рычаг, закурил, хотел подняться и не смог встать; нет, это
не Мадлен, он с ней расстался, это Франсуаза, нет, я его
подруга, собираю архив Луи, чтобы передать сыну; жена
по-прежнему в Алжире, она приедет позже, когда я уеду в
Прованс, да, я там жила раньше, туда и возвращаюсь.
   Всего несколько фраз, подумал Степанов, а за ними встает
человеческая драма. Бедный Кразьен, рыжекудрый, близорукий,
страшно боялся бомбежек, но все равно шел туда, где было
опаснее, и вот тебе, поговорил с сыном, закурил, и
разорвалось сердце, боже, как же трагичен этот мир, под
каждой крышей своя драма... Как это у Иосифа Уткина в
"Рыжем Мотеле"? Кажется, так: и под каждой маленькой
крышей, как она ни слаба, свое счастье, свои мыши, своя
судьба.
   Наткнулся на боннский номер телефона Руди Дучке; вождь
"новых левых", встречались в "Републиканише клаб" в Западном
Берлине в шестьдесят восьмом, вскорости после Вьетнама и
Лаоса; маленький, в чем-то истеричный бунтарь, хотя
внутренне парень, бесспорно, чистый; утонул в ванной; утонул
ли? Слишком ко времени была его смерть, слишком ершист.
   Макс Премер... Стоп... Это же газетчик из Гамбурга,
по-моему, из "Цайт", неужели и этот поговорил с братом или
дедушкой, выпил и умер? Или принял душ, а наутро был найден
захлебнувшимся?
   Ну, хорошо, а почему бы мне не найти Мари и не сказать ей
про эти мафиозные имена и о продюсере Чезаре, и о режиссере
Руиджи, который попал в автокатастрофу накануне дачи
свидетельских показаний в суде? Потому, ответил себе
Степанов, что за ней, как, впрочем, и за мною, смотрят те,
кто убрал Лыско и Шора, вот почему я хочу сделать это дело
сам, и мне это легче, я сейчас не на виду, спущусь в бар и
позвоню оттуда Максу, он был славным парнем, в меру
осторожным, но я же у него не денег прошу, только
информацию: как зовут и где живет та несчастная, которую
продали в закрытый бордель?..
   А если она живет в Штатах или на Папуа, спросил себя
Степанов, я ж не наскребу денег на билет, да и неизвестно,
дадут ли визу, а если и дадут, то ждать придется не меньше
трех недель, фу, черт, только б она жила в Европе, она ведь
такая маленькая, эта нынешняя Европа, из-за того, что вся
прорезана первоклассными автострадами, из Рима в Гамбург
вполне доедешь за день, а отсюда тем более...

   Через час он положил в карман бумажку с тремя строками:
"Стенографистка Люси Лоран, сбежавшая из эмирата, проживает
ныне в Марселе, по рю Канибьер, в доме 46. Софи Сфорца,
сестра актрисы Франчески, ныне замужем за режиссером Руиджи,
проживает в Асконе, виа Италия, вилла "Франческа".

                        63

   21.10.83 (16 часов 09 минут)

