сь доказать советское военное присутствие,
а что можно доказать в Гаривасе? Нет, нет и еще раз нет, мы
опробуем качественно новый вариант смены руководства, мы
делаем ставку на преемственность дела Санчеса.
   ЗДН усмехнулся чему-то, достал из кармана два маленьких
листочка.
   - Аппаратура прослушивания, установленная нашими людьми
на квартире заместителя министра финансов Гариваса,
позволила записать его разговоры... Пока ничего
тревожного... Впрочем, одна фраза насторожила, - ЗДН
заглянул в листочек, - вот она: "Я убежден, что Санчес
разумнее, осторожнее и собраннее, чем о нем думают... Он
отнюдь не идеалист, он очень рационален, и если он ждет, то
знает, чего ждет".
   Вэлш посмотрел на Акселя.
   - Вы говорили о вашем источнике, близком Санчесу... Что
он дает?
   - Убежден, что Санчес ждет какой-то крайне важной
информации от Леопольдо Грацио...
   Вэлш посмотрел на часы.
   - Пусть ждет. Сколько времени ему осталось ждать? Я
всегда путаю временные пояса...
   Аксель ответил:
   - Сейчас должно прийти официальное сообщение, что Грацио
ушел со сцены.
   - Вы убеждены, что его сотрудники не пойдут в атаку? -
впервые за все время задал вопрос ЗДР. - По моим данным,
Хуан Бланко - ловкий парень, он в деле, он стоит десяток
миллионов, он давно поставил на Санчеса, и он испанец,
человек чести, слова и все такое...
   Вэлш вопрошающе посмотрел на Акселя; тот покачал головой.
   - Сейчас еще рано проводить с ним беседу. Мы это сделаем
позже, и я почему-то убежден в его здравомыслии. Дон
Баллоне имеет на него влияние....
   ЗДР повторил:
   - По нашим сведениям, Хуан Бланко цепок, но мозговой
трест группы Грацио возглавляет Бенджамин Уфер.
   - Верно, - согласился Аксель. - К нему у нас нет
подходов, но, судя по психологическому портрету, мы довольно
тщательно его анализировали, Уфер не решится на драку. Он
из породы тех, кто подпевает, а сам не может вести первую
партию.
   - Какие есть уточнения или добавления к проекту
"Корриды"? - осведомился Вэлш.
   - Все определится сразу после того, как уберут Санчеса, -
сказал ЗДН. - Сколько мы ни планируем, как тщательно ни
выверяем детали, машина бюрократии где-то и в чем-то не
срабатывает. Во всяком случае, наши люди, наблюдающие за
Лопесом, удовлетворены тем, как он ведет свою партию:
никакой суеты, великолепная конспирация, сдержанность и
достоинство в отношениях с начальником генерального штаба
Диасом. Тревога, которую объявят в частях "красных
беретов", расквартированных в столице, будет замотивирована
тремя взрывами пластиковых бомб - перед входом в наше
консульство, в посольство Кубы и Эквадора. Взрывы
запланированы за пятнадцать минут до изоляции Санчеса, в
этом смысле аппарат продумал план вполне точно.
   Вэлш оглядел собравшихся, кивнул.
   - Спасибо. Послезавтра проведем уточняющее совещание.
Возможны коррективы, к ним надо быть готовыми заранее. До
встречи.
   Когда коллеги, приглашенные им, первым заместителем
директора ЦРУ, ушли, Вэлш набрал номер телефона Дигона.
   Старик в это время ехал в своем старом "кадиллаке" из
Нью-Йорка в парк Токсидо, всего двадцать миль до города, а
тишина, зелень, птицы, поляны, озера, перелески, маленькая
церковь, оформленная Шагалом; полная иллюзия далекой
провинции. Подстанция концерна переключила разговор на
автомобиль, Дигон снял трубку - по этому номеру могли
звонить только самые доверенные люди.
   - Слушаю.
   - Это я, мой дорогой друг,
   - Боитесь, что наш разговор могут подслушать? -
усмехнулся Дигон. - Избегаете называть по имени?
   - Вы снова правы, - ответил Вэлш. - Именно поэтому мне
хотелось бы повидаться с вами.
   - В любое время. И в любом месте.
   - Хорошо, я прилечу к вам.

   (Директор ЦРУ выключил запись - кабинет Вэлша теперь
прослушивался круглосуточно - и пригласил к себе ЗДН; шеф
науки обещал дать "глубинный анализ" происходящего, Вэлша он
давно не любил, сообщал директору обо всем и вся в ЦРУ.)

