лись совсем недавно и они
были общенародными: люди вышли на улицы, они голосовали,
строя баррикады и бросая гранаты в бронетранспортеры
полиции...
   - Как относится администрация Белого дома к практике
правительства, возглавляемого тобой, полковник Санчес?
   - Мы поддерживаем нормальные дипломатические отношения с
Соединенными Штатами, и у меня нет оснований, достаточных,
уточнил бы я, оснований для того, чтобы обвинять северного
соседа во вмешательстве.
   - Но в американской прессе...
   Санчес перебил:
   - Я не знаю, что такое "американская пресса"... Есть
пресса Северной Америки, есть пресса франкоговорящей Канады,
есть газеты, выходящие в Бразилии на португальском языке,
есть наша пресса - для людей, читающих по-испански.
   - Прости... Я имела в виду прессу Соединенных Штатов...
Там сейчас стали появляться статьи, в которых твой режим
называют прокоммунистическим...
   - Я за свободу печати, - отрезал Санчес. - Это их
дело... Я достаточно тщательно анализировал
североамериканскую прессу накануне интервенции в
Гватемалу... Если тебя интересует, как готовится
интервенция, почитай эти материалы и ты поймешь, когда есть
реальная опасность... Я ведь не обижу тебя, если скажу, что
журналистам легче печатать тухлятину? За это, видимо, лучше
платят?
   - Увы, ты меня не обидел...
   - Прости еще раз, но ведь это правда, не так ли?
   - Это правда... Кто стоит за спиною правых экстремистов,
скрывающихся в сельве на севере Гариваса?
   - Я лучше скажу, из кого они рекрутируются. Убежден,
что, когда мы начнем нашу экономическую реформу, когда
каждый гражданин получит реальное право проявить себя в
бизнесе - да, да, именно так, в бизнесе, обращенном на благо
всех и соответственно от вклада каждого в это дело на свое
собственное благо, - питательная среда для демагогов,
рекрутирующих правоэкстремистских отщепенцев, исчезнет.