   - Но, господин Уфер, это просто-напросто невероятно! -
Мари беспомощно всплеснула руками. - Вы работали с Грацио
семь последних лет, вы отвечали за связь его концерна с
биржами! Это ведь значится в справочнике "Кто есть кто"!
Как же вы ничего о нем не знаете?! Вы боитесь говорить со
мною? Но я готова дать вам слово! Я не напечатаю ничего из
того, что вы мне расскажете, без вашей на то санкции!
   - Тогда зачем вам со мною говорить, если вы не станете
этого печатать? - Уфер пожал плечами и еще больше съежился
в своем большом кожаном кресле, став похожим на маленького
гномика. - Вы ставите вопросы, на которые трудно ответить,
фройляйн Кровс. Вы спрашиваете, кому была нужна смерть
Грацио... Неужели вы не понимаете, что мой ответ на ваш
вопрос означает появление таких врагов, которые меня вотрут
в асфальт?
   - Таким образом, вы ответили мне, что кому-то его смерть
была угодна, господин Уфер... Если бы я не дала вам слова,
этого было бы мне достаточно,
   - И мне, фройляйн Кровс, тоже. Для того чтобы привлечь
вас к суду за диффамацию. И посадить за решетку.
   - Мне говорили, что вас связывала дружба с Грацио,
господин Уфер... Неужели вы способны так легко предать
память друга?
   - Выбирайте выражения, фройляйн Кровс! - Уфер стукнул
маленькой ладошкой по полированному столу; потный след от
нее был похож на отпечаток руки первобытного человека. -
Если вы считаете, что Леопольдо действительно убит, извольте
привести факты. Тогда, в случае если факты будут
серьезными, я стану говорить с вами. Тогда стану, - словно
бы кому-то другому повторил Уфер. - Однако до тех пор, пока
вы представляете вторую древнейшую профессию, которая
профитирует на чужом горе, я предпочту молчать.
   - Значит, вы верите в самоубийство Грацио?
   - Мы начинаем прежнюю песню. Я уже ответил вам на этот
вопрос. Ничего нового добавить не могу.
   - Хорошо, но вы можете хотя бы рассказать о последней
встрече Грацио и Санчеса? Вы же были при их последней
встрече, один вы.
   - А почему вас интересуют их отношения? Вы из разведки?
   - Именно потому, что я не из разведки и очень... хорошо
знаю Санчеса, уже пять лет его знаю, меня интересует это...
Не как журналистку даже, поверьте, просто как человека...
   Уфер открыл ящик стола, достал длинную пачку сигарет
"мор", долго открывал ее, столь же долго прикуривал, потом
резко спросил:
   - Вас интересует это как человека или как женщину?
   Мари ответила горестно:
   - Как женщину, господин Уфер, вы верно почувствовали.
   - Я ничего никогда не чувствую. Я знаю или не знаю. Я
знал это и ждал, что вы мне ответите.
   - Как вы могли знать это? Донесли службы?
   - Нет. Мне службы не доносят, я боюсь излишнего знания,
оно обязывает к слишком многому, а взамен дает мало, но
жизнь может поломать в два счета... Просто я видел ваши
фотографии в доме Санчеса...
   - Он вам говорил что-нибудь обо мне?
   Уфер неожиданно улыбнулся, и эта быстрая улыбка изменила
его лицо - оно, оказывается, могло быть живым, а глаза
грустными и складочка между бровями резкой, взлетной.
   - Нет, он ничего не говорил, хотя, мне кажется, хотел
сказать что-то очень нежное...
   - Почему вы так решили?
   - Потому что я начинал с дилера на бирже и должен был
видеть глаза всех своих конкурентов, а их более трехсот, мне
надо было в долю секунды понять, чего хотят они и что нужно
той фирме, которой я служу. У него очень выразительные
глаза, у этого полковника, ему бы не военным быть и не
лидером правительства, а литератором или живописцем... Так
вот, Санчес звонил мне позавчера... И сегодня тоже... Мой
аппарат прослушивается, следовательно, особой тайны я вам не
открываю... Он просил прилететь к нему в связи с тем, что
творится на бирже... Вы же читаете бюллетени вашего
Пресс-центра, знаете поэтому, что началась игра против
Гариваса...
   - Но кто?! Кто играет?!
   - Кто? Кто играет? - повторил Уфер. - Скажите мне,
фройляйн Кровс, кто играет против Санчеса?! Я уплачу вам
хороший гонорар, потому что пойму, как надлежит в этой
сумятице поступать мне. Я не знаю! Меня пока еще не
перекупили... Я не лидер, не Грацио, не Санчес, не
Рокфеллер... Я просто-напросто компетентный специалист и
умею четко выполнять указания тех, с кем подписал контракт.
Если бы вы сказали мне, что намерены - в серьезном, понятно,
