еактивного самолета.  У
судна, стоящего перед нами,  бруттотоннаж  125  000  тонн.  Тут  развитие  и
прогресс. Но никто не может сойти на берег, Яспер-сен. Они придут на  судно,
если вам что-нибудь потребуется. Они отметят в листке заказов  то,  что  вам
нужно, и вернутся с передвижным трапом и запихнут  вам  все  на  борт.  Если
капитан настаивает на  том,  чтобы  сойти  на  берег,  то  приходит  парочка
офицеров безопасности, забирает тебя у трапа и водит за ручку,  пока  ты  не
вернешься назад.  Говорят,  что  из-за  опасности  пожара.  Из-за  опасности
саботажа.  Говорят,  что  когда  хранилища  заполнены,  здесь   одновременно
находится один миллиард литров нефти.
   Он хочет взять новую сигарету, но пачка пуста.
   - Это суть централизации. В этих условиях те, кто  водят  корабли,  почти
потерялись. Моряки больше не существуют.
   Я жду. Ему что-то от меня надо.
   - Вы надеялись сойти на берег? Я качаю головой.
   - Даже если это был бы единственный шанс? Если это был бы конечный пункт?
Если бы теперь оставался лишь путь домой?
   Он хочет знать, как много мне известно.
   - Мы ничего не загружаем, - говорю я. - Мы ничего не выгружаем. Это всего
лишь стоянка. Мы чего-то ждем.
   - Это все догадки.
   - Нет, - говорю я. - Я знаю, куда мы плывем.
   Поза его по-прежнему непринужденная, но теперь он начеку.
   - Расскажите мне, куда.
   - За это вы должны сказать мне, почему мы здесь стоим.
   Кожа его лица не  выглядит  здоровой.  Она  очень  белая  и  шелушится  в
довольно сухом воздухе. Он облизывает губы. Он  поставил  на  меня,  как  на
своего рода  страховку.  Теперь  он  оказывается  перед  новым,  рискованным
контрактом. Но это требует ко мне доверия, которого у него нет.
   Не говоря ни слова, он проходит мимо  меня.  Я  иду  за  ним  на  мостик.
Закрываю за нами дверь. Он подходит  к  слегка  приподнятому  навигационному
пульту.
   - Покажите, - говорит он.
   Это карта Девисова пролива масштабом 1:1 000 000. На западе ее изображена
оконечность полуострова Камберленд. На северо-западе  -  побережье  у  банки
Сторе Хеллефиске.
   На столе,  рядом  с  морской  картой,  лежит  карта  ледовой  обстановки,
изданная Ледовой службой.
   - Полярный лед, - говорю я, - находился в этом году,  с  ноября,  на  сто
морских миль к северу,  но  не  выше  Нуука.  Тот  лед,  который  следует  с
Западно-гренландским течением,  по  мере  продвижения  тает,  потому  что  в
Девисовом проливе было три теплые зимы, и там теплее, чем  обычно.  Течение,
теперь уже безо льда, идет дальше вдоль берега. В заливе Диско самое большое
количество айсбергов в мире на единицу площади. В последние две зимы глетчер
у Якобсхавн  двигался  со  скоростью  40  метров  в  день.  Это  приводит  к
образованию самых больших айсбергов за пределами Антарктиды.
   Я показываю пальцем на карту ледовой обстановки.
   - В этом году они были вытеснены из залива уже в октябре и  прошли  вдоль
побережья  с  турбулентным   ответвлением   между   Западно-гренландским   и
Баффиновым течениями. Даже в защищенных водах есть айсберги. Когда мы  уйдем
отсюда, Т„рк даст нам северо-западный курс, пока мы не обойдем этот пояс.
   Лицо его непроницаемо.  Но  в  нем  такая  же  сосредоточенность,  как  и
когда-то у рулетки.
   - Баффиново течение с декабря несло западный лед  вниз  до  66ё  северной
широты. Он смерзся с новым льдом где-то на расстоянии от 200 до 400  морских
миль в Девисовом проливе. Т„рк хочет привести нас куда-то к краю этого льда.
А потом мы возьмем курс прямо на север.
   - Вы здесь раньше плавали, Ясперсен?
   - У меня водобоязнь. Но я кое-что знаю про лед. Он склоняется над картой.
   - Никто никогда не плавал далее Хольстейнсборга в это  время  года.  Даже
вдоль  берега.  Течение  превратило  полярный  и  западный  лед  в  бетонную
поверхность. Мы могли бы проплыть дня два на север. Но что он хочет от нас у
кромки льда?
