йствующих групп, с которыми можно вести успешные
сепаратные переговоры. В этом отношении Америка не питает
никаких иллюзий. Однако в конечном счете Германия будет
побеждена, поскольку, несмотря на действия ее подводных
лодок, безопасность морских перевозок союзников
обеспечивается, а возможности Америки в судостроении
практически неограничены. В скором времени немцы будут
изгнаны из Туниса. В дипломатическом отношении Турция для
них навсегда потеряна, а Болгария начинает колебаться.
   Он не упомянул об Италии, поскольку, по его мнению, ныне
эта страна не имеет серьезного значения.
   Америка располагает достаточным запасом времени, денег,
людских ресурсов для того, чтобы вести длительную войну.
Допуская психологические просчеты, Германия лишь
способствовала единству и согласию в рядах союзников.
   Восстановив против себя социалистов, евреев, масонов и
малые страны, она теперь досаждает христианской церкви,
Германия как будто старается сделать все возможное, чтобы
стать непопулярной.
   Америка не намерена воевать каждые двадцать лет и
стремится к прочному и длительному урегулированию, в
котором, учитывая горький опыт прошлого, она хочет играть
решающую роль.
   Можно будет сожалеть, если Германия не примет участия в
урегулировании, поскольку эта страна играет, несомненно,
более важную роль, чем какая-либо другая в Европе.
   "Мистер Робертс" выразил надежду, что Германия все же
по-прежнему останется стабилизирующим фактором, хотя в
настоящий момент ему неясно, как этого добиться. Ненависть,
которую она вызвала к себе, - обстоятельство, с которым
приходится считаться. В данный момент общественность
союзных стран не согласится ни на какой компромисс.
   Он предполагает также, что англосаксы не примирятся с
личностью Гитлера, подпись которого не внушает более ни
малейшего доверия.
   В ответ "герр Бауэр" заявил, что немецкий народ будет
поддерживать Гитлера и его цели, независимо от того, какой
исход предопределен судьбой. В Германии все знают, что
борьба предстоит тяжелая и жестокая. Тем не менее имеются и
основания для оптимизма. Европа находится в руках немцев,
продвижение русских остановлено, англосаксы не в состоянии
высадиться на континенте, их тыловые коммуникации под
постоянной угрозой. Гений и твердость фюрера - великий
козырь в руках Германии, отказываться от которого она не
намерена.
   Вообще немцы не такой народ, чтобы кричать "осанна"
своему фюреру в дни триумфа и "на крест его", когда
наступают тяжелые времена. Ни один порядочный немец не
поступит подобным образом независимо от того, принадлежит он
к числу национал- социалистов или нет. Опасность
большевизма также сплачивает немцев.
   Конечно, допускались и ошибки, однако их было меньше, чем
у противника. Ни в одной оккупированной Стране немцы не
действовали так неразумно, как англосаксы в Северной Африке.
   "Мистер Робертс" вновь высказал согласие с тем, что
последнее слово еще не сказано. Он попросил "герра Бауэра"
не думать, что он, Робертс, недооценивает силы противника.
Пушки будут говорить до тех пор, пока не возникнет реальная
перспектива окончания войны. Возможно, в ходе сражения
изменятся воля и настроение народов с обеих сторон и они
откажутся от войны. Никто не может ничего предсказать. Не
исключено, что наступит день, когда можно будет ускорить
окончание битвы с помощью своевременно установленных
контактов, которые должны способствовать устранению
недоразумений и разногласий.
   "Герр Бауэр", в принципе, не отвергал мнение, высказанное
"мистером Робертсом", отметив, что, однако, он не видит
такой возможности в ближайшем будущем.
   В завершение беседы "мистер Робертс" пригласил "герра
Бауэра" на следующий день поужинать вместе с его шефом,
"мистером Буллом". Подчеркнул, что "мистер Булл" - правая
рука президента по вопросам, касающимся Европы - рад
встретиться с "мистером Бауэром", чтобы честно и откровенно
обсудить существующие проблемы. Он дал слово джентльмена,
что состоявшийся разговор останется в тайне".
   Степанов спрятал диктофон, протянул документ Цорру.
   - Интересно. "Герр Бауэр" - это штандартенфюрер СС князь
фон Гогенлоэ?
