когда  взрослый  червь
чувствует, что в воде вокруг него есть Cyclops, он делает в коже отверстие и
выпускает миллионы маленьких живых личинок в море, где их  поглощает  рачок,
являющийся  так  называемым  промежуточным  хозяином  -  местом,  где  черви
проходят стадию развития продолжительностью в несколько недель. Когда  рачок
вместе с морской водой попадает в  ротовую  полость  или  в  кишки  крупного
морского  млекопитающего,  он  разрушается,  и  личинка   проникает,   делая
отверстие, в этого нового, более крупного  хозяина,  где  она  размножается,
проникает  под  кожу  и  завершает  свой  цикл.  Очевидно,  ни   рачок,   ни
млекопитающие не испытывают  неудобства  от  этого.  Один  из  самых  хорошо
приспособленных паразитов в  мире.  Ты  задумывалась  над  тем,  что  мешает
паразитам распространяться?
   Верлен подкладывает дров и подтягивает  генератор  к  огню.  Тепло  почти
обжигает мой  бок,  другой  же  остается  холодным.  Нет  никакой  настоящей
вентиляции, дым удушающий, они, должно быть, очень спешат.
   -  Их  всегда  останавливают  сдерживающие  факторы.   Взять,   например,
гвинейского червя - ближайшего родственника полярного червя. Ему  необходимы
тепло  и  стоячая  вода.  Он  живет  в  тех  местах,  где  люди  зависят  от
поверхностной воды.
   - Как, например, на границе Бирмы,  Лаоса  и  Таиланда,  -  говорю  я,  -
например, в Чианграе.
   Оба они замирают. У Т„рка это лишь едва заметное напряжение.
   - Да, - говорит он,  -  например,  там,  в  относительно  редкие  периоды
засухи.  Как  только  сильные  дожди  порождали  потоки  воды,  как   только
становилось холоднее, условия его существования осложнялись.  Так  и  должно
быть. Паразиты развивались вместе со  своими  хозяевами.  Гвинейский  червь,
должно быть, развивался параллельно с человеком, может быть,  на  протяжении
миллиона лет. Они  подходят  друг  другу.  140  миллионов  человек  ежегодно
подвергаются опасности заражения гвинейским червем.  В  год  наблюдается  10
миллионов случаев заболевания. Большинство зараженных переживают полный  мук
период болезни  продолжительностью  в  несколько  месяцев,  но  потом  червь
выходит. Даже в Чианграе только  у  половины  процента  взрослого  населения
возникли  необратимые  изменения.  Это   основное   правило   замечательного
равновесия природы: хороший паразит не убивает своего хозяина.
   Он делает движение рукой,  и  я  непроизвольно  отступаю  в  сторону.  Он
смотрит в микроскоп.
   - Представь себе их положение -  Лойена,  Винга,  Лихта  -  в  66-м.  Все
подготовлено,  конечно,  есть  проблемы,  но   это   технические   проблемы,
поддающиеся решению. Они определили местонахождение камня, сделали  спуск  и
эти помещения, им везет с погодой, и у них есть время. Они убедились, что не
могут доставить в Данию камень целиком, но решили, что  могут  привезти  его
часть. Есть фотографии их пилы, гениального изобретения - ленты на валках из
закаленной стали. Лойен был против того, чтобы резать камень  автогеном.  Но
как раз когда эскимосы устанавливают пилу, они погибают.  Через  двое  суток
после первого погружения в воду. Они умирают почти одновременно,  в  течение
часа. Все  меняется.  Проект  лопнул,  времени  неожиданно  не  хватает.  Им
приходится  сымитировать  несчастный  случай.  Разумеется,  этим  занимается
Лойен. У него хватает присутствия духа, чтобы не уничтожить трупы целиком. У
него уже тогда возникает подозрение, что тут что-то не так. Уже в  Нууке  он
делает вскрытие. И что он находит?
   - Время, - говорит Верлен.
   Т„рк не обращает на него внимания.
   - Он находит полярного червя. Широко распространенного паразита. Большого
- 30-40 сантиметров, но совершенно  обычного.  Круглого  червя,  цикл  жизни
которого описан и понятен. И только одно не так, как должно  быть  -  он  не
живет в людях. В китах, в тюленях, дельфинах,  иногда  в  моржах.  Но  не  в
людях. Каждый день, особенно среди эскимосов, случается,  что  в  пищу  идет
инфицированное мясо. Но как только личинка проникает  в  человеческое  тело,
она опознается нашей иммунной системой как  инородное  тело  и  после  этого
уничтожается лимфоцитами. К этой  иммунной  системе  червь  никогда  не  мог
приспособиться. Он навсегда должен  был  ограничиться  определенными  видами
крупных млекопитающих, вместе с которыми он, должно  быть,  развивался.  Это
часть равновесия природы. Представь себе удивление Лойена, когда он  все  же
находит его в трупах. К тому же еще по чистой случайности. Потому что ему  в
последний момент приходится для опознания сделать рентгеновские снимки.
   Я не хочу его слушать, не хочу с ним говорить, но  я  не  могу  ничего  с
собой поделать. К тому же это тянет время.
   ... - Почему так получилось?
   - На этот вопрос Лойен не мог  ответить.  Поэтому  он  сосредоточился  на
другом. Каким образом? Он привез домой пробы воды,  взятые  у  камня.  Кроме
талой воды, туда попадает также вода из озера, расположенного выше, на самой
поверхности. Вокруг озера гнездятся птицы. Водится также немного  форели.  И
несколько видов ракообразных. Вода поблизости от камня  кишит  ими.  Все  те
пробы, которые Лойен привез домой, были заражены. И он привил личинки  живым
людям.
   - Прекрасно, - говорю я, - как ему это удалось?
   Я спрашиваю, но уже знаю ответ. Он  сделал  это  в  Гренландии.  В  Дании
вероятность того, что это раскроется, была бы слишком  велика.  Т„рк  видит,
что я поняла.
   - Он потратил на это 25 лет. Но он узнал, что  личинка  приспособилась  к
иммунной системе человека. Уже во рту она  проникает  через  поры  слизистой
оболочки и создает своего  рода  кожу,  построенную  из  собственных  белков
человека. В таком закамуфлированном виде система защиты организ