   Я выпрямляюсь.
   - Нельзя играть, не сделав ставку, господин Капитан.
   На минуту мне кажется, что он ускользнул от меня. Но потом он кивает.
   - Все, как вы и сказали, - говорит он медленно. - Мы ждем.  Это  то,  что
мне известно. Мы ждем четвертого пассажира.
   За пять часов до этого ?Кронос? меняет курс. Напротив кают-компании висит
низкое, матовое солнце, и по тому, как оно расположено, мне это очень хорошо
заметно. Но почувствовала я это еще раньше.
   В столовых  интернатов  все  прирастали  к  своим  местам  за  столом.  В
нестабильных ситуациях начинают приобретать особое значение какие-то внешние
точки опоры. В кают-компании ?Кроноса? мы тоже приклеились к нашим  стульям.
За соседним столом, погруженный в себя, бледный, склонившись  над  тарелкой,
ест Яккельсен. Фернанда и Мария стараются не смотреть на меня.
   Морис сидит спиной к нам. Он ест только правой рукой. Левая  подвязана  к
шее на перевязи, частично закрывающей плотно перебинтованное плечо.  На  нем
форменная рубашка, один рукав которой отрезан,  чтобы  можно  было  наложить
повязку.
   От страха во рту у меня возникает сухость, которая  никуда  не  исчезнет,
пока я на борту судна.
   Когда я выхожу из дверей, Яккельсен идет за мной.
   - Мы поменяли курс! Мы идем к Готхопу.
   Я решила делать  уборку  в  офицерской  кают-компании.  Если  меня  будет
преследовать Верлен, он вынужден будет  пройти  мимо  мостика.  Если  же  мы
направляемся в Нуук, ему придется прийти. Они не могут позволить  мне  сойти
на берег в большом порту.
   Я провожу четыре часа в  кают-компании.  Я  мою  окна  и  полирую  медные
полоски и под конец покрываю деревянные панели маслом тикового дерева.
   В  какой-то  момент  мимо  проходит  Кютсов.  Увидев  меня,  он  поспешно
удаляется.
   Появляется Сонне. Он стоит некоторое время, переминаясь с ноги на ногу. Я
надела короткое синее платье. Может быть, он принимает  это  за  приглашение
остаться. Это не правильное толкование.  Я  надела  его,  чтобы  можно  было
бежать, как можно быстрее. Не получив  никаких  ободряющих  предложений,  он
уходит. Он слишком молод, чтобы решиться сделать первый шаг, и  недостаточно
стар, чтобы быть навязчивым.
   В четыре часа мы причаливаем позади красного небоскреба.  Спустя  полчаса
меня вызывают на мостик.
   - В это время года, - говорит  Лукас,  -  есть  только  одна  возможность
пройти севернее, если с тобой нет ледокола. И даже в этом  случае  шансы  не
велики. Надо уйти  дальше  в  море.  Или  же  ты  окажешься  в  заливе,  лед
неожиданно сомкнется за тобой, и ты попался...
   Я могла бы солгать ему. Но он - одна из тех совсем немногих соломинок, за
которые я могу ухватиться. Это человек, который опускается все ниже и  ниже.
Кто знает, может быть в ближайшем будущем он окажется  там,  где  мы  сможет
встретиться.
   - В районе 54ё западной долготы, - говорю я, - глубина увеличивается.  От
берега  отходит  ответвление  Западного  течения.  Там  оно  встречается   с
относительно более холодным северным течением. К западу  от  больших  рыбных
банок возникает район с неустойчивой погодой.
   - ?Море туманов?. Никогда там не был.
   - Место, куда течением с восточного побережья  приносит  большие  обломки
льда и откуда они никуда не  могут  деться.  Вроде  ?кладбища  айсбергов?  к
северу от Упернавика.
   Концом линейки я показываю темную область на карте ледовой обстановки.
   - Слишком маленький участок, чтобы  быть  четко  обозначенным.  Он  очень
часто, возможно, и сейчас, имеет форму продолговатого залива, словно фьорд в
паковом льду. Есть риск,  но  участок  проходимый.  Если  очень  надо.  Даже
маленькие датские корабли береговой охраны иногда  заходят  туда  в  поисках
английских и исландских траулеров.
   - Зачем вести судно водоизмещением 4 000 тонн с двумя  десятками  человек
по направлению к морю Баффина, чтобы войти в опасное для жизни  пространство
между ледяными полями?
   Я закрываю глаза и вызываю  в  памяти  увеличенную  фотографию  эмбриона,
маленькую фигурку, свернувшуюся в  кольцо.  Фотографии,  которые  лежали  на
морской карте на шлюпочной палубе.