органе прессы - обвинить того-то и того-то в том-то и
том-то, если бы начался скандал и я получил реальную
возможность продумать свои ходы хотя бы на неделю вперед, я
мог бы войти с вами во временный альянс, ибо это поможет мне
предложить свои услуги серьезному клиенту, который подобно
Леопольдо сумеет гарантировать мне обеспечение... А с чем
вы пришли ко мне? Я согласился на беседу лишь потому, что
вы дочь Вернье, который знает все, но никому об этом своем
знании не говорит. Я согласился на встречу оттого, что вас
любит Санчес. И, наконец, поскольку .вы были первой, кто
выразил несогласие с официальной версией гибели Леопольдо.
Я ждал от вас информации. Вы мне ее не дали, вы требовали
информации от меня... Фройляйн Кровс, я биржевой дилер, я
все делаю на основе взаимности, выверяя ценность полученного
конъюнктурой сегодняшнего дня... Я живу по принципу: бог
даст день, бог даст пищу. Не браните меня за цинизм, но я
не хочу лгать вам...
   - Господин Уфер, - устало сказала Мари, - вам были звонки
с угрозами? На этот вопрос вы можете мне ответить?
   - В моем мире нет наивных простаков, фройляйн Кровс. У
нас не угрожают. У нас открыто говорят, что моя позиция,
если она станет такой-то и такой-то, мешает некой силе; если
вы убеждены, говорят мне, что сила, которой вы служите,
мощнее, можете сражаться, если же нет, посторонитесь. После
того как ушел Леопольдо, за мной не оказалось силы. Я жду
предложений.
   И Мари заплакала... Лицо ее было обычным, прежним,
только по щекам лились слезы, безутешные, воистину детские;
я не должна, внушала она себе, я не смею говорить ему про
то, что мне сказал Санчес о Дигоне, этот Уфер такой
маленький и беспомощный, он предаст, если на него нажмут
проклятые дилеры, он прячет страх за этой наигранной
жестокостью, у него же меняется лицо, разве нет? А какой
секрет я выдам, если скажу про Дигона? Кого я могу
подвести? Санчеса? Нет, я ведь не сошлюсь на него, да и
потом я не скрывала этого, я уже говорила о Дигоне
открыто... Но Степанов считает, что теперь все сложнее...
   - Я думаю, за убийством Грацио стоят люди Дигона, -
произнесла наконец Мари, увидев вдруг, каким измученным
стало лицо Уфера.
   - Факты? - повторил он. - А я, например, судя по
колебаниям цен на акции, склонен обвинить в его гибели еще
одну корпорацию, но у меня нет фактов, понимаете? Я
допускаю, что Дигон - главная фигура... Нет, неверно...
Одна из главных фигур в этой трагедии... Но не один же он!
А чтобы узнать, кто именно, нужны факты. Показания тех, кто
видел; мнение того, кто не боится сделать заявление для
печати; расписки; счета в отелях, чеки из борделей. Ясно?
Если у вас появятся факты, которые позволят считать трагедию
с Леопольдо уголовным преступлением, тогда можно наступить
ногой на кадык Дигона. А что у вас есть? Что, кроме
ощущений? Любовь предполагает действенность, фройляйн
Кровс. Действие обязано быть двояким: с одной стороны -
жестким, с другой - податливым.
   - Я не понимаю вас, господин Уфер.
   - Понять меня несложно; вы, видимо, мало используете свое
главное оружие - женственность. Вы идете напролом, вы
растворили себя в профессии, это ваша ошибка...
   - Уж не намерены ли вы открыть мне то, что знаете, если я
приглашу вас к себе на чашку кофе сегодня вечером?
   - Я бы с радостью принял ваше предложение, фройляйн
Кровс, но боюсь опозориться - крайне закомплексован по
поводу своих мужских достоинств... Нет, я имел в виду
совершенно другое, вы поняли слишком прямолинейно... Вы
атакуете меня вопросами, а надо просить... Понимаете? И не
бойтесь почаще ронять слезы, это пока еще действует на
мужчин.
   - Мои слезы на вас не подействуют.
   - Подействовали...
   - И что же вы мне открыли?
   - Я предложил вам союз... На тех условиях, которые
только что перечислил...
   - Но подскажите же, в каком направлении искать?!
   - Во всех.
   Уфер поднялся, маленький, весь какой-то скукоженный,
обогнул свой стол, проводил Мари до двери, учтиво распахнув
ее, выглянул в приемную, вымученно улыбнулся секретарше и
попросил:
   - Го-го, пожалуйста, принесите из аптеки что-нибудь от
головной боли.
   Высокая холеная красивая женщина сразу же поднялась и
молча вышла; именно тогда Уфер и произнес одними губами,
беззвучно и отрешенно:
   - Дон Баллоне.
   И, повернувшись, не кивнув даже Мари, вернулся к себе.