   - В чем ты видишь смысл экономической реформы?
   - В честной и справедливой оплате, которая бы подвигала
людей на труд, на творческий труд. В честном распределении
национального дохода. В привлечении иностранного капитала,
достаточного для того, чтобы дать стране энергию. Ты ездила
по республике и видела, что у нас практически нет
механизированного труда, женщины и дети работают на
солнцепеке вручную, в то время как все это же можно делать
машинами...
   - А чем ты займешь людей, если сможешь провести
экономическую реформу, то есть от ручного труда перейдешь к
машинному?
   - Побережье... Наше побережье может стать таким
курортно-туристским местом, равного которому мало где
сыщешь...
   - А после того, как вы застроите побережье?
   Санчес хмыкнул.
   - Что касается того времени, когда мы построим то, над
чем работают сейчас архитекторы и скульпторы, это будет уже
вопрос следующего десятилетия, а я прагматик, я обязан
думать о ближайшем будущем; те, кто в нашем правительстве
занимается проблемами перспективного планирования, думают о
далеком будущем...
   - Кто работает над проектами?
   - Архитекторы Испании, Югославии и Болгарии.
   - А отчего не Франции и Италии?
   - Опыт испанцев, болгар и югославов более демократичен -
так мне, во всяком случае, представляется...
   - Кто будет финансировать энергопрограмму?
   - Европейские фирмы, заинтересованные в широких контактах
с развивающимися странами.
   - Но ведь американские фирмы ближе?
   - Мы пока что не получили от них предложений... Одни
слова... Тем не менее мы готовы рассмотреть любое деловое
соображение с севера, если оно поступит.
   - Кто в Европе проявляет особый интерес к сотрудничеству
с Гаривасом?
   - У нас есть довольно надежный партнер в лице Леопольдо
Грацио. Впрочем, я бы просил тебя не упоминать это имя, я
не до конца понимаю всю хитрость взаимосвязей китов мирового
бизнеса, конкурентную борьбу и все такое прочее, так что,
думаю, имя Грацио не стоит упоминать в твоем интервью. -
Санчес вопросительно посмотрел на своего помощника
Гутиереса. Тот кивнул. - Во всяком случае, - добавил
Санчес, - до той поры, пока я не проконсультирую это дело с
ним самим... А еще лучше, если это сделаешь ты, я дам тебе
прямой телефон...
   - Спасибо. Я непременно ему позвоню, как только вернусь
в Шёнёф.
   - Я дам тебе прямой телефон его секретаря фрау Дорн,
которая, если ей звонят именно по этому телефону, соединяет
с Грацио, где бы он ни был: в Лондоне, Палермо или
Гонконге.
   - Хорошо быть миллионером.
   - Честным трудно.
   - А разве есть честные?
   - Я считаю, да. Это люди, ставящие не на
военно-промышленный комплекс, а на мирные отрасли
экономики...
   - Мне кажется, что коммунисты отнесутся к твоему
утверждению без особой радости.
   - Во-первых, я говорю то, что думаю, не оглядываясь ни на
кого. Во-вторых, надо бы знать, что Ленин призывал
большевиков учиться хозяйствовать у капиталистов.
   - Среди членов твоего кабинета есть коммунисты?
   - Насколько мне известно, нет.
   - Ты говоришь: "Мы - это национальная революция". Нет
ли в этой формулировке опасности поворота Гариваса к
тоталитарной националистической диктатуре армии?
   - Ни в коем случае. Национал-социалистская авантюра
Гитлера была одной из ярчайших форм шовинизма. Его слепая
ненависть к славянам, евреям, цыганам носила характер
маниакальный. А наша национальная революция стоит на той
позиции, что это верх бесстыдства, когда белые в Гаривасе
считали себя людьми первого сорта, мулатов - второго, а к
неграм относились так, как это было в Северной Америке во
времена рабства - не очень, кстати говоря, далекие времена.
Шовинизм основан на экономическом неравенстве, бескультурье,
предрассудках и честолюбивых амбициях лидеров или же
несостоявшихся художников и литераторов. В нашем
правительстве бок о бок работают негры, белые и мулаты.
   - Ты позволил мне задавать любые вопросы, не правда ли?
"Я всегда позволял тебе это, любовь моя, - подумал он, - а
ты чаще всего задавала мне только один: "Ты любишь меня?
Ну, скажи, любишь?" А я отвечал, что не умею говорить про
любовь, я просто умею любить, а ты шептала: "Женщины любят
ушами..."
   - Да, я готов ответить на все твои вопросы, - сказал он,
добавив: - Впрочем, я оставлю за собой право просить что-то
купировать в твоем материале...
   - В вашем кабинете нет разногласий?
   - В нашем кабинете есть разные точки зрения, но это не
значит "разногласия".
   - Позволь напомнить тебе строки Шекспира... Когда Кассий
говорит Бруту:

            "...Чем Цезарь отличается от Брута?
            Чем это имя громче твоего?
            Их рядом напиши, - твое не хуже.

            Произнеси их, - оба
            Также звучны.
            И вес их одинаков".