   - Потому что там находится остров. До  острова  Элсмир  это  единственный
остров на таком большом расстоянии от побережья.
   Точечка под моей линейкой так мала, что ее почти и не видно.
   - Исла Гела Альта. Открыт португальскими китобоями в прошлом веке.
   - Я слышал о нем, - говорит он задумчиво. -  Птичий  заповедник.  Слишком
плохая погода даже для птиц. Запрещено сходить на берег.  Невозможно  встать
на якорную стоянку. Совершенно непонятно, зачем туда надо плыть.
   - И все же держу пари, что именно туда мы и направляемся.
   - Я, - говорит он, - не уверен, что в  вашем  положении  можно  заключать
пари.
   Спускаясь с мостика, я размышляю о том,  что  в  Сигмунде  Лукасе  пропал
хороший человек. Я часто наблюдала это явление, будучи не в состоянии понять
его  -  то,  что  внутри  человека  может  существовать   другой,   цельный,
великодушный и вызывающий доверие индивид, который никогда  не  показывается
наружу иначе как мельком, потому что он существует в оболочке  продажного  и
расчетливого преступника-рецидивиста.
   На палубе стало темно. Где-то в темноте вспыхивает сигарета.
   Яккельсен стоит, облокотившись на перила.
   - Вот это круто! Круто!
   Весь комплекс под нами освещен фонарями на столбах, расположенными по обе
стороны от нас вдоль причала. Даже сейчас, освещенная  этим  желтым  светом,
покрашенная в травянисто-зеленый цвет, с огнями зданий  вдалеке,  маленькими
электрическими автомобилями и  белой  дорожной  разметкой,  ?Гринлэнд  Стар?
по-прежнему не  похожа  ни  на  что  иное,  кроме  как  на  несколько  тысяч
квадратных метров стали, положенных в Атлантическом океане.
   Для меня все это не более чем недоразумение. Для Яккельсена это  чудесное
соединение моря и передовой технологии.
   - Да, - говорю  я,  -  а  самое  прекрасное  -  это  то,  что  все  можно
демонтировать и упаковать за 12 часов.
   - Но, слушай, это же победа над морем. Теперь неважно,  какая  глубина  и
какая погода. Теперь можно где угодно устроить порт. Прямо посреди океана.
   Я не педагог и не вожатый бойскаутов. У меня  нет  никакой  необходимости
поправлять его.
   - А почему ее надо демонтировать, Смилла?
   Может быть из-за того, что я так нервничаю, я все же отвечаю ему.
   - Ее построили, когда начали  добывать  нефть  со  дна  моря  у  Северной
Гренландии. С того момента, когда нашли нефть, до начала  ее  добычи  прошло
десять лет. И все из-за льда.  Сначала  они  построили  прототип  того,  что
должно было стать самой большой и самой надежной буровой платформой в  мире,
"Joint  Venture  Warrior"     -
продукт ?гласности? и гренландского самоуправления, результат сотрудничества
между США, Советским Союзом и концерном ?А.П.М„ллер?. Ты плавал мимо буровых
платформ. Ты знаешь, какого они размера. Их видно на расстоянии  50  морских
миль, и они все растут и растут, словно  парящая  на  столбах  вселенная.  С
пивными и  ресторанами,  рабочими  местами  и  мастерскими,  кинотеатрами  и
театрами и, наконец, пожарными командами, и все это смонтировано  на  высоте
12 метров от поверхности моря, так что даже самые  большие  штормовые  волны
проходят под ними. Вспомни такую  платформу."Venture  Warrior"  должна  была
быть в четыре раза больше. Прототип находился на расстоянии  18  метров  над
поверхностью моря. На нем должны  были  работать  1  400  человек.  Прототип
воздвигли в море Баффина. Когда он был построен, появился айсберг. Это  было
предусмотрено. Но этот айсберг был немного больше, чем обычные.  Он  родился
где-то на краю Северного Ледовитого океана. Его высота была 100 метров, и он
сверху был плоский - такими обычно бывают высокие айсберги. Под водой у него
было 400 метров льда, и весил он 20 миллионов тонн. Когда  увидели,  что  он
приближается, пришлось немного задуматься. Но у них в распоряжении были  два
ледокола. Их привязали к айсбергу, чтобы можно  было  отбуксировать  его  на
другой курс. Течение было совсем небольшим, ветра не было. И все  же  ничего
не изменилось, когда они  прибавили  обороты.  Ничего  -  айсберг  продолжал
двигаться прямо вперед. Как будто он и не  замечал,  что  его  тащат.  И  он
прошел по прототипу, а за ним, в воде, не  осталось  никаких  других  следов
гордого проекта "Joint Venture Warrior", кроме нескольких нефтяных  пятен  и
обломков. С  тех  пор  все  оборудование  для  Северного  Ледовитого  океана
делается так, чтобы его можно было упаковать за 12 часов. Таково  требование
Ледовой службы. Бурение ведется с плавучих платформ, которые могут  в  любой
момент уплыть. Этот суверенный порт не что иное, как жестяное блюдо. Если бы
здесь проплывал лед, он унес бы  его  с  собой,  не  оставив  и  следа.  Они
размещают эту платформу здесь только в мягкие зимы, когда  полярный  лед  не
поднимается, а  паковый  лед  не  спускается  сюда.  Они  не  победили  лед,
Яккельсен. Борьба еще и не начиналась.
