мента, когда я несколько часов назад поднялась на борт,  начался
процесс разложения. В моих ушах уже шумит, в слизистой  оболочке  появляется
странная,  необъяснимая  сухость.  Я  уже  более  не  могу  с   уверенностью
определить стороны  света.  На  моем  столе  Ааюмаак  ждет,  что  я  потеряю
бдительность.
   Она сидит прямо у ворот, ведущих ко сну, и всякий раз, когда я слышу, что
мое дыхание становится более  глубоким,  и  понимаю,  что  уже  сплю,  я  не
погружаюсь  в  плавное  исчезновение  действительности,  которое   мне   так
необходимо, а оказываюсь в новом, опасном состоянии ясности рядом с  парящим
призраком - собакой с тремя когтями на каждой лапе, призраком, увеличенным и
усиленным фантазией моей матери, и оттуда, из моего детства  перенесенным  в
мои кошмары.
   Должно быть, час назад был запущен двигатель, и я на  большом  расстоянии
скорее почувствовала, чем услышала шум якорного устройства и  грохот  цепей,
но я слишком устала, чтобы проснуться, и слишком возбуждена, чтобы спать, и,
наконец, мне хочется, чтобы все это прекратилось.
   Все это прекращается, когда открывается дверь. Не было ни стука, ни звука
шагов. Он подкрался к двери, толкнул ее и просунул внутрь голову.
   - Капитан ждет тебя на мостике.
   Он продолжает стоять в дверях, чтобы  я  не  могла  встать  с  постели  и
одеться, чтобы заставить меня  обнажить  перед  ним  свое  тело.  Закрывшись
одеялом до подбородка, я сползаю вниз и пинаю дверь ногой так, что  он  едва
успевает убрать голову.
   Яккельсен. Его фамилия Яккельсен. Может быть, у него есть и  имя,  но  на
?Кроносе? все называют друг друга только по фамилии.
   Я стою под дождем, пока не исчезает резиновая лодка с  силуэтом  Ландера.
Не видно ни  души,  и  я  сама  пытаюсь  поднять  ящик,  но  мне  приходится
отказаться от мысли втащить его по штормтрапу. Я оставляю ящик и  поднимаюсь
вверх в темноту над одиноким фонарем.
   Трап  ведет  к  открытому  лацпорту.  Внутри  матовая  дежурная  лампочка
освещает зеленый коридор на второй палубе. Укрывшись от дождя, положив  ноги
на ящик с канатом, сидит мальчишка с сигаретой.
   На нем грубые черные ботинки,  синие  рабочие  брюки  и  синий  шерстяной
свитер, и для моряка он кажется слишком молодым и чересчур тощим.
   - Я тут тебя жду. Яккельсен. Мы здесь обращаемся друг к другу по фамилии.
Приказ капитана.
   Он внимательно разглядывает меня.
   - Держись ко мне поближе - я могу тебе пригодиться.
   На носу у него сеточка веснушек,  волосы  рыжие  и  вьющиеся,  глаза  над
сигаретой наполовину прикрыты, они ленивые, изучающие,  бесстыдные.  На  вид
ему лет 17.
   - Для начала ты можешь принести мой багаж.
   Он неохотно встает, роняя сигарету на палубу, где она остается тлеть.
   С трудом он втаскивает коробку по трапу и ставит ее на палубу. - У  меня,
между прочим, больная спина.
   Заложив руки за спину,  он  ленивой  походкой  идет  впереди  меня.  Я  с
коробкой следую за ним. По всему корпусу судна передается низкая непрерывная
вибрация больших машин, напоминающая о том, что скоро предстоит отплытие.
   По одному из трапов мы поднимаемся на верхнюю палубу.  Здесь  нет  запаха
дизельного топлива, воздух пахнет дождем  и  прохладой.  В  коридоре  справа
белая стена, слева множество дверей. Одна из них предназначена мне.
   Открыв ее, Яккельсен отступает в сторону,  чтобы  я  могла  войти,  потом
заходит, закрывает дверь и прислоняется к ней.
   Отодвинув коробку в сторону, я сажусь на койку.
   - Ясперсен. Согласно списку команды. Твоя фамилия  Ясперсен.  Я  открываю
шкаф.
   - Слушай, как насчет того, чтобы быстренько трахнуться? Я раздумываю,  не
ослышалась ли я.
   - Женщины от меня без ума.
   В нем появилась какая-то бойкость  и  живость.  Я  встаю.  Надо  избегать
ситуаций, когда тебя могут удивить.
   - Прекрасная идея, - говорю я. - Но  давай  отложим  это  до  твоего  дня
рождения. До твоего пятидесятилетия.