   ...После легкого обеда (салат, кусок слегка обжаренного
на тефлоновой сковороде мяса, мороженое по русскому рецепту
и чашка кофе) Вэлш заключил деловую беседу вопросом:
   - Барри, вы до конца убеждены, что европейские партнеры
Грацио спокойно отнесутся к тому, что ваши сотрудники
предпримут свои шаги на биржах мира в тот день и час, когда
это будет признано целесообразным?
   - Есть основания для беспокойства?
   - Особых нет, но мистер Грацио серьезно готовился к своей
игре на повышение акций какао-бобов, им задействованы многие
люди...
   - Кстати, вы на мой замысел поставили?
   - У меня нет свободных денег, Барри, я служащий, живу на
оклад.
   - Отвечаю на ваш вопрос, Майкл... Связи бывают прямые,
бывают опосредованные, эти последние значительно устойчивее,
они построены на двойной и тройной проверке надежности того
человека, с которым вступаешь в дело... Возьмем ситуацию
накануне мировой войны и - с определенной натяжкой -
трагическую пору мировой битвы. Кто был главным объектом
нападок нацистской пропаганды? Этот мерзкий финансовый
кровопийца Ротшильд. Но он имел - через "Бритиш метал
корпорейшн" - тайные выходы на германские фирмы
"Металлгезелыпафт" и "Фельтон унд Гильом", а это есть не что
иное, как империя Симменса. Та, в свою очередь - через
фирмы со смешанным капиталом, чаще всего швейцарские, типа
"Электро- анлаген, Базель", - постоянно поддерживала деловые
взаимовыгодные контакты с немецкой "АЭГ", напрямую связанной
с нашими "ИТТ" и "Дженерал электрик". Понятно?
   - Вот меня и одолевает любопытство: давно ли Грацио
связан с Рокфеллером? - аккуратно поинтересовался Вэлш.
   - Разговаривая со мной, открывайте все карты, Майкл...
Если у вас есть неопровержимые данные о связи Грацио с
империей Рокфеллера, я должен пересмотреть ряд ходов,
запланированных на ближайшие часы...
   - У меня нет доказательств... Но мои информаторы в Паме
назвали цепь, подобную той, которую вы только что вычислили,
Барри... Эта цепь началась еще в двадцатые годы: "Чейз
нэшнл бэнк" Рокфеллера, затем "Стандард ойл", там налажены
прямые связи с "Дойче газолин", а оттуда "Хёхст", с которым
бизнес у Грацио. Так вот - повторяю, источник требует
проверки, Барри, это скорее слух, а не информация, - на
каком-то этапе люди Рокфеллера в одной из европейских,
дочерних фирм оказывали помощь Грацио...
   Дигон задумчиво покачал головой.
   - Я не убежден, что и мои люди на каком-то этапе не
поддерживали Грацио... Во- первых, я не обязан знать все
детали, во-вторых, это было давно, в-третьих, помогали
какому-то Грацио, а не нынешнему Леопольдо Грацио...
По-настоящему поддерживают лишь ту тенденцию, которую можно
обратить в свою пользу. Это безумие - поддерживать
состоявшуюся, самостоятельную силу, Майкл, это значит
выпустить джина из бутылки, процесс может оказаться
неуправляемым... Если бы Грацио сделал то, что он намерен
сделать, я бы понес определенные убытки, это поправимо, но
он станет таким могучим, что с ним потом будет трудно
сладить, а это уже весьма и весьма тревожно... Я согласен с
Оскаром Уайльдом: самое несомненное на свете - страдание...
Именно из страданий созидались и гении, и сатрапы, именно в
схватке между ними и рождался мир. Обыденность наших дел
величава, жаль, что нынешнее искусство проходит мимо этого.
Мне очень жаль Грацио, поверьте, но больше всего я опасаюсь
неуправляемости... Грацио еще не перешагнул поры возрастной
зрелости, в это время сильные люди с безудержной фантазией
могут нарушить баланс, а нет ничего страшнее, чем раскачать
лодку, особенно когда она болтается в наших пограничных
водах... Нет, я не думаю, что интересы Рокфеллера могут
пересекаться с интересами Грацио, но, даже если б они в
чем-то пересекались, дело надо доводить до конца - начав, не
оглядываются.

                           50

   18.10.83 (12 часов 01 минута)

   Шор включил приемник, долго искал Москву, странно
подмигнул Степанову, поинтересовался:
   - Хотите услышать родные голоса?