   Он гасит сигарету. Стоит он спиной ко мне. Я не знаю, разочарован он  или
ему все равно.
   - Откуда ты это знаешь, Смилла?
   Когда еще размышляли, не поставить ли на лед "Venture Warrior", я полгода
работала в американской гидрокриолаборатории на  острове  Байлот,  занимаясь
моделированием для определения эластичности морского льда. Нас в группе было
пятеро энтузиастов. Мы знали  друг  друга  еще  с  двух  первых  конференций
приполярных  народов.  Когда  мы   устраивали   вечеринки,   то,   захмелев,
произносили речи о том, что впервые в одном месте собрано  пять  гляциологов
эскимосского происхождения. Мы говорили друг другу,  что  в  тот  момент  мы
представляем собой самую компетентную в мире экспертизу.
   Свои самые важные эмпирические выводы  мы  получали  в  тазах  для  мытья
посуды.  Мы  наливали  туда  соленую  воду,  ставили  тазы  в   лабораторные
морозильники и замораживали воду до заданной толщины льда. Эти  пластины  мы
выносили на улицу, клали их на края двух  столов,  нагружали  их  грузами  и
измеряли,  насколько  они  прогнуться,  пока  не  сломаются.  Мы  подключали
электрические двигатели, чтобы создать вибрацию грузов,  и  доказывали,  что
сотрясение от бурения никак не повлияет на структуру и эластичность льда. Мы
были полны гордости и научного восторга первооткрывателей. Только  когда  мы
написали  наш  заключительный  отчет,  в  котором  рекомендовали   компаниям
?А.П.М„ллер?, ?Шелл? и ?Госпетрол? начать разработку  гренландских  нефтяных
месторождений с построенных на льду платформ, до нас дошло, что  мы  делаем.
Но было уже поздно. Одна советская  компания  создала  "Venture  Warrior"  и
получила концессию. Нас всех пятерых уволили. Пять месяцев  спустя  прототип
был стерт  в  порошок.  С  тех  пор  не  делалось  никаких  попыток  создать
что-нибудь более постоянное, чем плавучие платформы.
   Я могла бы рассказать это Яккельсену. Но я этого не делаю.
   - Сегодня ночью я все устрою, Смилла, - говорит он.
   - Прекрасно.
   - Слушай, ты мне не веришь. Но ты увидишь. Мне все совершенно ясно.  Меня
они никогда не могли провести. Я ведь знаю судно, так? У меня все схвачено.
   Когда он оказывается в полосе света от мостика, я вижу, что  на  нем  нет
верхней одежды. Он стоял на десятиградусном морозе, беседуя  со  мной,  так,
как будто мы были в помещении.
   - Сегодня ночью от тебя требуется только сладко спать, Смилла. Завтра все
изменится.
   -  Тюремная  кухня  предоставляла  einzigartige
возможности, чтобы печь из дрожжевого теста.
   Урс стоит,  склонившись  над  прямоугольной  формой,  обернутой  в  белое
полотенце.
   - Die Vielen Faktoren.  Сама  закваска,  опара  и,
наконец, тесто. Сколько оно поднимается  и  при  какой  температуре?  Welche
Mehlsorten?  При какой температуре печется?
   Он разворачивает хлеб. У  хлеба  темно-коричневая,  блестящая  зеркальная
корочка, которая нарушается в нескольких местах целыми  пшеничными  зернами.
Головокружительный аромат зерен, муки  и  кисловатой  свежести.  При  других
обстоятельствах я бы ему порадовалась. Но меня интересует нечто иное. Фактор
времени. Каждое событие на судне начинается с камбуза.