   У него разочарованный вид.
   - К тому времени тебе будет 90. И это будет совсем неинтересно.
   Он подмигивает мне и выходит.
   - Я знаю море. Держись ко  мне  поближе,  Ясперсен.  Потом  он  закрывает
дверь.
   Я распаковываю вещи. Душ находится в коридоре. Вода в кране  горячая  как
кипяток. Я долго стою под душем. Потом намазываю себя  миндальным  кремом  и
надеваю тренировочный костюм. Запираю дверь и ложусь под одеяло.  Мир  может
сам добраться до меня, если я ему очень нужна. Я закрываю глаза и опускаюсь.
Через ворота. На столе медленно проступает Ааюмаак. Во сне  я  осознаю,  что
это сон. Можно дожить до такого возраста и такого  периода  в  своей  жизни,
когда даже в твоих  кошмарах  начинает  появляться  нечто  умиротворяющее  и
привычное. Что-то вроде этого со мной и произошло.
   Потом звук двигателя усиливается, и поднимают  якорь.  Потом  мы  плывем.
Потом Яккельсен открывает мою дверь.
   Я знаю, что заперла ее. Я отмечаю себе, что у  него,  должно  быть,  есть
ключ. Такую мелочь стоит запомнить.
   - Твоя форма, - говорит он из-за двери. - Мы ходим в форме.
   В шкафу лежат слишком большие для меня синие брюки, слишком большие синие
футболки, слишком большой и  бесформенный,  словно  мешок  для  муки,  синий
рабочий халат,  синий  шерстяной  свитер.  Внизу  стоят  короткие  резиновые
сапоги, до которых мне еще расти и расти, размеров 5-6. чтобы они мне  стали
впору.
   Яккельсен ждет снаружи. Он бросает  на  меня  критический  взгляд  поверх
своей сигареты, но ничего не говорит. Пальцы его барабанят по  переборке,  в
нем появилось какое-то новое беспокойство. Он идет впереди меня.
   В конце коридора он поворачивает налево, к  трапу,  ведущему  на  верхние
этажи. Но я выхожу направо, на палубу, и он вынужден идти следом.
   Я  встаю  у  борта.  Воздух  насыщен  ледяной  влагой,   ветер   сильный,
порывистый. Впереди справа виден свет.
   - Хельсинг„р-Хельсинборг. Самый судоходный  фарватер  в  мире.  Маленькие
пассажирские паромы, железнодорожные  паромы,  огромная  гавань  прогулочных
яхт, контейнеровозы. Каждые три минуты здесь проходит судно. Другого  такого
места нет. Мессинский пролив, я бывал там много раз, это ерунда. Вот  это  -
это действительно пролив. А в такую погоду, как сейчас, на радаре  помехи  -
тут плывешь, словно на подводной лодке в молочном супе.
   Его пальцы нервно барабанят по планширю, но глаза  пристально  смотрят  в
ночь, в них что-то, напоминающее восторг.
   - Мы ходили здесь, когда я был в мореходном училище. На  парусном  судне.
Солнце светит, по левому  борту  Кронборг,  а  девчонки  в  яхтенной  гавани
приходили в восторг, когда нас видели.
   Я иду впереди. Мы поднимаемся на три этажа  и  выходим  на  навигационный
мостик. Справа от трапа  за  двумя  большими  стеклянными  окнами  находится
штурманская рубка. В помещении темно, но над развернутыми  морскими  картами
горят слабые красные лампочки. Мы заходим в рулевую рубку.
   Свет  здесь  погашен.  Но  под  нами,  освещенная  единственным  палубным
фонарем, выдаваясь на 75 метров вперед в ночь, лежит палуба  ?Кроноса?.  Две
шестидесятифутовые мачты с тяжеловесными грузовыми стрелами. Рядом с  каждой
мачтой четыре лебедки, у лестницы, ведущей на короткую палубную  надстройку,
находится отсек для управления  лебедками.  На  палубе  между  мачтами,  под
брезентом, прямоугольный  контур,  где  несколько  маленьких  синих  фигурок
укрепляют длинные поперечные каучуковые стропы. Наверное, это МДБ, списанный
с флота десантный бот. На носу - большое якорное устройство и разделенный на
четыре части люк трюма. Вдоль леера через каждые тридцать футов  на  стойках
расположены белые прожекторы. Кроме этого - пожарные гидранты, огнетушители,
спасательное оборудование.
   Больше ничего. Палуба находится в образцовом порядке и готова к отплытию.
   А теперь на ней уже и нет никого. Пока я стояла, синие  фигурки  исчезли.
