на любит другого все
эти пятнадцать лет и гордится им, и преклоняется перед его
даром... Даром... Вот именно, а ты консервативный
профессор, который умел терпеть, ну и сейчас терпи, а
порвется сердце - даже лучше, может выйти замуж, главное,
чтобы во всем был соблюден приличествующий обстоятельствам
порядок. Ах, боже, родиться бы мне актером или живописцем,
дал бы мне всевышний дар выразить себя в музыке или камне,
тогда, может быть, и мне разрешили бы право на чувство, на
желание хоть когда-то стать самим собою... Не разрешили бы,
не простили, - усмехнулся Вернье, - потому что люди всегда
трагически путают два понятия: мягкость и безволие... Они
думают, что, если человек мягок, значит, он безволен, боже,
как это глупо! Ничего не глупо! Раз такое мнение
существует, значит, оно разумно, а вот если бы ты умел
ощериваться... Стоп, а разве я не умею ощериваться? Еще
как умею, только я это умею с теми, кого не люблю... Нет, -
сказал себе Вернье, - ты и на тех не умеешь ощериваться, ибо
человек, который умеет ощериваться, никогда в этом не
признается, считая себя в глубине души самым добрым,
беззащитным и ранимым... И потом ты беспороден, в тебе нет
столь любезной авторитарным натурам, а таких большинство,
непререкаемости, аристократизма, равнодушия, вальяжности...
Ты слишком горячишься, когда споришь, слишком давишь, если
убежден в своей правоте, слишком яришься, если видишь
несправедливость... А это в наше время дурно... Надо уметь
посмеиваться, тогда будут уважительно говорить: "Человек с
железной выдержкой..." И потом ты консерватор, сторонник
удержания существующего баланса, а это тоже не модно, сейчас
надо быть левым ниспровергателем либо тем, кто держит дома
портрет Гитлера. Этого твоего консерватизма тебе тоже не
прощают, считая его приспособленчеством... Нет, - твердо
решил Вернье, - я не стану переписывать письмо Гансу в
который раз, все равно не смогу его написать, лучше сяду за
работу, которая поможет Мари, она скажет об этом Гансу,
если, конечно, я смогу ей помочь, и Ганс тогда позвонит
вечером и назовет номер поезда, на котором он выезжает ко
мне, мальчик терпеть не может самолетов, в нем много
созерцательности, и это прекрасно, такой видит больше, поезд
- это чувство, а ничто так хорошо не входит в душу, как
понятое чувством... Я поеду на вокзал - черт, теперь мне
уже никогда не научиться водить машину, тем более с моим
брюхом, я и на заднее-то сиденье с трудом влезаю - и встречу
его, и прижму к себе, и вспомню те годы, когда он был
маленьким и отталкивал меня, когда я хотел обнять его, он
ведь так любит мать, но сейчас он не оттолкнет меня, хотя и
не обнимет, потому что не терпит внешних проявлений любви...
А какие, кроме внешних, есть у нее проявления? - подумал
Вернье, вставая из-за стола. - Внутренние проявления
настолько сложны и таинственны, что понять их не дано
никому, даже порою самому себе, потому что ты ведь помнишь
слова Ганса, который сказал: "Все равно, папа, вы
расстанетесь с Гала; она моложе тебя на двадцать лет и
мечтает о другом... Увлечение никогда не бывает
длительным". Ты всегда помнишь эти его слова и часто
думаешь над ними, разве нет, Вернье?"

   Он хотел было порвать письмо, но потом сложил листки,
сунул их в стол и, сняв трубку телефона, набрал номер фрэнка
По; в голосе этого парня, в его манере говорить было что-то
от Ганса; даже сердце защемило, когда снова подумал о сыне,
увидел его большие добрые голубые глаза, ощутил, какие у
него мягкие белые волосы, какой прекрасный выпуклый лоб,
какой смешной нос с площадочкой на самом конце;
"аэродромчик", называл его Вернье, услышал его раскатистый
смех... Детство принадлежит родителям, всего лишь детство,
короткие, как миг, пятнадцать лет, потом наступает новое
качество отцовского бытия, и никто не волен изменить это,
никто, нигде и никогда, а уж тем более сам ты...
   - Алло, слушаю...
   - Это Вернье, могу я говорить с мистером...
   - О, это я, Фрэнк! Сижу и вырезаю свои публикации -
сплошная преснятина, даже стыдно посылать такому мэтру, как
вы!
   - Ну и не посылайте... Вы где живете?
   - На Рю Лемуан, а что?
   - Да ничего, просто я сейчас иду гулять и мог бы с вами
увидаться где-нибудь в кафе... Угощу вас похлебкой и
стаканом пива...
   - Вы так добры, мистер Вернье, скажите, куда подойти, мне
стыдно приглашать вас в мой бедлам, назовите адрес, я бегу!