   - Ты сейчас печешь, Урс. Это ungewohnlich.
   - Проблема в соотношении. Между Sauerlichkeit  и  тем,  как
оно поднимается.
   После того, как у нас пропал контакт, после того, как он обнаружил меня в
кухонном лифте, мне стало казаться, что в нем самом есть что-то  похожее  на
опару. Что-то подвижное, неиспорченное, простое и вместе с тем изысканное. И
одновременно слишком, слишком мягкое.
   - Что, еще кто-нибудь будет есть?
   Он пытается сделать вид, что не слышит меня.
   - Ты попадешь за решетку, - говорю я. -  Прямо  ins  Gefangnis.  Здесь  в
Гренландии. И не будет никакой кухонной синекуры.  Keine  Strafer-massigung.
 Они тут  не  особенно  размышляют,
как и что готовить. Когда мы  снова  встретимся,  годика  через  три-четыре,
посмотрим, сохранишь ли ты свое прекрасное настроение. Хотя и  похудеешь  на
30 килограммов.
   Он оседает, словно проколотое суфле. Откуда ему знать, что  в  Гренландии
нет тюрем?
   - Um elf Uhr. Fьr eine Person.
   - Урс, - говорю я, - за что тебя осудили? Он смотрит  на  меня  застывшим
взглядом.
   - Только один звонок, - говорю я. - В Интерпол. Он не отвечает.
   - Я позвонила перед  отплытием,  -  говорю  я.  -  Когда  увидела  список
экипажа. За героин.
   Бусинки пота проступают на узкой полоске между усами и верхней губой.
   - И не из Марокко. Откуда он был?
   - Зачем меня так мучить? - Откуда?
   - Аэропорт в Женеве. Озеро совсем близко от  него.  Я  был  в  армии.  Мы
получили ящики вместе с провизией и отправили их по реке.
   Когда он отвечает, я впервые в жизни начинаю немного  понимать  искусство
допроса. Он отвечает мне  не  только  из-за  того,  что  испытывает  чувство
страха. В такой же степени он испытывает  потребность  в  контакте,  тяжесть
угрызений совести, одиночество на борту.
   - Ящики с антиквариатом? Он кивает.
   - С Востока. Самолетом из Киото.
   - Кто их привез? Кто был экспедитором?
   - Но вы это должны знать.
   Я молчу. Я знаю ответ еще до того, как он открывает рот.
   - Der Verlaine natьrlich...
   Вот так они набирали экипаж на ?Кронос?. Из  людей,  у  которых  не  было
выбора.  Только  теперь,  по  прошествии  всего  этого   времени,   я   вижу
кают-компанию такой, какой она является на  самом  деле.  Словно  микрокосм,
словно отражение той сети, которую Т„рк и Клаусен  создали  раньше.  Подобно
тому, как Лойен и Винг использовали Криолитовое общество,  они  использовали
уже имевшуюся ранее организацию. Фернанда и Мария из Таиланда, Морис, Хансен
и Урс из Европы - части одного и того же организма.
   - Ich hatte keine Wahl. Ich war zahlungsunfдhig.   Его  робость  уже   более   не   кажется
преувеличенной. Я выхожу из дверей, когда он меня догоняет.
   - Фройляйн Смилла. Иногда я думаю, а не блефуете ли вы. Что, может  быть,
вы не из полиции.
   Даже стоя в полуметре от него, я чувствую исходящий  от  хлеба  жар.  Он,
должно быть, только что из печи.
   - И в этом случае ware es kein besonderes Risiko,  если бы я в один  прекрасный  день  подал  вам,  ну  скажем,  порцию
бисквита с осколками стекла и кусочками колючей проволоки.
   Он держит хлеб в руке. Его температура,  наверное,  градусов  200.  Может
быть, этот Урс все-таки не такой уж мягкий. Может быть, если его подвергнуть
воздействию высокой температуры, то у него  появится  твердая,  как  стекло,
корочка.
   Нервный срыв совсем не обязательно бывает срывом, он может наступить так,
что ты тихо и спокойно погружаешься в равнодушие.
   Это со мной и произошло. По пути с камбуза я решаю бежать с ?Кроноса?.
   В каюте я под одежду надеваю шерстяное нижнее  белье.  Поверх  него  свой
синий рабочий  костюм,  синие  резиновые  тапочки,  синий  свитер  и  тонкий
темно-синий  пуховик.  В  темноте  он  будет  почти  черным.  Это   наименее
бросающееся в глаза из того, что я сейчас могу