   Санчес пожал плечами.
   - Тот не велик, кто взвешивает свое имя... Сравнивать
кого-либо из государственных лидеров двадцатого века с
Цезарем неправомочно, ибо он полностью был обуреваем мечтою
осуществить на земле прижизненное обожествление... Это
особая психологическая категория, присущая, как мне кажется,
лишь античности... Все остальное - плохое подражание
оригиналу... Впрочем, меня в Цезаре привлекает одна черта:
больной лысый старик, он не боялся смерти; этот страх
казался ему неестественным, противным высоте духа...
Словом, Брутом в наш прагматический век быть невыгодно; в
памяти поколений все равно останется Цезарь, а не его
неблагодарный сын... (1)
   - Брут был республиканцем, полковник Санчес... Он чтил
римлянина Цезаря, но Рим был для него дороже...
   "Женщина всегда остается женщиной, особенно если любит, -
подумал Санчес. - Она относится к любимому только как к
любимому, в ее сознании не укладывается, что мои слова
сейчас обращены не к ней одной, а ко многим, и ведь как же
много среди этих многих врагов... А для матери Цезарь был и
вовсе хворым мальчиком, а не великим владыкой умов и
регионов..."
   - Если говорить об объективной - в ту пору -
необходимости монархизма, о трагедии Брута, который поднял
руку на личность, а она беспредельна, то я должен буду
отметить, что он выступил не против своего отца императора
Цезаря, но за свободу республики... Ведь не во имя
тщеславия Брут поднял нож...
   - Ты его оправдываешь? - спросила Мари Кровс.
   - Я размышляю, а всякое размышление складывается из тезы
и антитезы.
   - Это термины Маркса.
   - Взятые им у Гегеля, а тот в коммунистической партии не
состоял, - улыбнулся Санчес.
   - Что ты считаешь главным событием, побудившим тебя
вступить в ряды заговорщиков?
   - Я никогда не примыкал к заговорщикам... Видишь ли, мне
кажется, что заговор обычно рожден посылом честолюбия, в нем
нет социальной подоплеки... Несправедливость в Гаривасе
была вопиющей, несколько человек подавляли миллионы... К
людям относились, как к скоту... Знаешь, наверное, впервые
я понял свою вину перед народом, когда отец подарил мне
машину в день семнадцатилетия и я поехал на ней через сельву
на ранчо моего школьного друга. Его отец был доктором с
хорошей практикой, лечил детей диктатора... И мы с моим
другом в щегольских костюмчиках поехали в школу, а учитель
Пако сказал тогда: "Мальчики, я вас ни в чем не виню,
только запомните, тот, кто пирует во время чумы, тоже
обречен". Мы тогда посмеялись над словами Пако, но
вскорости арестовали отца моего друга из-за того, что внук
диктатора умер от энцефалита, и мои родители запретили мне
встречаться с сыном отверженного... А я испанец, со мной
можно делать все что угодно, но нельзя унижать гордость
кабальеро... Словом, я ушел из дома, и приютил меня учитель
Пако, а жил он в бидонвилле с тремя детьми и больной
теткой... Безысходность, всеобщая задавленность, в недрах
которой все ярче разгорались угольки гнева, - вот что
привело меня в нашу революцию...
   Гутиерес посмотрел на часы, стоявшие на большом камине.
   - Полковник, в три часа назначена встреча с министрами
социального обеспечения и здравоохранения...
   - Я помню, - ответил Санчес. - Увы, я помню, - повторил
он и поднялся. - Мари, я отвезу тебя на аэродром, и по
дороге ты задашь мне те вопросы, которые не успела задать
сейчас, о'кэй?
   Он пригласил Мари в гоночную "альфа ромео", сказал
начальнику охраны, что испанцы, потомки конкистадоров, не
могут отказать себе в праве лично отвезти прекрасную
Дульсинею в аэропорт, посадил Мари рядом, попросил ее
пристегнуться и резко взял с места.
   - Слава богу, мы одни, девочка, - сказал он.
   - Мы не одни, - сказала она, - за нами едет машина с
твоими людьми.
   - Но мы тем не менее одни... И послушай, что я сейчас
скажу... Если ты сумеешь, вернувшись, опубликовать - помимо
этого интервью, в котором, мне кажется, я выглядел полным
дурнем - несколько статей о том, как сложна у нас ситуация и