                            40

   17.10.83 (21 час 27 минут)

   Сообщение из Пресс-центра о том, что в Торремолинос, на
вилле "Каса нуэва" в кровати были обнаружены тела Анжелики
фон Варецки, вдовы Леопольдо Грацио, и смотрителя дома
Эрнесто Суретти, доставили Шору поздним вечером.
   Он закурил, потер лоб пальцами, потом снял трубку,
позвонил в полицию Малаги и сказал, глухо покашливая:
   - Пожалуйста, пришлите мне подробный отчет о вскрытии, их
же отравили, и пусть тщательно исследуют отпечатки пальцев,
хотя я, увы, убежден, что их притащили в кровать, надев
предварительно резиновые перчатки.
   Он выслушал учтивый ответ испанского комиссара, который
говорил на плохом французском, и закончил:
   - Я дам свидетельское показание о том, что их убили,
поскольку был последним, кто говорил с Анжеликой фон
Варецки, у меня есть данные, чтобы утверждать это,
коллега...
   - В таком случае, вы подробно расскажете нам, о чем шла
беседа с сеньорой фон Варецки-Грацио, не так ли, господин
Шор?
   - Нет, не так. Я не стану давать вам никаких показаний
до той поры, пока не закрою дело, которое веду, а вы
прекрасно знаете, какое я веду дело.

                   41

   Ретроспектива VI (месяц тому назад, лето 83-го)