                      64

   Из бюллетеня Пресс-центра:
   "Как передает корреспондент Ассошиэйтед пресс Энтони Шоб
из Гариваса, сегодня в десять часов вечера по центральному
телевидению состоялось выступление полковника Санчеса в
новой программе "Дискуссия, в которой принимает участие
народ".
   Санчес заявил, что в результате жестокой гибели (он
именно так определил "самоубийство" Грацио) человека,
"который должен был заключить с нами договор о реализации
энергопроекта под гарантию высокого урожая наших бобов
какао, возникли серьезные сложности. Компаньоны Грацио
сообщили, что они просят отсрочить подписание документа,
подготовленного еще в прошлую пятницу, и дать им возможность
провести консультации с рядом банков, страховых компаний и
концернов". Далее Санчес отметил, что такого рода отсрочка
уже нанесла ощутимый урон Гаривасу, который был
сориентирован на работы по энергопроекту; "экономика
государства не есть спонтанное явление; мы обратились к
ученым за консультациями; несколько университетов за рубежом
и наш институт планирования провели серьезную
исследовательскую работу, мы приняли к реализации все их
пожелания, целый ряд блоков национального хозяйства был
задействован на выполнение задач, которые напрямую связаны с
реализацией энергоплана. Теперь наш бюджет на грани
кризиса, возможна девальвация. Правительство не считает
себя вправе скрывать что-либо от нации, мы исповедуем
открытость и доверие к гражданам".
   Далее Санчес предложил зрителям звонить по десяти
телефонам и задавать ему любые вопросы. Оплату разговоров с
телестудией берет на себя правительство. В небольшом зале
находились около ста гаривасских и иностранных журналистов,
а также представители левой и правой оппозиций.
   Первым поднялся корреспондент итальянской "Эуропео",
близкой, как считают, к группе Грацио. Смысл его
развернутого вопроса заключался в том, каким представляется
Санчесу развитие ситуации в ближайшее время, намерен ли он в
случае кризисных явлений экономики и инфляции подать в
отставку и не полагает ли он возможным в случае
дестабилизации страны иностранную интервенцию.
   По поводу развития ситуации премьер Санчес ответил, что
она представляется ему весьма сложной. Что же касается
возможной отставки, то "я уже внес такого рода предложение
на заседании кабинета, назвав своим преемником инженера
Энрике Прадо, министра энергетики и планирования,
высококомпетентного экономиста и инженера, однако мои
коллеги высказались против. Тем не менее, если компаньоны
Грацио окончательно откажут нам в том, что было обещано их
погибшим боссом, если арест активов Грацио в американских
банках будет утвержден Верховным судом, я обращусь к нации с
просьбой о референдуме по поводу того, уйти мне или
остаться, во-первых, и в какой мере, во-вторых, граждане
одобрят те чрезвычайные меры, которые вырабатываются
правительством с целью выхода из тупика". По поводу
заключительной части вопроса итальянского журналиста Санчес
не без юмора поинтересовался; "С какой границы вы
предполагаете интервенцию?" Затем он сообщил, что министр
иностранных дел Малунда пригласил посла Соединенных Штатов
для беседы и ее содержание будет доведено до сведения нации
в передаче по телевидению завтра вечером, в это же время.
Послезавтра выступит министр энергетики Энрике Прадо; он
уполномочен кабинетом координировать переговоры со всеми
заинтересованными лицами за рубежом, связанными с судьбой
энергопроекта.
   Корреспондент "Ньюсуик" задал вопрос, почему Санчес не
вел переговоры об энергопроекте с американскими фирмами,
которые расположены на десять тысяч миль ближе, чем заводы
Грацио.
   Санчес ответил, что "все попытки наших представителей
заинтересовать бизнесменов Нового Света не увенчались
успехом. Нам предлагали проекты, связанные с разведкой
нефти, концессию на сорок миль наших пляжей, обсуждали
вопрос о реконструкции аэропорта и строительстве двух
шоссейных дорог. Это были интересные предложения, но мы
решили вернуться к ним после того, как реализуем
энергопроект, дадим свет в сельву, механизируем чудовищные
по своей изнурительности, трудоемкие процессы уборки бобов
какао на плантациях при сорокаградусной жаре и, наконец,
получим свое электричество; за то, которое нам дают сейчас,
страна расплачивается золотом, и стоимость, видимо, будет
расти, несмотря, на то, что оно идет к нам из Соединенных
Штатов, которые ближе на десять тысяч миль, чем Европа".
   Инженер Веласко Гальвао, которого все считают правым
оппонентом Санчеса, спросил:
   - Считает ли полковник возможным заключение соглашения об
энергопроекте с Кремлем?
   Санчес ответил:
   - Этот интерес инженера Гальвао к возможности наших
переговоров с Москвой весьма показателен. Если бы этот
вопрос мне задал любой из присутствующих здесь, я бы ответил
исчерпывающе... В данном же случае представитель правых
сил, их идеолог требует от меня определенного ответа на
вопрос, который стоил независимости Гватемале, Доминиканской
Республике, который стоил трагедии Чили, который означает
открытую экономическую блокаду Кубы, который привел к
уругвайскому ужасу... Может, я в чем-то не прав, инженер
Гальвао? Может, я искажаю факты истории? Может, я
тенденциозен? Я отвечу вашим друзьям и вам следующим
образом: в случае, если наш близкий северный сосед
откажется вести с нами честные и равноправные переговоры, в
случае, если компаньоны трагически погибшего Грацио не
станут подписывать договор с Гаривасом, мы будем вынуждены
начать переговоры об экономическом сотрудничестве с любым
государством мира, несмотря на шантаж и угрозы, с какой бы
стороны они ни исходили.
   Корреспондент парагвайской "Мундо":
   - Означает ли последняя фраза сеньора Санчеса то, что
режим провозгласит военное положение и вооружит народ для
так называемой защиты национальной революции?
   - В отличие от тех стран латиноамериканского континента,
где царствуют фашистские режимы, как, например, в Чили и
Парагвае, - ответил полковник, - народ Гариваса имеет право
голоса, и вопрос о всеобщем вооружении трудящихся будет
решен всеобщим референдумом.
   Многочисленные звонки, раздававшиеся в студии
национального телевидения со всех концов Гариваса, вопросы,
которые задавались Санчесу, могут свидетельствовать либо о
том, что все это шоу поставлено силами безопасности по
отрепетированным рецептам коммунистов, либо о том, что
позиции Санчеса сильны как никогда и народ в подавляющем
большинстве поддерживает линию, проводимую им".