Свет гаснет, палубы не видно. Далеко впереди, там, где форштевень  врезается
в волны,  внезапно  возникают  белые  протуберанцы  брызг.  По  обе  стороны
корабля, на удивление близко, проступают огни  берегов.  Под  дождем  желтый
свет прожектора делает Кронборг похожим на мрачную современную тюрьму.
   В темноте помещения отчетливо видны два зеленых медленно вращающихся луча
на экране радара. Красная матовая точка в большом водяном компасе. В  центре
у окна, положив руку на  румпель,  вполоборота  к  нам  стоит  человек.  Это
капитан Сигмунд Лукас. За ним прямая, неподвижная  фигура.  Рядом  со  мной,
беспокойно покачиваясь на носках, стоит Ясперсен. - Вы свободны.
   Лукас говорит это тихо, не оборачиваясь. Фигура, стоящая за  его  спиной,
исчезает за дверью. Яккельсен следует за  ней.  На  какое-то  мгновение  его
движения перестают быть ленивыми.
   Глаза медленно привыкают  к  темноте,  и  из  ничего  возникают  приборы,
некоторые из них мне знакомы, некоторые - нет, но всех их объединяет то, что
я всегда держалась от  них  подальше,  потому  что  они  имеют  отношение  к
открытому морю. И потому что для меня они  символизируют  культуру,  которая
воздвигает неодушевленную преграду между собой и стремлением определить, где
находишься.
   Жидкокристаллический   дисплей    компьютера    спутниковой    навигации,
коротковолновый радиоприемник, Лоран-С - радиолокационная система, в которой
я  так  и  не  смогла  разобраться.  Красные  цифры  эхолота.  Навигационный
гидролокатор.  Креномер.  Секстан  на  штативе.  Приборная  доска.  Машинный
телеграф.  Вращающиеся  стеклоочистительные   устройства.   Радиопеленгатор.
Авторулевой. Две панели с вольтметрами и  контрольными  лампочками.  И  надо
всем этим - настороженное, непроницаемое лицо Лукаса. Из  УКВ-радиоприемника
доносится постоянный треск. Не глядя, он протягивает руку и  выключает  его.
Становится тихо.
   - Вы на борту, потому что нам была необходима горничная. Стюардесса,  как
это теперь называется. И не по  какой  другой  причине.  В  прошлый  раз  мы
беседовали о приеме на работу, и ни о чем ином.
   В болтающихся сапогах  и  в  слишком  большом  свитере  я  чувствую  себя
маленькой девочкой, которую отчитывают. Он даже не смотрит на меня.
   - Нам не сообщили, куда мы плывем. Об этом  мы  узнаем  позже.  До  этого
момента мы просто плывем прямо на север.
   В нем что-то изменилось. Это его сигареты. Их нет. Может быть, он  вообще
не курит в море. Может быть, он уходит в море, чтобы освободиться от  власти
игорных столов и сигарет.
   -  Штурман  Сонне  покажет  вам  судно  и  расскажет  о  ваших  служебных
обязанностях. Они состоят в небольшой уборке. Вы также  будете  отвечать  за
стирку белья на судне. Кроме этого вы иногда будете подавать еду офицерам.
   Почему же он все-таки взял меня с собой?
   Когда я дохожу до двери, он окликает меня, голос его тих и полон горечи.
   - Вы слышали, что я сказал? Да? Вы понимаете, что мы  плывем,  неизвестно
куда?
   Сонне ждет меня у дверей.  Молодой,  правильный,  коротко  стриженый.  Мы
спускаемся на один ярус, на шлюпочную палубу. Он поворачивается  ко  мне  и,
понизив голос, серьезно говорит.
   - В этом плавании у нас на борту представители судовладельца. Они живут в
каютах на шлюпочной палубе. Вход туда категорически  запрещен.  Если  только
вас не попросят обслуживать за столом. И ни в каком другом  случае.  Никакой
уборки, никаких мелких поручений.
   Мы продолжаем спускаться вниз. На прогулочной палубе находится прачечная,
сушильня, кладовая для белья. На верхней палубе, где  находится  моя  каюта,
расположены  жилые  помещения,  рабочие  помещения   старшего   механика   и
электрика, кают-компании, камбуз. На второй палубе холодильник и морозильник
для продуктов, кладовые, две мастерские, помещение для углекислотной сварки.
Все это находится в надстройке и под ней, далеко впереди помещается машинное
отделение, танки, коридоры и трюм.
   Я иду за ним на верхнюю палубу. По коридору мимо моей собственной  каюты.
В задней части по правому борту находится кают-компания. Он толкает дверь, и
мы заходим.