   "Премьер Санчес. Граждане министры, я позволю себе
суммарно изложить ту краткую программу действий, которую
намерен - если вы ее одобрите - вынести на обсуждение нации.
Я не стал раздавать текст, полагая, что будет много
корректив, пожалуй, целесообразнее размножить более или
менее единый вариант... Нет возражений?
   Министр финансов. Ты намерен предложить к обсуждению
статистические таблицы? Будут цифры?
   Премьер Санчес. Нет, только общий абрис.
   Директор Национального банка.. Тогда, пожалуй, можно и
без текста.
   Премьер Санчес. Спасибо... Итак, я исхожу из той
данности, что диктатура настолько искалечила людей, что нам
следует в первую голову определить экономическую доктрину,
ибо лишь она гарантирует надежное и относительно быстрое
лечение нации. Те аморфность, праздность и леность, которые
и поныне видны повсеместно, декретом, как это стало всем нам
ясно, не излечишь, нужны такие стимулы, какие побудят людей
к деятельности, инициативе, ответственности,
предпринимательству, смелости. Полагал бы разумным - после
того, как министерство финансов еще раз просчитает все
резервы платежного баланса, если вы согласитесь с моим
предложением - объявить немедленное повышение заработной
платы рабочим и пеонам не менее чем на сто процентов...
   Министр энергетики и планирования Прадо. Это утопия,
Мигель!
   Премьер Санчес. Позволь мне закончить, потом ты
аргументирование возразишь... Я не договорил: немедленное
повышение заработной платы на сто процентов при условии, что
лентяи и демагоги подлежат увольнению, понятно, при
согласовании каждого конкретного случая с профсоюзами и
рабочим контролем на плантациях, фабриках, в отелях и
мастерских... Ждать истинного творчества от людей, которые
получают в месяц лишь столько, чтобы не умереть с голода, -
вот что такое утопия. Да, только производительность труда,
ее эффективность сможет вывести нас из болота. Да, я отдаю
себе отчет в том, что повышение заработной платы вызовет
общую радость, но жесткое требование отдачи всех сил
понравится далеко не каждому: многие крикуны, примкнувшие к
нам в первые дни, представляют себе революцию немедленной
панацеей от нищеты. Это химера! Революция обязана
гарантировать труд, требовать продуктивный труд, щедро
вознаграждать за честный труд и жестоко карать бездельников;
только тогда придет национальное оздоровление. Я считаю
целесообразным вынести на обсуждение законопроект, по
которому рабочие и пеоны станут получать определенный
процент от реализации произведенного ими продукта; чем выше
прибыль предприятия, тем больше денег мы платим всем,
занятым в той или иной отрасли... Раздаются голоса о
создании сельских кооперативов в тех районах, где мы
производим какао-бобы. Это разумные голоса, но важно, чтобы
хорошее дело не обернулось во благо митингующих лентяев,
против рачительных хозяев. Нам нужно сразу же оговорить
принцип: если я, Мигель Санчес, вхожу в кооператив со своим
гектаром плантаций, десятком свиней, полестней кур, а Пеле
Суарес имеет всего полгектара и трех свиней, то при
распределении дохода я, Санчес, должен получить десять
процентов от прибыли, а Пепе лишь два. Необходимо доказать
Пепе Суаресу, что эти два процента будут, по меньшей мере, в
несколько раз больше нынешних его ста процентов. Но мы
встретим стену непонимания, если сразу же, немедленно с
завтрашнего дня не бросим в деревню студентов - что поймет
грамотный человек, то отвергнет тот, кто живет под давним
гнетом привычек, въевшихся в сознание. И если мы в данном
деле можем надеяться на помощь студенчества, то вопрос о
здравоохранении я бы выделил в особую тему. Мы пока не
вправе пойти на то, чтобы медицина, как образование, стала
бесплатной... Мы еще слишком бедны, а врачи получали
большие деньги при диктатуре. Мы должны сохранить их
заработную плату, и правительству придется взять на себя
дотацию; примерно семьдесят процентов за визит к врачу
оплачивать будем мы, это даст экономию каждой семье, не
очень большую, но все-таки. Мы не имеем права превратить
медицину в фикцию; за гроши доктора работать не станут; мы
можем толкнуть их на путь подпольной практики, коррупции,
взяточничества. Когда профсоюзы окрепнут, когда прибыли
отраслей промышленности сделают их финансово
самостоятельными, они смогут взять на себя все бремя
бесплатного медицинского обслуживания; мы, правительство, не
в силах сейчас пойти на это. Мы должны далее честно сказать
о том, что увеличиваем налоги на тех, кто работает в сфере
сервиса, приняв какую-то часть затрат в этой крайне важной
отрасли, гаранте стабильности, на себя: придется поставлять
предпринимателям в рассрочку соковыжималки, мини-трактора,
кофейные агрегаты для баров, мебель, которой станут
обставлять квартиры-пансионаты, стиральные и швейные