                         65

   22.10.83 (10 часов 15 минут)

   - Доброе утро, пожалуйста, месье Жюри.
   - Кто его просит?
   - Степанов.
   - Одну минуту.
   В трубке зазвучала музыка Гершвина.
   Степанов посмотрел на часы - минута в минуту, он звонит
точно. Хорошо бы через час, от силы два уехать. Слава
богу, есть обратная виза во Францию, не надо бежать в
универсам и делать четыре цветные фотографии, улыбаться
консульским чиновникам, звонить советнику по культуре,
искать тех, кто дружен с послом и может гарантировать, что
цель его, степановской поездки заключается вовсе не в том,
чтобы взорвать Лувр или похитить военные секреты.
   - Алло, вы слушаете, - пропел женский голос, они все
певуньи, эти французские секретарши, - месье Жюри будет в
двенадцать.
   - Он ничего не просил мне передать? Я проспеллингую мою
фамилию: "С", как Судан, "Т", как Триполи, "Е", как Европа,
"П", как Париж, "А", как Алжир...
   - Дальше я знаю, - ответила женщина, - месье Степанов. У
вас очень трудное начало фамилии, концовка звучит
значительно проще, нет, он ничего не просил вам передать, до
свидания.
   Самое страшное для Степанова (не было бы только чего
пострашнее) - это ждать. Он радостно писал, но мучительно
ждал того момента, когда прочитает редактор, придет
корректура, появится журнал; отклики не очень-то волновали
его, потому что он знал всю меру тенденциозности критики;
самое важное, читают тебя или нет; остальное - от лукавого;
сказка про голого короля была одной из самых его любимых; в
конечном счете оценку работе выносит не критик, а время,
проявляющее себя через читателя, то есть через память;
сколько голых королей, творчество которых возносили до
небес, ушли в беспамятное небытие, а те, кого критика не
очень-то баловала, не залеживаются на полках библиотек или,
того приятнее, выдаются лишь в читальном зале под паспорт.
   "Еще час сорок пять минут ждать, - подумал Степанов, -
будь прокляты эти час сорок пять минут, в моем возрасте
время начинаешь ощущать так близко, так видишь его
необратимую стремительность, что даже на се