никто не в состоянии сказать, что случится завтра, если ты,
лично ты, без ссылки на меня, сможешь напечатать репортаж
про то, что нас хотят задушить, ты сделаешь очень доброе
дело...
   - Тебе так трудно, родной...
   - Да уж, - ответил он, - не легко. Но я обязан
молчать... Понимаешь?
   - Нет.
   - Поймешь...
   - Мне ждать, Мигель?
   - Да.
   - Может, ты позволишь мне приехать сюда? У меня так
тяжко на сердце там... Я аккредитуюсь при твоем управлении
печати...
   - Нет.
   - Почему?
   - Потому что я не смогу не видеть тебя и это будет рвать
нам сердца, а если мы станем видеться, мне этого не простят,
я же говорил. Уйти сейчас из-за тебя, точнее, из-за того,
что я тебя люблю, это значит дезертировать... Помнишь
рассказ русского про старого казака и его сына, который
влюбился в полячку? Это сочли изменой.
   - Он изменил из-за любви...
   - У нас мою любовь тоже назовут изменой... Я очень верю
в тебя, Мари, я верю в себя, но я знаю наших людей... Тут
царит ненависть к тем, кто говорит не по- испански...
Считают, что это янки... Погоди, у нас прекрасный урожай
какао, мы получим много денег, сюда приедет масса инженеров
и механиков из Европы... Тогда приедешь и ты... А сейчас
мы будем слишком на виду, нельзя, мое рыжее счастье...
   - Я не очень-то ревнива, но мне горько думать, что кто-то
может быть с тобой рядом...
   - Я встаю в шесть и засыпаю в час ночи... - Он
улыбнулся. - Да я даже и не вижу женщин... У меня есть
хорошая знакомая, но она любит моего друга и мне она как
сестра, а когда мне совсем уже безнадежно без тебя, я еду к
ним и там ложусь спать, а они устраиваются в разных
комнатах, чтобы не дразнить меня...
   - Кто бы мог подумать, что революционный премьер Гариваса
ведет жизнь монаха...
   - Ты не веришь мне?
   - Я люблю тебя...
   - Это я люблю тебя.
   - Скажи еще раз.
   - Я тебя люблю.
   - У меня даже мурашки пробегают по коже, когда ты это
говоришь... Нельзя как- нибудь оторваться от твоих
телохранителей?
   - В сельве нет дорог, а если мы с тобой станем любить
друг друга на шоссе, соберется слишком много водителей, - он
засмеялся. - А вот я верю тебе, Мари. До конца. Во всем.
   - Можно мне иногда звонить тебе и задавать дурацкие
вопросы о твоей энергопрограмме?
   - Не называй мою мечту дурацкой.
   - Дурацкими я назвала свои вопросы...
   - Никогда так не говори ни про себя, ни про свои вопросы.
   - Не буду. А сколько еще ехать? Ты не можешь сбавить
скорость?
   - Могу, только они окажутся тогда совсем рядом.
   - Лучше б мне и не приезжать к тебе... Я никогда не
думала раньше, что ты такой...
   - Какой?
   - Гранитный...
   - Не обижай меня... Просто сейчас особый момент,
понимаешь?
   - Нет, не понимаю, ты же не объяснил мне...
   - Сейчас, в эти дни решается, очень многое... Я не
вправе говорить тебе всего, но ты настройся на меня, Мари,
почувствуй меня. Ты думаешь, я не знаю, сколько у меня
недругов, завистников, открытых врагов? Ты думаешь, я не
знаю, как будут счастливы многие, если мой проект
провалится? Да, ты верно чувствуешь, что Грацио - ключевая
фигура этих дней, но не один он, тут и Дэйв Ролл, и Морган,
и Барри Дигон, но ты забудь про это, я и так сказал тебе
слишком много, не надо бы мне, нельзя посвящать женщину в
мужские дела, это безжалостно...
   - Мигель, а помнишь, что я сказала тебе, когда ты впервые
у меня остался?
   - Помню. Я помню каждую нашу минуту... Помню, как
просто и прекрасно ты спросила меня...
   И вдруг, как в хорошем детективном фильме, из переулка на
дорогу выскочили двое парней. Лица их были бледны до
синевы; они встали, нелепо раскорячившись, вскинули к
животам короткоствольные "шмайссеры"; Санчес резко вывернул
руль, успел резко и больно пригнуть голову Мари, снова
крутанул руль, услышал автоматную дробь за спиной - это,
высунувшись из "шевроле", по террористам палили охранники, -
нажал до упора на акселератор и понесся по середине улицы к
выезду из города...