машины... Мы должны пойти на то, чтобы снизить арендную
плату за подвалы и чердаки тех домов, которые принадлежат
муниципалитетам - пусть там открывают ателье, кафе,
прачечные, бары. Мы должны объяснить мелким
предпринимателям, что повышение налогов необходимо для того,
чтобы строить дороги, вокзалы, аэродромы, клиники, пляжи,
школы, дома для престарелых... Мы должны открыто сказать,
что у нас нет сейчас возможности увеличить заработную плату
служащим таких министерств, как сельского строительства и
лесного хозяйства, энергетики и продовольствия, но мы идем
на то, чтобы отчислять этим коллективам процент с годовой
прибыли отрасли; это намертво свяжет чиновников с
каждодневной практикой; не переписывание бумаг, но живое
дело; умеешь проявить себя, инициативен, смел, предприимчив
- получай деньги, они заслужены, это не нанесет ущерба
бюджету, не вызовет инфляции, заработок подтвержден товаром,
который можно приобрести в магазинах... Я бы не побоялся
вынести на всенародное обсуждение вопрос о концессиях... В
пограничных областях, не связанных с центром шоссе и
железными дорогами, можно и нужно приглашать тех, кто
поднимет эти земли - под нашим контролем, естественно, лишь
на определенный период и, понятно, с нашим участием. Я бы
решился сказать народу, что мы готовы субсидировать тех
крестьян, которые живут на побережье, чтобы они расширяли
свои дома для ускорения притока туристов: шестьдесят
процентов валюты отчисляют государству, сорок берут себе.
Туризм дает Испании чуть ли не четверть бюджетных
поступлений, туризм организует все районы страны в
нерасторжимую общность, это индустрии будущего... Лишь
после того, как программа будет одобрена и войдет в
повседневную практику, мы приблизимся к следующему этапу: к
изучению науки парламентской демократии, к свободным
выборам, к переходу власти в руки депутатов, формирующих
правительство... Вот, собственно, вчерне набросок обращения
к народу... Я готов ответить на ваши вопросы, граждане
министры...
   Директор Национального банка. У нас нет денег на дотации
мелким предпринимателям, Мигель, у нас нет денег на то,
чтобы взять на себя семьдесят процентов оплаты за визит к
врачу...
   Министр обороны Лопес. Мигель, я думаю, тебе следовало
бы обратиться к армии: если ты честно объяснишь
невозможность прибавки к жалованью офицерам, тебя, полагаю,
поймут патриоты. Не сказать этого нашим товарищам по борьбе
с диктатурой я считаю неправильным и недостойным тебя.
   Адъютант премьера по ВМС капитан Родригес. Санчес должен
особенно четко разъяснить ситуацию морякам, на плечи которых
сейчас возложена наиболее трудная задача по охране наших
океанских границ... Именно там мы испытываем наибольшие
трудности, именно по воде правые ультра получают военную
помощь от потенциальных агрессоров.
   Министр финансов. Я не готов к детальному обсуждению.
Прости меня, Мигель... Я должен сесть за компьютер и как
следует просчитать. Бюджет в ужасном положении, граждане,
мы штопаем его из последних сил... Если республика не
получит обещанного Леопольдо Грацио займа, мы станем
банкротами. И это вопрос не отдаленного будущего, это дело
недель, от силы месяцев... Я понимаю, как это неприятно
слушать, но я сказал правду...
   Санчес. Мы получим заем через две недели. Я только что
получил шифротелеграмму от Грацио, он сообщил, что все
детали отрегулированы, его поддержали "Креди де Женев" и
"Дрезденер банк".
   Министр общественной безопасности. Именно этого
страшатся наши противники, Мигель... Если они узнают точную
дату возможного соглашения, можно ждать усиления вооруженной
борьбы против нас на севере. Не исключена попытка путча в
столице; мы пока что держим под контролем две наиболее
серьезные подпольные группы, но их активность растет
угрожающе.
   Министр финансов. Пора пресечь эту деятельность...
Ждать неразумно.
   Министр общественной безопасности. Преждевременный удар
- до той поры, пока мы не узнаем всех участников - не спасет
положения.
   Министр обороны. Армия готова включиться в твою работу.
   Министр общественной безопасности. Я надеюсь на твою
помощь, но еще рано, Лопес.
   Министр обороны. Как бы не было поздно.
   Начальник генерального штаба Диас. Я готов служить неким
связующим звеном между силами безопасности и армией.
   Министр общественной безопасности. Хорошо, мы обсудим
это в рабочем порядке.
   Министр энергетики и планирования Прадо. Мигель,
понимаешь... Я опасаюсь, что нас после твоего выступления
могут начать травить, как марксистов... Северный сосед
ударит во все колокола...
   Министр обороны Лопес. Нам незачем оглядываться на янки,
Энрике! Мы суверенное государство. Я еще более ужесточил
бы ряд аспектов правительственной программы и, может быть,