   - Именно. А "мистер Робертс" - человек Аллена Даллеса
или сам Даллес, а он возглавлял фирму "Салливан и Кромуэл",
представлявшую интересы концерна Барри Дигона в гитлеровском
банке Шредера, будучи при этом резидентом американской
разведки! И этот Барри Дигон смел шантажировать меня тем,
что я содействовал одному из его людей в контакте с наивным
идеалистом Гогенлоэ, который после покушения на фюрера был
брошен в тюрьму вместе с женою... А в чем его вина?! В
чем? Или, тем более, моя?! Но я умею постоять за себя,
господин Степанов, у меня есть Силы, чтобы взять реванш, я
возьму его очень скоро, следите за газетами! Дигон не
поднимется, это я вам говорю, я не кидаю слов на ветер, узел
"Грацио - Гаривас" развяжу я, и это будет день моего
торжества...
   - Видимо, вы не пожелаете рассказать мне об этом узле?
   - Пока еще рано. Остались дни, господин Степанов,
считанные дни до того часа, когда я справлю тризну по
Дигону... Публично обвиню его в причастности к гибели
Грацио, докажу документально, отчего Дигону так мешал Грацио
в Гаривасе. Пусть себе болтают о его самоубийстве, я знаю
правду, всю правду... А впрочем... Попробуйте встретиться
с Бенджамином Уфером... Задайте ему только два вопроса:
"Вы верите в самоубийство Грацио? А если нет, кого вы
можете обвинить в его гибели?" Нет, иначе конкретизируйте
предмет своего интереса: "Кому на пользу гибель Грацио?" И
послушайте, что он вам ответит. Если в нем осталась хоть
капля человеческого достоинства, он скажет вам, что гибель
Грацио выгодна только одному человеку - Барри Дигону.
Потому что старик тайно лезет в Гаривас, а там были сильны
позиции Грацио. Если Уфер вам не ответит, значит, и его,
запугав, перекупили. Возвращайтесь ко мне тогда через
недельку, и я открою то, что так или иначе станет достоянием
гласности, но пусть он только посмеет не ответить вам!
   - Господин Цорр, как вы понимаете, если я стану писать,
то буду делать это в советской прессе... У нас не очень-то
любят безымянные материалы... Вы даете мне право упомянуть
ваше имя? Сослаться на вас?
   Цорр на какое-то мгновение замер, тень растерянности
мелькнула на его лице, потом сказал:
   - Я должен посоветоваться с моим адвокатом, господин
Степанов. Вы понимаете, как могут здесь отнестись к тому,
что я сотрудничаю с красными... Впрочем... Хотя нет, я
должен обсудить эту пропозицию... Без ссылки на меня -
пожалуйста, я даю вам право, не может быть двух мнений...
   - Скажите, а чем был вызван удар Дигона против вас?
   - Как чем?! - Цорр недоуменно пожал плечами. - Знанием.
Моим знанием. Тем, что я знал больше, чем другие.
   - Когда об этом стало известно Дигону?
   - Дигону, быть может, это неизвестно и по сей день, он
вершина пирамиды, но тысячи людей служат ему, связаны с ним,
живут его успехами и страшатся краха. Поэтому все, что
исходит из его концерна, для меня определяется лишь одним
именем - Дигон!
   - Я понимаю... Но меня интересует дата... Когда Дигон
понял, что вы знаете о нем нечто такое, что является его
тайной?
   - За две недели перед тем, как против меня начали
кампанию в прессе. Я имел неосторожность сказать в
обществе, что чистенькие, вроде мистера Дигона, стоят на
словах за честный бизнес со всеми партнерами, но
предпочитают заключать сделки с теми, кто ими же сотворен, с
марионетками... И напомнил, как он подталкивал Америку к
интервенции в Доминиканскую Республику после того, как
скупил акции этой маленькой страны здесь, у нас, накануне
катастрофы... Вы думаете, это не фиксируется теми, кто
держит руку на пульсе мировой экономики? А уж экономика
знает, как диктовать политикам нужные решения...
   - Дигон действительно имел отношение к интервенции в
Доминиканскую Республику?