   - Так я ж не понимаю французского, даже если текст читают
русские дикторы...
   Передавали концерт эстрадной музыки; пела Пугачева.
   - Вполне европейская певица, - заметил Шор, чуть увеличив
громкость.
   - А Шаляпин? Чайковский? Европейцы? Или варвары? -
Степанов не счел нужным скрыть раздражение.
   - На западе я тоже делю художников на европейцев и
варваров, господин Степанов, - возразил Шор. - Поверьте, я
не отношусь к породе слепцов или шовинистов.
   - Это одно и то же.
   Шор закурил, пожал плечами.
   - Видимо, так. Не сердитесь.
   "Хитрит, - подумал Степанов. - Он куда-то клонит, а вот
куда? Слава богу, его английский похож на мой, на этом
языке легче всего говорить иностранцам".
   - Если вы хотите допрашивать меня, господин инспектор, я
буду вынужден вызвать работника нашего консульства.
   - Нет, я не намерен вас допрашивать, господин Степанов,
ни в коем случае не намерен... Я хочу задать вам несколько
вопросов, которые не будут фигурировать в деле. Согласны?
   - Пожалуйста.
   - Я не читал ваших книг, хотя успел посмотреть в
американских литературных справочниках, что они про вас
пишут... Поэтому я задам вам первый вопрос: вы верите в
то, что Леопольдо Грацио покончил жизнь самоубийством?
   - Я прочитал в "Интернешнл геральд" ваш ответ на этот же
вопрос, заданный журналистами... Вы говорили на
американский манер: не комментируется...
   - Если бы я верил в его самоубийство, я бы ответил
однозначно, господин Степанов.
   - Ну, хорошо, а почему вас занимает моя точка зрения на
это дело?
   - Потому что вы им интересуетесь, во-первых, а во-вторых,
как написано в американских литературных справочниках, вы
работаете в жанре политических книг, следовательно,
неспроста включились в это дело.
   - У нас есть детская игра, господин инспектор: "Черного
и белого не называть, "да" и "нет" не говорить..."
   - Как это? - удивился Шор.
   - Очень просто... Я задаю вам вопрос: "Хотите выпить
рюмку хорошей русской водки?" Что вы отвечаете?
   - Хочу.
   - А вы любите икру?
   - Конечно.
   - Крабы?
   - О, да!
   Степанов улыбнулся.
   - Вы проиграли, господин инспектор. Вы произнесли слово
"да". А оно по условиям этой игры запрещено.
   - Платить штраф?
   - Я же учил вас... А с учеников мы не берем... Только в
следующий раз аккуратнее обращайтесь со словом "да".
   - Господин Степанов, я намеренно включил радио... Не
только литераторы живут ощущениями, порою сыщики вроде меня
тоже чувствуют нечто... Понимаете? Нечто... Помогите
мадемуазель Кровс начать скандал в прессе... Я пока еще
хорохорюсь, господин Степанов, но очень может статься, что
дело Грацио у меня заберут... И сдадут в архив... А это
нечестно.
   - Почему вы говорите об этом мне? Иностранцу? Тем более
русскому?
   - Я говорю об этом именно вам, потому что русские спасли
в Тюрингии моих родственников... А я пока еще умею помнить
добро... Как, впрочем, и зло... Хочу назвать вам одно
имя... Вольф Цорр... Он работал в концерне "Нестле"
представлял здесь интересы молочных королей Гитлера...
Вольф Цорр - это имя может вам пригодиться, он живет в
Базеле... Это все, о чем я хотел вам сказать, вы свободны,
господин Степанов, факт вашего визита в полицию не
зафиксирован в документах... Мадемуазель Кровс я задержу на
пять минут, не более, подождите ее в кафе напротив, там
прекрасные марципаны...
   - Мадемуазель Кровс, вы отказались отвечать на вопросы,
когда мы говорили по телефону, и это, бесспорно, ваше
право... Вы можете отказаться говорить со мною и сейчас мы,
слава богу, живем не в тоталитарной стране, и я не могу
подвергнуть вас превентивному аресту... Хочу лишь задать
вопрос, я, как вы понимаете, не смогу его зафиксировать, как
и ваш ответ, из-за помех, - он кивнул на радиоприемник,
по-прежнему настроенный на волну Москвы. - Отчего вы так
категорически убеждены в убийстве Грацио?
   - У вас свои секреты, господин инспектор, у меня свои.