   Не спеша, я оглядываю помещение, в котором насчитываю  11  человек:  пять
датчан, шесть азиатов. Трое мужчин похожи на маленьких мальчиков.
   - Смилла Ясперсен. новая стюардесса.
   Так было всегда. Я стою в одиночестве в дверях,  передо  мной  сидят  все
остальные. Это может быть школа, это может быть университет, это может  быть
любое другое скопление людей. Совсем не обязательно они откровенно настроены
против меня, может быть, я им даже безразлична, но  почти  всегда  возникает
ощущение, что им не очень-то хочется лишнего беспокойства.
   - Верлен, наш боцман. Хансен и Морис. Они втроем отвечают  за  работы  на
палубе. Мария и Фернанда, судовые помощники.
   Это две женщины.
   В дверях камбуза стоит большой, грузный человек с  рыжеватой  бородой,  в
белом костюме повара.
   - Урс. Наш кок.
   Во всех чувствуется послушание и дисциплина. За  исключением  Яккельсена.
Он  прислонился  к  стене  с  сигаретой  в  зубах  под   табличкой   ?Курить
воспрещается?. Один его глаз прикрыт от дыма, в то время как  другим  глазом
он задумчиво разглядывает меня.
   - Это Бернард Яккельсен, - говорит штурман. Он на мгновение замолкает.
   - Он тоже работает на палубе.
   Яккельсен не обращает на него никакого внимания.
   - Ясперсен должна поддерживать наши каюты в порядке, - говорит он.  -  Ей
будет чем заняться, выгребая за  одиннадцатью  членами  экипажа  и  четырьмя
офицерами. У меня, например, просто мания ронять все на пол.
   Из-за того, что резиновые сапоги мне велики, носки с меня сползли. Нельзя
вести достойное человека существование в носках, которые морщат. Да  к  тому
же еще, если ты устал и тебе страшно. А они смеются. И это совсем не  добрый
смех. Но от тощей фигурки исходит превосходство, которому все покоряются.
   Я теряю самообладание и, схватив его нижнюю губу,  крепко  сдавливаю  ее.
Она оттопыривается. Когда он хватается за кисть моей  руки,  я,  взяв  левой
рукой его мизинец, отгибаю  назад  верхний  сустав.  С  визгом,  похожим  на
женский, он падает на колени. Я надавливаю сильнее.
   - Знаешь, как я буду убирать в твоей  каюте,  -  говорю  я.  -  Я  открою
иллюминатор. А потом представлю себе, что передо мной большой  шкаф.  И  все
туда положу. А затем смою соленой водой.
   Потом я отпускаю его и отступаю в сторону. Но он и не  пытается  схватить
меня. Он медленно  встает  и  подходит  к  вставленной  в  рамку  фотографии
?Кроноса? на фоне столообразного  айсберга  в  Антарктиде.  Он  с  отчаянием
смотрит на свое отражение в стекле.
   - Синяк, черт возьми, появился синяк. Никто кроме нас не пошевельнулся.
   Выпрямившись, я оглядываю их  всех.  В  Гренландии  не  принято  говорить
?извините?. По-датски это слово я так и не выучила.
   В своей  каюте  я  придвигаю  стол  к  самой  двери  и  плотно  засовываю
гренландский словарь Бугге  под  ручку.  Потом  я  ложусь  спать.  Я  твердо
надеюсь, что сегодня ночью собака оставит меня в покое.

2

   Половина седьмого, но они уже позавтракали, и в кают-компании никого нет,
кроме Верлена. Я выпиваю стакан сока и иду за ним к складу  рабочей  одежды.
Он окидывает меня беспристрастным взглядом и выдает мне стопку вещей.
   То ли дело в рабочей одежде, то ли в обстановке, то ли в цвете его  кожи.
Но на мгновение я чувствую потребность в контакте.
   - Какой у тебя родной язык?
   - У вас, - поправляет он мягко, - какой у вас родной язык?
   В его датском чувствуется слабый подъем тона на каждом  слове,  словно  в
фюнском диалекте.
   Мы смотрим друг другу в глаза. В одном из нагрудных карманов у него лежит
полиэтиленовый пакетик с вареным рисом. Из него он достает горсточку, кладет
в рот, медленно и тщательно пережевывает, глотает  и  трет  ладони  одну  об
другую.
   - Боцман, - добавляет он. Потом он поворачивается и  уходит.  Нет  ничего
более гротескного на свете, чем холодная европейская вежливость  в  выходцах
из стран третьего и четвертого мира.
   В своей каюте я переодеваюсь в рабочую одежду. Он дал мне нужный  размер.