   - Самое непосредственное. Трухильо, доминиканский
диктатор, давал взятки нужным людям в Вашингтоне, чтобы
развязать себе руки... Он позволял двум американским
финансовым империям делать все, что они хотят... А те
потеряли над собою контроль, подвигнув этого безумца на то,
чтобы организовать покушение на президента Венесуэлы Ромуло
Бетанкура... Тот ведь рискнул сделать так, чтобы нефть
принадлежала его стране, а не уходила к Рокфеллеру... Это
был скандал... И Дигон постарался, чтобы Белый дом отринул
Трухильо... Надо было менять статиста, и Дигон поставил на
это и выиграл бы, не погибни Кеннеди... Линдон Джонсон -
человек южной ориентации, и Дигон проиграл. У него слабые
позиции на западе и на юге Штатов, но с тех пор он особенно
устремлен в страны Центральной и Южной Америки, я докажу
это. Доказал это, - уточнил Цорр, - как дважды два, и меня
сломали... Нет, неверно, не меня, а мою карьеру в
бизнесе... Этого у нас не прощают, мистер Степанов, только
поэтому я не настаивал, чтобы вы ответили, кто назвал вам
мое имя... Я должен отомстить, а моя месть - это правда о
Дигоне, не хочу ничего иного...

   В поезде Степанов устроился возле окна; пассажиров почти
не было; все экономят время, ездят на машинах, бензин снова
несколько подешевел, полный бак стоит столько, сколько
зимние меховые сапоги, всего лишь; раньше, полтора года
назад, цену так взвинтили, что можно было купить две пары
сапог, чистое разорение, подумал Степанов, жаль, что наши
пропагандисты не переводят цены в реалии, понятные
читателям.
   Он снова и снова вспоминал свой разговор с седым,
господином; видимо, тот говорил правду, он хорошо себя
продал, ознакомив меня с переговорами Даллеса - Гогенлоэ,
решил Степанов, заявил свою цену, а потом перешел к Дигону,
словно бы зная, что Мари и меня интересует этот господин.
Почему он так поступал?
   Степанову приходилось встречаться и со старыми нацистами
и с теми, кто был с Даллесом; те говорили осторожно, на
вопросы отвечали с оглядкой, тщательно взвешивая каждое
слово.
   "А этот? - спросил он себя. - Разве этот не взвешивал?
И потом он не назвал ни одного имени, ни одной цифры...
Нет, неверно, он сказал про Бенджамина Уфера... Тот
американец, который рассказывал об убийстве Нго Динь Дьема,
взял с меня честное слово, что я не стану писать о деталях,
не упомяну его имени в течение двадцати лет, и я дал ему
слово, он рассказал мне все, что знал... Почему Цорр не
потребовал того же? Потому что, - возразил себе Степанов, -
тот человек был кадровым офицером ЦРУ, вышел на пенсию, а
Цорр вроде бы не из разведки, вполне респектабельный
бизнесмен... Бывший бизнесмен... Но разве это мешает ему
работать на чью-либо разведку?.. Ладно, успокойся, не пугай
себя попусту... Сначала нужно увидеть Уфера, а там видно
будет... Любим мы ярлыки клеить, как что непонятно, так
сразу пугаем себя чужой разведкой... Шору тоже я поначалу
не верил, а именно он назвал мне имя этого господина... И
взял слово, что буду молчать про это... Да, но Шор сказал и
Мари о Цорре... Правильно, судя по тому, как его жестоко
вывели из дела, Шор что-то чувствовал, поэтому и заряжал
информацию по всем направлениям... А что он чувствовал? Не
обмолвился ни словом про это... Хотел все высказать
глазами, а это не путь... Когда наступает кризис, надо
называть все своими именами, надо говорить во весь голос,
без недомолвок, карты на стол, иначе поздно будет... Так и
получилось... Если его выходят, куда еще ни шло, а коли
унесет все с собой? Фу, как грубо ты сейчас сказал, -
устыдился Степанов, - как нехорошо, старик, нельзя же так,
дело есть дело, все верно, но ведь в клинике лежит
человек... Без сознания... Худенький, слабый, с тонкой
шеей... Я очень ясно представляю, каким он был ребенком.
Пора браться за материалы по Доминиканской Республике...
Цорр не зря нажимал на эту тему, в прошлом есть очень много
такого, что позволяет лучше понять возможности будущего...
Мари надо попросить найти Бенджамина Уфера... Конечно, если
бы к Цорру поехала она, могло бы быть больше пользы для
дела. А почему она отказалась? Она не объясняет отказ или
согласие, просто говорит "да" или "нет". И все. Как режет.