   - Хорошо... Я открою вам свои секреты... Они сводятся к
следующему. Первое: на пистолете, из которого был
произведен выстрел в Грацио, нет отпечатков пальцев.
Второе: форточка в его спальне была открыта. Третье: его
номер находился на четвертом, то есть предпоследнем, этаже
отеля, а на последнем этаже занимал номер человек,
предъявивший портье весьма сомнительные документы, да, да,
мы не смогли обнаружить его по тому адресу, который он
продиктовал, когда снимал апартамент.. Впрочем, поиски
продолжаются, кто знает, может быть, кто-то успеет
подготовить за эти часы алиби интересующему меня объекту.
Но про этот секрет знаете только вы и я, понятно?
   - Почему вы говорите об этом мне?..
   - Потому что вы единственный человек, который открыто
заявил об убийстве Грацио. Потому что на вас из-за этого
станут жать. Потому что, наконец, вообще вы много знаете,
но ни о чем не хотите со мною говорить...
   - Не с вами лично, господин инспектор Шор...
   - Просто "инспектор"... Терпеть не могу словесной
шелухи, экономьте время, я ведь сказал Степанову, что
задержу вас не более чем на пять минут.
   - Дело не в вас, инспектор. Просто я сталкивалась с
полицией в шестьдесят восьмом году в Западном Берлине, потом
два месяца лечилась, мне тогда было пятнадцать, и у меня был
шок, понимаете?
   - Это когда там улюлюкали "новые левые" (16)?
   - Я была просто левой, инспектор...
   - Вы коммунистка?
   - Нет, я не принадлежу ни к одной партии, просто
придерживаюсь левых убеждений... Повторяю, я уверена в том,
что Грацио убили... Он принимал меня, дал интервью...
Понимаете? Он взял с меня слово, что я пока не буду
публиковать это интервью целиком... Он предупредил, что мне
позвонит господин де Бланко и скажет, когда и где можно
печатать материал... Я жду...
   - Вы говорите только часть правды, мадемуазель Кровс. -
Шор, вздохнув, покачал головой. - Неужели я не понимаю,
отчего убрали русского журналиста Лыско? Я думаю, вы
рассказали ему то, что представляло для кого-то угрозу...
Ну, может, я сказал слишком резко... Допустим, смягчу.
Неудобство - так, видимо, точнее?
   - Я все-таки не стану отвечать вам, инспектор Шор... Я
разговариваю с вами, а внутри у меня кошки скребут: "Не
верь ему, он же флик (17)..."
   - Ну и не надо, коли скребут кошки. На прощание мой
совет. Первое: не ждите звонка де Бланко, он не позвонит
вам... Так мне, во всяком случае, кажется... Второе:
начинайте скандалить, если хотите, чтобы меня вынудили
продолжать это дело... Третье: если чувствуете, что вам
этого сделать не позволят, попробуйте использовать
Степанова...
   Мари изучающе разглядывала Шора своими длинными зелеными
глазами, потом, закурив, сказала:
   - Я пробовала делать нечто в этом духе не раз и не два,
инспектор Шор... Только поэтому и возник Лыско... Если вам
действительно так трудно жить, как вы мне по секрету
сказали, то мне жить раз в семьсот сорок труднее.
   - В семьсот сорок? Вы относитесь к той породе женщин,
которых слушаешь с обостренным вниманием... Вы сокрыли
какой-то смысл в этой сумме превалирующих трудностей - я
имею в виду "семьсот сорок"?
   - Я перестала верить в мудрость "каббалы" (18), инспектор
Шор... Жизнь научила меня прагматизму и юмору... Так что
"семьсот сорок" можно легко заменить на "тридцать четыре"...
Глядишь, когда у вас будет хорошее настроение, посмеетесь
над моей игрой в цифры...
   - Посмеюсь, - пообещал Шор, - обязательно посмеюсь... В
декабре, во время отпуска... А теперь я назову вам
несколько имен и вы их запомните... Это в ваших
интересах...

   ...Степанов сидел на застекленной веранде маленького
кафе; солнце было жарким, летним, никак не скажешь, что
октябрь; лениво курил (возил с собой советские "Мальборо",
самые, как он считал, во всяком случае, пока, лучшие
сигареты в мире; таможенники Франции долго качали головами,
но все-таки пропустили пять блоков, не потребовали уплатить
пошлину); заново вспомнил разговор с Шором; странный
человек, в нем есть что-то от дикой козы, такие же быстрые
глаза и завороженность движений; Степанов часто наблюдал их
в Темном лесу под Ставрополем во время осенней охоты на
кабана.