   Когда Санчес вернулся во дворец, там шло экстренное
заседание кабинета; о покушении докладывал начальник
управления безопасности; заговор правых ультра; министр
обороны майор Лопес внес предложение, чтобы отныне в машине
премьера всегда ездил начальник охраны, а сопровождали
премьера две машины с офицерами из соединений "красных
беретов" - самые тренированные соединения республиканской
армии; несмотря на то, что Санчес голосовал против, а
начальник генерального штаба Диас воздержался, предложение
Лопеса было принято большинством голосов.

                       5

   Что такое "цепь"? Иллюстрация № 1

   "БНД (2), Пуллах; 24/176-Л
   Строго конфиденциально
   Сектор исследования информации
   Гамбургская журналистка Мари Кровс (досье б-ад-52),
аккредитованная при европейском Пресс-центре, дважды на
протяжении последних одиннадцати месяцев выступила с
материалами, заслуживающими оперативного изучения.
   а) 12.02.83 она опубликовала в "Блице" сообщение из
Женевы о том, что лидером правых экстремистов, действующих с
территории Сальвадора против Никарагуа, является Хорхе
Аурелио, агент ЦРУ по кличке Нортон, состоящий на связи с
Джозефом.
   По сообщению, полученному от наших коллег из Лэнгли,
Нортон действительно состоит на связи с Джозефом, который
работает в Сальвадоре "под крышей" советника национальных
компаний, занятых производством сои, бобов какао и бананов.
   Следовательно, по мнению наших американских коллег, либо
существует утечка совершенно секретной информации из
штаб-квартиры ЦРУ, что может принести непоправимый ущерб
интересам не только США, но и всего западного сообщества,
либо утечка информации постоянно происходит в Сальвадоре.
   Поскольку никто из журналистов не сообщал в свои газеты
об упоминавшемся выше факте, затрагивающем интересы наших
американских коллег, отдел "У-ф-14" ЦРУ просит предпринять
возможные шаги для того, чтобы установить канал, по которому
упомянутая информация пришла к Мари Кровс.
   б) 27.03.83 именно Мари Кровс напечатала в
леворадикальной газете "Войс" статью под заголовком "Без
пяти двенадцать". В этом материале М. Кровс писала, что
часы "кровавой диктатуры в Гаривасе" сочтены, силы
национального обновления не намерены терпеть далее "тиранию,
коррупцию и предательство национальных интересов", что,
"видимо, падение нынешнего прогнившего продажного режима
есть вопрос не месяцев и недель, но дней, а возможно, и
часов".
   Через сорок два часа в Гаривасе власть взяли
"революционные офицеры" во главе с полковником Санчесом.
   ЦРУ просит установить наблюдение за Мари Кровс с целью
выяснить возможность ее контактов с секретными службами
Москвы или Гаваны.

                                           П. Либерт".

   Заместитель директора БНД посмотрел на шефа сектора
"изучения информации", улыбнулся и спросил:
   - Ну, а если допустить возможность такого рода: Мари
Кровс - просто-напросто талантливая журналистка? А
талантливость предусматривает элемент предвидения. Я как-то
читал информацию из Бонна, записали беседу одного из наших
оппозиционеров с русским писателем Степановым; тот
великолепно сказал: "Я ощущаю грядущее ладонями;
локаторность человека еще не понята, и к исследованию этого
качества, присущего не какой-то элите, а всем, живущим на
земле, наука даже не подошла..."
   - Тогда надо бы порекомендовать Мари Кровс, - так же
добродушно ответил шеф сектора, - поменять ее имя на
"Кассандра".
   - Это уже было... В сороковых годах парижская
журналистка Женевьева Табуи выпустила книгу "Они называли ее
Кассандрой".
   - Чисто французская скромность...
   - Я бы уточнил: чисто женская скромность... Давайте
будем стараться любить нашего юго-западного соседа, несмотря
на весь его шовинизм и врожденную ветреность... Ваши
предложения?
   - Установить наблюдение за Кровс и дать указание нашей
швейцарской резидентуре проследить все ее контакты.
   - Настоящая фамилия Кровс также любопытна. Ее отец-Пике,
из концерна ярого консерватора Бельсмана, - сказал
заместитель директора.
   Шеф сектора "изучения" оценил осведомленность своего
руководителя, поэтому позволил себе восхититься, во-первых,
но и показать свою компетентность, во- вторых:
   - Ах, вот как?! Это тот Пике, который живет в Париже с
массажисткой мадам Гала и пишет обзоры под фамилией Вернье?
   - Именно так, и я поздравляю вас с исключительным
профессионализмом памяти... Нет, я бы не торопился с
началом такого рода работы по Кровс... Я бы рекомендовал
начать с цепи. Попробуйте обратить эту самую всевидящую
Кровс в нашу... ну, если не приятельницу, то хотя бы в...
невольный источник информации...

   Через пятнадцать минут из Пуллаха, что под Мюнхеном, ушли
шифротелеграммы в женевскую и бернскую резидентуры БНД.

   Через три часа советник по прессе созвонился с
руководителем адвокатской конторы "Розен унд Шульц"
господином Брюкнером, тот специализировался по делам,
связанным с издательствами и редакциями.

   Через пять часов девять минут господин Брюкнер увиделся с
хозяйкой фирмы "Розен унд Шульц" фрау Розен.

   Через семь часов фрау Розен договорилась о встрече с
редактором журнала "Фрайе трибюне" Гербертом Доле.

   Через девять часов двенадцать минут секретарь господина
Доле нашла Мари Кров