Если рабочая одежда вообще может быть подходящего размера. Я пытаюсь  надеть
пояс поверх халата. Теперь я больше не похожа на почтовый  мешок.  Теперь  я
похожа  на  песочные  часы  высотой  один  метр  шестьдесят  сантиметров.  Я
повязываю шелковый платок на голову. Мне надо делать уборку, и  я  не  хочу,
чтобы запылились мои красивые коротенькие волосы, начинающие  покрывать  мою
плешь. Я иду за пылесосом. Ставлю его в коридоре и  спокойно  направляюсь  в
кают-компанию. Но не для того, чтобы продолжить завтрак. Я не  могла  съесть
ни кусочка. За ночь море сквозь иллюминатор  просочилось  в  мой  желудок  и
соединилось с привкусом дизельного топлива, с сознанием того, что я нахожусь
в открытом море, и обволокло меня изнутри тепловатой  тошнотой.  Есть  люди,
утверждающие, что можно побороть морскую болезнь, выйдя на палубу на  свежий
воздух. Может быть, это и подействует, если судно стоит у причала  или  идет
по Фальстербо-каналу, и можно выйти и посмотреть на твердую  землю,  которая
скоро окажется у тебя под ногами. Когда утром, постучав в  мою  дверь,  меня
будит Сонне, чтобы дать ключ, и я одеваюсь и в  пуховике  и  лыжной  шапочке
выхожу на палубу, где, глядя в кромешную зимнюю тьму,  осознаю,  что  теперь
мне уже некуда деваться, потому что я нахожусь в открытом море  и  обратного
пути у меня нет - вот тут мне становится по-настоящему плохо.
   Два стола в кают-компании убраны и вытерты. Я встаю в дверях,  ведущих  в
камбуз.
   Урс взбивает кипящее молоко в  кастрюле.  Я  прикидываю,  что  он  должен
весить  115  килограммов.  Но  он  крепкий.  Зимой  все  датчане  становятся
бледными. Но его лицо, пожалуй,  даже  зеленоватое.  В  жарком  камбузе  оно
покрыто легкой испариной.
   - Великолепный завтрак.
   Я его и не пробовала. Но с чего-то же надо начать разговор.
   Он улыбается мне и, пожав плечами, продолжает взбивать молоко.
   - I am Schweizer.
   Мне была дана привилегия изучить иностранные языки.  Вместо  того  чтобы,
как большинство других  людей,  говорить  на  жалком  варианте  лишь  своего
собственного  языка,  я  кроме  этого  могу  еще  беспомощно  выражаться  на
двух-трех других.
   - Frьhstьck, - говорю я. - imponierend. Wie ein erstklassiges Restaurant.

   - Ich hatte so ein Restaurant. In Genf.  Beim  See.   Ha подносе  у  него  приготовлены  кофе,
горячее молоко, сок, масло, круассаны.
   - На мостик?
   - Nein. Завтрак не надо подавать. Его поднимают  на  кухонном  лифте.  Но
если вы придете в 11.15, фройляйн, то будет второй завтрак офицеров.
   - Каково работать поваром на судне?
   Вопрос является оправданием тому, что я не ухожу. Он поставил в  кухонный
лифт поднос и нажал на кнопку, на которой написано  ?Навигационный  мостик?.
Теперь он готовит следующий поднос. Именно эта порция и интересует меня. Она
состоит из чая, поджаренного хлеба, сыра,  меда,  варенья,  сока,  сваренных
всмятку яиц. Три чашки и три тарелки. То есть на шлюпочной палубе ?Кроноса?,
куда запрещено ходить стюардессе, находятся три пассажира. Он ставит  поднос
в лифт и нажимает на кнопку ?Шлюпочная палуба?.
   -  Nicht  schlecht.    Кроме  того,   это   было,   eine
Notwendigkeit. Also elf Uhr funfzehn.
   Сценарий конца света точно определен. Все начнется с трех очень  холодных
зим, и тогда озера, реки и моря замерзнут. Солнце  охладится,  так  что  оно
больше не сможет установить лето, будет падать белый, беспощадно бесконечный
снег. Тогда придет длинная, нескончаемая зима, и тогда, наконец, волк  Сколл
проглотит солнце. Месяц и звезды исчезнут, и  воцарится  безграничная  тьма.
Зима Фимбульветр.
   Нас учили в школе, что именно  так  скандинавы  представляли  себе  конец
света, пока христианство не объяснило им, что вселенная погибнет в  огне.  Я
навсегда запомнила это, не потому, что это было ближе мне, чем многое другое
из того, что я учила, но потому, что речь шла о снеге. Когда я  услышала  об
этом в первый