   "Но он крутит, - думал Степанов. - Или не договаривает.
Впрочем, я бы на его месте поступал так же. А может, ставит
капканы? Не все злодеи - патологические уроды; Шелленберг
был красавцем, и глаза у него были грустные, прекрасно
чувствовал музыку, плакал, когда Гейдрих, шеф СД, играл
скрипичные концерты. Шор явно хочет включить меня в их дело
с Грацио, иначе зачем он вспомнил какого-то Цорра? Наш
Лыско интересует его постольку, поскольку... Если господь
воистину сотворил человека, то зачем же он наделил его таким
качеством, как хитрость? Впрочем, хитрость - это ум глупых,
нельзя же всех сделать одинаково умными, тогда мир кончится.
Социальное неравенство дурно, а вот неравенство интеллектов
- вещь, оправданная всей логикой эволюции...
   Конечно, ум противоположен хитрости, трусости
противостоит мужество, раскрепощенной деятельности -
леность..."
   Степанов посмотрел на часы - прошло уже пятнадцать минут,
Мари все еще не было.
   "Нет, все-таки он крутит, замыслил какую-то игру, -
сказал себе Степанов, - а если игра, то это против тебя и
тех, кого ты любишь. Как это в стихотворении? "Я - другое
дерево". Этот Шор - "другое дерево".
   Степанов достал из кармана блокнотик, решил записать то,
над чем стоило подумать; ручка, конечно же, не сработала,
"советское - значит, отличное"; если перо золотое, то
резиновый резервуар ни к черту не годен; из прекрасного
материала делаем седла, а не пальто; сколько пишем об этом,
сколько говорим, скорее бы наладить прямую связь: завод -
магазин - покупатель; показатель - прибыль; просто, как
мычание, а поди ж ты...
   Он стряхнул ручку, чернила капнули на скатерть, слава
богу, бумажную. Вспомнил сразу же, как некий
командировочный приехал из-за рубежа в середине пятидесятых,
когда нейлон только-только входил в моду, привез подруге
нейлоновую кофточку, купил на "подкожные", с трудом скрытые
от бдительной жены; достал ручку, хотел написать на
открытке: "Любимой - сувенир на память"; ручка, конечно же,
отказала; стряхнул перо, чернила капнули на кофточку;
командировочный в ужасе начал замывать ее мылом; пятно
расплылось, стало огромным; тогда он, ничтоже сумняшеся
("Химии в быту" не было и в помине, много чего тогда не было
из того, что сейчас повсюду; беспамятные мы, прогресса
видеть не умеем), налил в тазик ацетона, опустил туда
кофточку, и от нее остались только пуговицы - растворились
сэкономленные суточные. Незадачливый любовник в ужасе
отправился в туалет, слил ацетон с пуговицами в унитаз,
присел с расстройства на стульчак, закурил, спичку, как и
полагается, бросил тоже в унитаз... Привезли бедолагу в
Склифосовского с обожженным задом и разбитым в кровь лбом.
   Степанов, вспомнив это, рассмеялся; он все еще смеялся,
когда пришла Мари.
   - Что вы?! - спросила она недоуменно.
   - Да так, - ответил он. - Покойный отец учил меня, что в
сложных ситуациях надо настраивать себя на смешное, это как
хороший массаж для нервов, думается чище.
   - Слушайте, - сказала Мари, - или я ничего не понимаю,
или он нас втягивает в какое-то темное дело... Но, может
быть, во что я с трудом верю, он честный человек?
Предлагает начать скандал... И он позволил мне объявить вам
об этом в открытую.
   - Мне он позволил то же самое... Я готов. А вы?
   Мари обернулась к бару, подняла руку, попросила
официанта:
   - Пожалуйста, кофе!
   - Я уже заказал вам, - сказал Степанов.
   - Не надо. Я привыкла платить за себя сама.
   - Но у нас это не принято, какой-никакой, но все-таки я
мужчина.
   - А я женщина, - отрезала Мари. - У вас это не принято,
там и угощайте, а здесь живите, как живут все.
   - Вы что такая жалящая?
   - Если ты не ужалишь, тебя ужалят, зачем подставляться?
Словом, я передала Лыско материалы, связанные со слухами -
серьезными слухами - о том, что на бирже кто- то готовит
бум, направленный против Грацио... Т