И я ей верю. Но Мари не говорит всего, она знает больше.
Что ж, это ее право. Я тоже знаю немало, но не выхожу ведь
на перекресток, чтобы вещать во все горло. Ты пишешь, -
возразил он себе, - это совершенно другое дело. Стараешься
писать книги, и не тебе решать, что получится, ты брал то,
что находил - предание, анекдот или сюжет вроде того,
который сейчас раскручивается на твоих глазах, - и продолжал
диалог прошлого с будущим... Только читатель вправе решить,
вышел у тебя диалог или нет, он один ценитель и судия в
последней инстанции. Нет, - подумал Степанов, - увы, не он
один. Критик. Критика. Разница между тобою и критиком в
том, что ты действуешь, создаешь нечто, а он созерцает...
От критика зависит, окажется ли процесс созерцания
длительным или кратковременным. Ты написал, то есть
свершил, и ты закончил, а читать можно сотни раз, десятки
лет... Главный вопрос в том, вышел ли ты на людей. Помогли
тебе в этом критики? Сколько у нас мешали Конан Дойлю и
Ремарку, а ведь, несмотря ни на что, они пробились к
читателю... Снова ты про критиков, - подумал он, - хватит,
сколько можно... Впрочем, у кого что болит, тот о том и
говорит. Каким я написал человека, таким он и останется...
Если останется, - поправил себя Степанов, - не заносись,
нельзя... Если бы ты мог писать так, чтобы все твои герои
стали образами, людьми, а не схемами, носителями идей и
чувств, ты одолел бы смерть, бытие растворилось бы в
творчестве... Стоп, - сказал он себе, - лучше давай думай
над тем, что услыхал только что, и принимай решение, как
поступить дальше... А еще постарайся понять, отчего ты так
растерялся, выслушав Цорра... Только ли оттого, что он
говорил - без подсказки и наводящих вопросов - о том, что
так интересует тебя сейчас, или что-то иное в подоплеке
этого ощущения?"

   А резидент ЦРУ Джон Хоф, получив запись беседы Цорра со
Степановым (Цорр передал ее Семиулле Гаджи через десять
минут после ухода русского, тот ждал, подремывая в "ягуаре"
в ста метрах от коттеджа), отправил шифротелеграмму Вэлшу;
она была предельно краткой: "Операция прошла успешно.
Класс работы Цорра высокий, предполагаю развертывание
активности Кровс - Степанова".

                         61

   21.10.83 (9 часов 45 минут)

   Мари получила письмо без подписи: "Пусть ваши друзья
ищут все, связанное с Доном Баллоне, проживающим в Палермо.
Оттуда могут быть обнаружены следы к загадке Грацио",
   Она не знала и не могла знать, что письмо отправил отец,
как только прочитал сообщение о том, что в Палермо, в
подвале дома на виа Греми обнаружен труп громадного мужчины,
идентифицированного полицией как Витторио Фабрини,
служившего телохранителем Грацио в течение двух лет после
убийства инженера Энрике Маттеи. На задержании Витторио
настаивал Шор.
   Мари нашла Степанова, как только тот вернулся от Цорра;
они встретились в кафе.
   Степанов прочитал письмо дважды, закурил, заметив:
   - Видите ли, я в свое время прикасался к проблеме
мафии... Вам в это дело влезать нет смысла... Тем более
анонимный корреспондент рекомендует искать следы не вам, а
вашим друзьям... Был бы рад им оказаться.
   - У меня сегодня назначена встреча с Бенджамином
Уфером... Как ни странно, он согласился поговорить со
мной... Есть у нас здесь такой "сэр Все", не слыхали о нем?
   - Нет, кто это?
   - Очень славный старый американец, репортер Билл Уоррен,
ему за семьдесят, он перебивается справочной работой, ведет
досье на все и на всех... Плату берет недорогую, всего сто
франков за трехстраничную информацию. Я могу с ним
условиться, съездите?
   - Вы у него на Дигона информацию запрашивали?
   - Он дает имена, связи, скандалы, отчеты о судебных
процессах; вглубь не рвется; чисто американская школа
журналистики; они передают факт, и только; это вы, русские,
и мы, немцы, норовим влезть в проблему и докопаться до
правды, сплошные Будденброки и Карамазовы... Вглубь
проникает мой папа, никто так не знает этот предмет, как
он... Ну, согласны?