коснулся вопроса о национализации тех земель, которые были
захвачены янки...
   Директор радио и телевидения. Я, наверное, сейчас буду
выглядеть довольно глупо, но я не могу согласиться с
проектом Мигеля... Он слишком прагматичен... "Дело, дело,
дело..." Это не программа, а погонялка какая-то... Я стану
голосовать против... Наши люди только-только получили
высший дар - свободу... Они наконец могут открыто и без
страха говорить и думать, собираться на митинги...
   Санчес. И треть рабочего времени сотрясают воздух
словесами, красиво говорят о свободе и угрозе
империализма...
   Министр обороны Лопес. Но она же существует...
   Санчес. Да. Но свободу нужно защищать не словом, а
делом; время болтовни кончилось... И не вчера, а, по
крайней мере, полгода назад... Править - не значит
заигрывать; править - значит планировать возможности.
   Директор радио и телевидения. Я не перебивал тебя,
Мигель.
   Санчес. Прости.
   Директор радио и телевидения. Понимаешь, тот престиж у
народа, который получило правительство, свергнув кровавую
диктатуру и даровав свободу, может оказаться
поколебленным... Нам станет трудно работать... Если мы
введем те меры, какие ты предлагаешь, нам наверняка
припомнят фразу, что, мол, революция - это когда галерка
меняется местами с партером, а на сцене продолжается все тот
же старый фарс...
   Министр здравоохранения. Увы, Мигель, это правда,
припомнят.
   Директор радио и телевидения. Если кабинет примет
проект, мне не останется ничего другого, как уйти в
отставку, я не смогу организовать сколько-нибудь действенную
пропаганду в поддержку твоему новому курсу, жесткому
курсу...
   Санчес. В чем ты видишь его жесткость? В том, что мы
будем требовать работы? Хорошо - с полученных прибылей - за
нее платить? И карать, да, беспощадно карать всех тех, кто
болтает и по три часа дрыхнет после обеда?
   Директор радио и телевидения. Мигель, прости, но ты рос
в гасиенде и катался, мальчишкой еще, на автомобиле... А я
рожден в бидонвиле... Я был оборвышем, Мигель, нищим
оборвышем... Я помню, как люди, таясь, говорили по ночам...
А теперь они получили право говорить днем, громко, без
страха...
   Санчес. У них никто не забирает этого права... Но его
заберут, силой заберут, если мы превратимся в республику
свободных болтунов! Больницы для народа строит сам народ и
школы тоже, и дороги, и отели, и библиотеки... То, что ты
говоришь, демагогия!
   Министр здравоохранения. Хорошо, а если первым пунктом
твоей программы, как предлагает Лопес, мы обозначим
немедленную национализацию всех банков, иностранных фирм и
компаний? Это будет хорошо принято, под это можно
подверстать жесткие пункты программы...
   Санчес. Во-первых, с каких это пор правда стала
обозначаться как "жесткость"? Во-вторых, кто сказал, что
революция отменяет такое понятие, как "требовательность"?
И, в-третьих, ты убежден, что, объявив о национализации,
немедленной и безусловной, мы получим заем, без которого нам
не сдвинуться с мертвой точки? Заем позволит нам поднять
экономику, построить базу независимости, а уж следом за этим
мы национализируем банки и земли иностранных фирм. Первым
актом правительства было объявление ревизии всех договоров
иностранных фирм с нашими пеонами, мы ведь взяли под защиту
пеонов, разве нет? Мы положили конец бессовестной
эксплуатации; движение только тогда одержит конечную победу,
если оно будет постепенным и последовательным... До тех пор
пока мы не получим энергии, достаточной для того, чтобы
стать цивилизованной страной, всякая ура-революционная фраза
на самом деле будет фразой контрреволюционной...
   Директор радио и телевидения. И тем не менее я уйду в
отставку, Мигель, если ты соберешь голоса и кабинет
поддержит тебя..."

   Дэйвид Ролл, президент наблюдательного совета "Ролл
бэнкинг корпорейшн", кончил читать этот секретный
стенографический отчет о заседании правительства Гариваса,
походил по своему маленькому кабинету, что располагался на
сорок втором этаже здания, построенного еще его отцом, долго
любовался маленькой картиной Шагала, потом вернулся к столу,
нажал кнопку селектора и сказал:
   - Загляни ко мне...
   ...Когда пришел его шурин - он любил не столько его,
сколько младшую сестру Дези, на которой тот был женат, -
Ролл протянул ему текст.
   - Ну-ка, определи, кто из этой команды служит мне? Это
экзамен на то, как ты готов к своей будущей деятельности...

                       42

   17. 10. 83 (20 часов 25 минут)

   Когда Шор, ответив на большинство вопросов, объявил
атаковавшим его журналистам, что он попросил итальянских
коллег помочь ему задержать для допроса в качестве свидетеля
жителя города Палермо синьора Витторио Фабрини, который
работал в течение двух лет телохранител