   - Разумеется, - ответил Степанов, сразу же вспомнив свою
московскую подругу; она очень смешно произносила это слово,
раскатисто, словно пуская шар по асфальту.
   "Нужны деньги, - понял он, - сто франков я найду, потом
здесь живет Карл, я его принимал в России, он оплатит часть
моих издержек, сплошные клиринговые расчеты, а не поездка.
Но разумнее всего пойти к здешнему издателю, в конце концов,
он на мне неплохо заработал, сам говорил на французской
ярмарке, готовит к изданию новую книгу, вааповского
представителя я уломаю, он даст согласие на то, чтобы я
здесь получил часть аванса, долларов пятьсот, какие-никакие,
а деньги, перекручусь".

   "Сэр Все" оказался высоким, статным мужчиной; возраст
выдавало одно лишь - красил волосы в густо-красный цвет;
корни были пепельно-седые; тем не менее он неотразим в свои
семьдесят, подумал Степанов, но отчего такая боязнь седины?
   Он вспомнил, как Роман Кармен рассказывал, что Константин
Симонов после Победы говорил: я теперь не завидую тебе,
старина, так, как завидовал во время Испании, за мной теперь
тоже хорошая драка, но я окончательно успокоюсь лишь тогда,
когда стану таким же седым, как ты... Боже мой, подумал
Степанов, как страшно становится порой: нет Кармена и
Симонова нет, ушел Левон Кочарян, и Юры Казакова тоже нет,
не дописал своих лучших книг, а ведь как начинал, как
звенела его строка... А Фима Копелян? А Вадик Бероев,
милый наш "Майор Вихрь"?! Умер в день своего рождения,
сорокалетним... А Михаил Иванович Жаров? Да разве можно
перечислить, то есть увидеть всех умерших?! Тогда жить
будет немыслимо... Остановись, мгновение? Черта с два...
Тот же Кармен как-то сказал; знаешь, если написать два тома
воспоминаний -и каждому из тех, кого нет с нами, посвятить
по маленькой главе, жить будет не так пакостно, ты отдал
долг тем, с кем перешел поле... Не успел... Как это
страшно - не успеть, ничего нет страшнее...
   - Мари кое-что объяснила мне, - буркнул "сэр Все". - Вы
голодны? Я, знаете ли, сейчас намерен обедать, если хотите,
присоединяйтесь, почистите пяток картофелин, у меня есть
тефлоновая сковородка, можно прекрасно жарить без масла,
имеем в запасе три яйца, это уже деликатес, и плюс к тому
луковица. Чай я заварю сам, хлеба в достатке, - он кивнул
на длиннющий, чуть не в метр парижский батон, почти пустой
внутри.
   "Сэр Все" занимал маленькую квартиру из двух крохотных
комнат и кухни с газовой колонкой и плитой, какие были у
Степанова на его квартире по улице 1812 года, - когда он жил
там с Надей и маленькой дочкой.
   Спальня вся завалена газетами, бюллетенями Пресс-центра,
журналами; кровать казалась в ней излишеством, застелена
пледом, прожженным в двух местах сигаретами; "сэр Все" курил
не переставая; он "даже умудрился стряхнуть пепел в
стеклянный чайник, где клокотал зеленый жасминовый навар.
   В кабинете, однако, царил чисто американский порядок, на
большом столе уложены разноцветные папки; на корешке каждой
аккуратная белая пленочка и красной тушью обозначена тема;
такие же папки лежали на подоконниках и под ними; сотни
папок в точнейшем порядке.
   Раньше у нас представляли американцев, вспомнил Степанов,
как людей с другой стороны Луны; я помню, что мы мальчишками
слушали небылицы о них, а на самом деле они такие же и такие
же маленькие кухни с газовой колонкой, в которой обязательно
подтекает кран, с таким же количеством полусожженных спичек
в металлической коробке из-под конфет возле плиты, такая же
клеенка на кухонном столике и разнокалиберные вилки" ножи,
старые тарелки; впрочем, этот "сэр Все" никакой не
американец, он просто одинокий мужчина вроде меня, подумал
Степанов. Нас с ним разнит лишь то, что у него в кабинете
отличные канцелярские принадлежности, которые помогают
экономить время: и разноцветные маркеры, чтобы подчеркивать
нужные строки в газетных публика